Подари мне ночь, подари мне день

      Крепко удерживая рукой поводья Талы, обнимая сидящую впереди в седле сонную малышку, ту самую, что в ночь битвы просила об играх, я вглядывалась в показавшиеся впереди стены Эдораса. Сердце сжималось от радости — мы возвращались домой. Не знаю, откуда взялась мысль о доме, но она была такой светлой, а происходящее казалось таким правильным, что губы невольно подрагивали в улыбке. Каждая мечтательная толкинистка грезит исключительно о прекрасных чертогах эльфов или, на худой конец, о Минас-Тирите, но для меня, случайно попавшей в этот чужой мир девчонки, не было места роднее, чем королевство упрямых, прямолинейных и часто грубоватых рохиррим. Конечно, я нигде не была кроме Марки, но почему-то и не хочется. Мне достаточно чистого холодного воздуха степей, моей Талы и маленькой комнатки на третьем этаже Медусельда. Чтобы быть счастливой, на самом деле не нужны дорогие платья, смартфоны и интернет без ограничений, хотя прокатиться на своей Ауди я бы не отказалась, но гораздо важнее дружба Эйовин, радость детей, которые теперь от меня не отходят и на шаг, ожидая новых сказок, шуток и потех, и, конечно, Эйомер. От одного воспоминания о его поцелуях душа трепетала, щёки заливал жаркий румянец, и хотелось понять, осмыслить, было ли это на самом деле, не показалось ли? Его объятия были слишком крепкими, руки сжимали так сильно, что, наверное, добавили синяков на и без того повреждённой ссадинами и ушибами коже, а сам он столь высок, что приходилось задирать голову, чтобы заглянуть в серые, как предрассветный туман, глаза. Неужели я в самом деле что-то значу для него? Чувствует ли он что-то, хоть отдалённо напоминающее тот пожар, что разбудил в моём сердце? В то утро после сражения он так ласково смотрел, улыбнулся, словно никогда не ругал, а потом ушёл. Я же была так измучена, что просто уснула у огня, прижимая к себе задремавшую под слова сказки девочку. Долгий, густой сон рассеялся лишь к вечеру, когда Эйомер вместе с Конунгом, Гэндальфом, участниками Братства и отрядом воинов уже отбыл в Изенгард. Я скучала по моему витязю, это чувство было таким новым и необъяснимым, оно обернулось мучительной тоской, которая не отступала ни на шаг все те дни, что мы занимались раненными, а затем возвращались в столицу. Сердце томилось от желания увидеть Сенешаля, и всё же полнилось страхом: вдруг всё только показалось? Вдруг это было только минутным порывом, а теперь, когда битва позади, Эйомер просто отвернётся, словно ничего не было, или, хуже того, будет груб в своей привычной манере?       Кутаясь в плащ и укрывая его краями задремавшую Уину, я терялась, металась в своих сомнениях, не зная, что ждёт впереди. Возможно, стоит попытаться потушить пыл чувств, пока не натворила глупостей? Ведь кто я такая в самом деле? Лишь обычная девчонка, даже не красивая по роханским меркам. Здешним мужчинам нравятся высокие, статные, пышнотелые девушки, чтобы кровь с молоком и волосы золотистые. Мои худоба и маленький рост вряд ли могут привлечь, как и тёмные кудри. Нет во мне ничего, чтобы понравиться Эйомеру; это в своём мире я считалась симпатичной, а здесь, даже если начну есть за троих, маленькая грудь больше не станет, да и бёдра вряд ли округлятся. Веки защипало от непрошеных слёз, стараясь сдержать их, я устремила взгляд на стоящее в зените солнце. Можно ли думать о подобных глупостях? Все эти четыре дня сердце переполняли волнение и радость, а теперь, когда встреча с Эйомером совсем близко, в него закрались сомнения, побороть которые нет никаких сил. Возможно, Сенешаль лишь раскаивался в том, что запер меня в темнице, и не чувствовал ничего более? Стоит лишь вспомнить о том, сколько раз он обвинял меня в пособничестве Саруману, как жестоко повёл себя, когда я пришла предупредить о вероломстве Гнилоуста, чтобы понять, что страх не беспочвенен, и у меня есть причины бояться. Он ведь не доверял мне, допускал мысль о том, что могу отравить его, и даже заставил попробовать пирог, который я ему тогда принесла. Вдруг его поцелуи лишь шутка, очередной злой урок или часть наказания, за которым последует лишь жестокая насмешка? Если бы Эйомер поговорил со мной тем утром! Но такой возможности не было, я была слишком измучена, да и он не меньше, к тому же долг звал его отправиться вместе с Конунгом в Изенгард. И всё же, несмотря на жёсткий характер витязя, я знаю, что он не способен на подлость, и значит, должна ему верить. Только как перебороть страх, который чёрной змейкой забрался в сердце?  — Дети любят тебя, — голос подъехавшего на пегом скакуне Эрвина вырвал из горьких размышлений. Ответив на улыбку молодого воина, я скинула капюшон, надеясь, что гуляющий в степи ветер унесёт с собой абсурдные мысли и вернёт душе покой. — Ты будешь хорошей матерью.  — Если найдётся тот, кто решится это проверить, — от его слов кольнуло в груди. — Многие видели меня с мечом и теперь смотрят косо и даже сторонятся.  — Хочешь, я скажу им, что ты уже всё осознала, и впредь этого не повторится?  — Скажи, что пока не закончатся войны, и последний орк не сгниёт в земле, я не расстанусь с оружием.  — Что ж, значит нужно поскорее расправиться с этими тварями, — в голубых глазах Эрвина мелькнул лукавый огонёк. — Обещаешь переплавить тогда свой меч в чашу?  — Нет, на стенку повешу, — только теперь поняв, что юноша ничуть не расстроен моими словами, я насторожилась. — Эрвин, мне слишком мало лет, направь свой пыл в адрес более взрослой девицы.  — Зачем? — похоже, он действительно не понял намёка, ну или умело сделал вид, что не понял.  — Ты нервируешь мою лошадь, — натянув поводья, я погладила по лоснящейся шее недовольно всхрапнувшую Талу. Кобыла уже не в первый раз выражала крайнюю неприязнь к жеребцу воина. — Тебя тоже?  — Пока нет.       Нарочито громко рассмеявшись, Эрвин отъехал к скакавшим впереди нашего каравана витязям. Оставалось лишь вздохнуть с облегчением: возможно, теперь он даст мне хотя бы недельную передышку и прекратит свои если не ухаживания, то намёки на них. Сама я видела в воине лишь друга, который весьма оригинально сумел защитить в трудную минуту, но он, похоже, претендовал на нечто большее, поэтому стоило сократить общение до минимума.  — Это твой жених? — сонно спросила завозившаяся у меня на коленях Уина. — Я вам помешала? Когда к моей сестре приходит жених, она всегда велит, чтобы я не путалась под ногами. Вон он, — девочка указала пальчиком на одного из охранявших нас витязей, — Равитор.  — Нет, мы с Эрвином просто болтаем иногда, он хороший друг.  — А кто твой жених?  — У меня его нет, — улыбнувшись непосредственности младшей дочери оружейника, я коснулась её мягких рыжевато-пшеничных волос.  — Значит скоро появится. Мама говорит, хоть ты и мала, как пигалица, кто-то из воинов в жёны всё равно возьмёт, у нас незамужних девиц мало.       Покраснев от того, что рохирримки уже обсуждают замужество, о котором у меня даже помыслов не было, я не нашлась с ответом. Оставалось утешать себя мыслью о том, что у Уины три старших сестры, две из которых уже сосватаны, поэтому в доме, наверное, только и говорят что о свадьбах. Чувствуя невольное раздражение от того, что столь интимные вещи, как материнство и брак, обсуждаются здесь как само собой разумеющееся, я сжала ногами бока Талы, побуждая её быстрее скакать к городу. Кобыла, довольно заржав, припустила вперёд, она любила быструю езду, и сейчас наши желания совпадали.       Караван хоть и двигался медленно, вернулся в Эдорас значительно раньше отряда Конунга, который должен был прибыть в столицу, если верить сообщениям гонцов, лишь через сутки. Жители поспешили в свои покинутые дома, а нас с Эйовин ждал Медусельд. Удивительно, как он опустел без своего Короля: холодный воздух обжигал кожу, в тёмных углах поселились зловещие тени, по просторным залам бродили сквозняки. Остаток дня прошёл в разжигании каминов и факелов, приготовлении ужина для вернувшегося гарнизона витязей и наведении порядка. Никогда бы не подумала, что всего за неделю может скопиться так много пыли, а каменные стены остынут, превращая чертоги в ледяной карцер. Даже вездесущие собаки попрятались в конюшнях, и только почуяв запах еды, к концу ужина пробрались под столы. Лишь глубокой ночью я смогла попасть в свою комнатку и, выстирав в тазу ставшие почти дубовыми от грязи рубашку и брюки, омыть тело в купальне. Простое цветочное мыло доставило больше радости, чем некогда дорогие гели для душа; тёплая вода и густая пена ласкали покрытую желтеющими синяками и кровоподтёками кожу. Ушибленное ребро уже почти не болело, как и затянувшиеся ссадины на костяшках рук. Тихо мурлыча под нос незамысловатую мелодию, я завернула в полотенце влажные волосы, накинула сорочку и направилась к постели. В детстве мне казалось, что от всех невзгод можно укрыться, свернувшись клубочком под тёплым одеялом, но сейчас всё было по-другому. Задув свечу, я вжалась лицом в подушку, но это не помогло избавиться от страшных воспоминаний об орках и минувшей битве. Даже в самых ужасных кошмарах невозможно представить, как страшны порождения тьмы, слуги Сарумана и Мордора: серо-зелёная кожа покрыта зловонной испариной, с клыков стекает чёрная слюна, а сила словно неиссякаема. До сих пор удивляюсь, как мне удалось сразить нескольких? Как удалось пережить кошмар всех этих дней и не сломаться, продолжать дышать, двигаться? Мышцы, правда, ещё болели, но всё же я осталась жива, хотя почему-то изначально была уверена, что погибну в бойне за Хельмову Крепь. То ли я сильнее, чем сама думаю, то ли дуракам везёт, что более вероятно, но впереди ещё сражение за Минас-Тирит, и теперь меня уже не привлекает идея в нём поучаствовать, напротив, как и предупреждал Эйомер, хочется найти укромную нору, чтобы спрятаться, забиться в неё как трусливая мышь. Не хочу больше боли, рассечённой кожи и ударов, которые едва хватает сил сдерживать. Дома, на тренировках, всё было по-другому, там не было настоящего Врага, а здесь Он так велик, что паника закипает в самом сердце, и, если хочешь выжить, то нужно научиться перебарывать её, и я обязательно смогу, но только не сегодня. Сегодня хочется забыть обо всём, через что пришлось пройти, и думать только об Эйомере, вспоминать его руки и мечтать о том, что он рядом, касается губами волос и обещает защитить от всего того зла, что идёт из Чёрных Земель. Но даже мысли о Сенешале не смогли избавить от поселившейся в сердце боли, от воспоминаний о возведённом пленёнными дикарями кургане павшим воинам, о том, как часами мы переворачивали мёртвые тела, разыскивая среди них раненых, чтобы потом обмывать и перевязывать их в палатах исцеления. Крики от невыносимых страданий всё ещё стояли в ушах, а ладони казались липкими от бегущей из ран тёплой крови. Она пахла ржавчиной и солью, смертью и отчаянием. Даже во сне я не смогла забыть этот запах и была бесконечно рада солнцу, проникшему на рассвете в окно ласковыми розовыми лучами.       Дворец ещё спал, когда умывшись, заплетя косы и надев тёплое синее платье, я спустилась вниз. Лишь на мраморной террасе бодрствовали караульные, с которыми о чём-то вполголоса беседовал казавшийся неутомимым Хама. Завидев меня, они оборвали разговор, приветствуя улыбками и кивками.  — Отчего юной деве не спится в столь ранний час? — спросил начальник стражи, окинув меня внимательным взглядом: наверное, проверяет, не взяла ли с собой меч. Знаю, он злится на меня: за время с возвращения в Эдорас Хама успел уже два раза отчитать меня даже жёстче, чем Эйомер. Его упрёки относились, в основном, к моему участию в схватке с напавшими на караван орками, но так же воин видел и то, как я билась у взорванной стены, и это тоже вызвало его недовольство и непонимание. И бесполезно было объяснять, что я лишь хотела помочь, что тоже имею право разить неприятеля: на это мне было не слишком вежливо указано, что все мои права и обязанности начинаются и заканчиваются на кухне и в ткацкой. В общем, патриархат во всей своей красе: женщина, марш печь пироги и не мешайся под ногами, твоё дело маленькое - мужа в постели ублажить, да сына ему родить.  — Хочу конюха проведать, возможно, ему помощь нужна, — склонив голову под колким взглядом рохиррима, я поспешила к конюшням.       Кеорим и впрямь уже проснулся и теперь задавал овса лошадям, вместе мы управились с этим в два раза быстрей, а потом уделили внимание тем из скакунов, которые имели повреждения на коже и нуждались в лечении. Занимаясь привычным делом и рассказывая старшему конюху обо всём, что происходило в Хельмовой Крепи, я постепенно успокаивалась. Тепло ставших родными деревянных стен словно проникало под кожу, острый запах сена, навоза и конского пота напоминал о тех днях, когда были ещё неведомы орочьи полчища, и главным страхом была неизвестность и возможное столкновение с Гримой. К полудню пришла Эйовин, и лишь когда она посетовала, что ищет меня пол-утра, и на кухнях нужна помощь, так как скоро должны вернуться Конунг и Эйомер, а вечером будет большой пир в честь погибших витязей и одержанной победы, я вспомнила о том, что до сих пор даже позавтракать не успела. Правда, аппетит как появился, так тут же и пропал, стоило подумать о том, что скоро увижу Сенешаля. Спеша за рохирримкой во дворец, я не чувствовала под собой ног, хотелось одновременно привести себя в порядок и убежать, спрятаться где-нибудь далеко, где никто не найдёт. Что же со мной происходит? То скучаю по Эйомеру так, что нет сил дождаться встречи, то боюсь, невыносимо боюсь оказаться с ним рядом. Боюсь холодного взгляда серых глаз, боюсь, что всё — лишь злая шутка. Это слишком больно, я не готова к подобному. Говорят, первая влюблённость приносит больше страданий, чем радости, и сейчас я готова подписаться под каждым словом. Конечно, целует Эйомер потрясающе, а от его прикосновений по коже бегут мурашки. Но вот сейчас, едва не порезавшись ножом при разделке мяса, уронив подносы и чуть не перебив яйца, которые были нужны для замеса теста, я чувствовала себя очень неудобно под взглядами удивлённых кухарок. Конечно, они уже привыкли к моей расторопности и теперь были неприятно удивлены подобной неловкостью, но руки просто не слушались меня.  — Ты слишком устала за последние дни, — сочувственно вздохнув, заметила Эйовин. — Пойдём со мной, возможно, в убранстве зала от тебя будет больше пользы.        Но и там я проявила себя с крайне неуклюжей стороны, споткнувшись о скамью, которую очень трудно было не заметить, и застелив один из столов расшитой скатертью изнанкой наверх.  — Лютиэнь, тебе нужно выспаться, может лучше поднимешься к себе? — смеясь, предложила Эйовин, когда я повздорила с вертящейся под ногами рыжей псиной, но тут со двора донёсся звучный гул рога, и, переменив решение, она потянула меня к дверям. — Наконец-то они вернулись!       Выбежав на верхние ступени террасы, туда, где уже столпились прислуга, стражники и конюхи, мы смотрели на въезжающий в распахнутые ворота отряд. Почти спрятавшись за высокой подругой, я затаила дыхание: впереди были Конунг, Эйомер и Гэндальф, за ними следом ехали роханские витязи и мужчины в простом сером обмундировании, наверное, это и есть дунадан, прибывшие в поисках своего предводителя из самого Ривенделла. Громко сквернословивший Гимли требовал, чтобы Леголас скорее спустил его на землю — похоже, он всё также неуверенно чувствовал себя в седле. Над его особо скабрёзными замечаниями громко смеялись сидевшие в сёдлах волшебника и Арагорна похожие на низкорослых подростков юноши. Мне впервые довелось увидеть хоббитов, и, нужно сказать, выглядели они весьма колоритно. Но всё же, взгляд, лишь ненадолго задержавшись на них, вернулся к Сенешалю: кажется он был чем-то встревожен и привычно хмурился, это заставило меня отступить к мраморной колонне, когда поспешившая вперёд Эйовин обняла сначала Тэйодена, а затем его. Сердце кольнула болезненная зависть, мне до дрожи в пальцах хотелось прижаться к груди её брата, но разве я посмею сделать это здесь, на глазах у всех? Впрочем, он даже не посмотрел в мою сторону, не искал взглядом, а значит, страхи последних дней были не напрасными. Чувствуя, как живот скручивает от тошноты, я попятилась к дверям и, оказавшись в освещённом факелами коридоре, бросилась к лестнице. Скорее, пока за спиной не раздались голоса вернувшихся во дворец воинов, пока никто не увидел жгучих слёз. Горло сдавило от рыданий, но лишь оказавшись в своей комнате, на заправленной кровати, я дала волю рвущемуся из самого сердца глухому стону. Его не смогла заглушить и прижатая к лицу подушка, но разве кто услышит?