Подари мне ночь, подари мне день

      Горькие слёзы утопили сознание в пустом, наполненном отчаянием сне, он затянул в себя, словно серая, полная болотной жижи яма, лишь громкий настойчивый стук заставил вынырнуть на поверхность. Поднявшись с постели, удивляясь тому, как темно в комнате, я, пошатываясь, сделала несколько шагов в сторону двери и сдвинула щеколду.  — Лютиэнь, ну сколько же можно спать? Я думала, ты поможешь мне внизу, я совсем с ног сбилась с приготовлениями, — проскользнув мимо меня, Эйовин подошла к столику у окна и ловким движением зажгла свечу, я пока не научилась так орудовать кремнем. — Что случилось?       Под взглядом всплеснувшей руками рохирримки я почувствовала себя совсем жалкой. Опухшие веки больно резало, от потрясения и подступившей слабости кружилась голова, наверное, и выгляжу ужасно.  — Ты заболела? — бросив на кровать принесённый свёрток, девушка прижала ладонь к моему лбу. — Жара нет, что у тебя болит?  — Всё в порядке, честно, — не желая говорить, что поверила её брату, который в очередной раз лишь жестоко посмеялся надо мной, я прикоснулась к белому, расшитому речным жемчугом платью подруги. — Ты очень красивая.        Эйовин и впрямь сейчас была необыкновенно хороша: стройный стан облегала тонкая, лёгкая ткань, светлые волосы перехвачены золотой лентой, милое лицо разрумянилось от хлопот и предвкушения праздника, вот только в голубых глазах плескалась тревога, которой я совсем не хотела.  — Ты плакала, — она едва уловимым движением на мгновение дотронулась тонкими пальцами до моих влажных ресниц. — Это всё из-за погибших в битве? Да? Прости меня, ты совсем ещё дитя, а я так закрутилась в делах, что не нашла времени поговорить, утешить.  — Разговорами не вылечишь каждую душу, поверь, на это просто не хватит сил, — как же хочется лечь обратно в кровать и снова забыться в зыбком сне, но, чувствую, не судьба.  — Вылечим, сегодня обязательно получится, — пообещала Эйовин, снова берясь за свёрток. — Скоро начнётся праздник, уверена, тебе на нём понравится.        Увидев, как она развернула алую тунику, я едва дар речи не потеряла: одежда, конечно, красивая, но разве обязательно одевать меня так ярко, чтобы было видно из любого конца залы? К тому же там будет Эйомер, поэтому спускаться совершенно не хочется, терпеть его отчуждение нет никакого желания. Впрочем, Эйовин проявила истинно рохирримское упрямство, заявив на все мои жалобы на плохое самочувствие, что останется со мной и будет упорно лечить всеми известными ей припарками, если я решу пропустить торжество. Отчётливо понимая, что тогда сюда заявится её братец, исключительно чтобы выяснить, в чём, собственно, дело, и предложит ещё и своё лечение, я вынуждена была сдаться. Впервые за время, прошедшее с той памятной ночи, посреди которой я оказалась во дворе Медусельда, мне пригодилось моё белое дизайнерское платье: его тонкая ткань красиво сочеталась с туникой, а скромное декольте очень неплохо смотрелось под треугольным вырезом.       Присев на сундук, пока Эйовин расчёсывала мои волосы, я любовалась красиво вышитыми бархатными рукавами, а в груди уже закипал гнев: в самом деле, почему я должна прятаться? Чего мне бояться? Разве я его целовала, а потом даже поздороваться не соизволила? Нет. Это Эйомер перешёл все допустимые границы, именно он целовал меня в ту ночь, а теперь даже взглянуть в мою сторону не желает. Я ведь не совершила никаких тяжких преступлений, и не заслужила ни наказания, ни уроков в воспитательных целях. Он запер меня в темнице, в которой я едва не погибла, разве этого не достаточно, чтобы искупить вину за непослушание? Зачем ещё унижать, ведь сам однажды намекнул, что скорее светлячки появятся в стужу, чем он обратит на меня внимание. Это было хотя бы честно. Впрочем, я тоже хороша, почему поверила, откликнулась, размечталась? Почему повела себя столь наивно и доверчиво? Он — принц Марки, а я здесь обычная девчонка без рода и племени, чувства которой, похоже, даже уважать не нужно. Правильнее было оттолкнуть его, а не пылко отвечать на ласку, но в те минуты я не могла не верить ему. Сама виновата. Теперь есть лишь два пути: либо покинуть Медусельд и Эдорас, либо отгородиться от Сенешаля ледяной стеной молчания. Идти мне некуда, так что остаётся только второй вариант, и начинать нужно прямо сейчас. Конечно, трудно игнорировать его в обстоятельствах, когда хочется наговорить кучу «любезностей» и огреть подносом по белобрысой голове ещё сильнее, чем Гриму, но придётся потерпеть. Нужно же показать этому самовлюблённому ловеласу, что у меня есть гордость, и что впредь ему не стоит даже приближаться ко мне.       Застегнув на талии тонкий серебряный поясок, который вместе с туникой принесла Эйовин, я вслед за ней вышла из комнаты и направилась к лестнице. Настроение было скверным, и вряд ли оно улучшится на пиру, посвящённому славе павших воинов, но не пойти нельзя, иначе это будет воспринято как неуважение. Голова всё ещё болела от слёз и переживаний, поэтому пришлось крепко держаться за перила, чтобы не скатиться кубарем по ступенькам. Снизу доносился гул голосов, а когда мы вошли в зал, то я поняла, что такое настоящий роханский размах: накрытые белыми расшитыми скатертями столы ломились от обильного угощения: сыров, колбас, паштетов, запечённых поросят, блюд с отварным картофелем и жареными куропатками, фруктами и пирогами. Похоже, повариха с кухарками расстарались на славу, да и винные погреба, судя по всему, неиссякаемы: ни разу ещё не видела столько кувшинов с вином и бочонков эля за раз. Всё правильно — упьёмся в хлам, поминая павших.       Пробираясь среди шумной толпы витязей и горожан, я вслед за Эйовин подошла ближе к трону Конунга, который о чём-то переговаривался с Арагорном, Гэндальфом и… Эйомером. Дыхание перехватило от того, как потрясающе он сейчас выглядел: наконец-то искупался и привёл в порядок волосы, великолепно пошитый камзол сидел как влитой на мускулистой, подтянутой фигуре, выглядывающая из-под него белоснежная рубашка оттеняла смуглую кожу. Красив, как картинка; наверное, специально приоделся, чтобы охмурять пришедших на праздник девиц. Интересно, многих перелапает по тёмным углам? От вспыхнувшей ревности потемнело в глазах, но прав на него у меня никаких нет, так разве позволительно возмущаться? Испугавшись, что он обернётся и прочтёт все мысли по моему побледневшему лицу, я спряталась за спину Эйовин, подмечая, что это уже вошло в привычку, и взглянула на Тэйодена, который поднялся, чтобы произнести речь, восхваляющую воинов, положивших свои жизни на алтарь победы в Хельмовой Крепи. Он был хорошим оратором и сумел искусно сплести события минувшего прошлого и прежних побед с нынешней, упомянув о том, что, только питая свои сердца храбростью, можно одолеть Врага, и потомкам Эйорлинга это всегда было и будет под силу. Едва он закончил, присутствующие мужчины подняли кубки во славу погибших, а затем начали рассаживаться за столы.       Присев рядом с потянувшей меня за собой Эйовин, хотя хотелось, конечно, поближе к дверям, я старалась не отрывать глаз от тарелки, в которую положила немного картофеля и кусочек мяса. Аппетит так и не появился, но поесть было нужно, иначе желудок разболится ещё сильнее, чем сейчас. По мере того, как разливалось по кубкам вино, разговоры становились всё более шумными, вскоре зазвучала и музыка. Невольно оглянувшись в поисках залихватски наигрывающего волынщика, я заметила тех самых, казавшихся мальчишками, хоббитов: они увлечённо рассказывали что-то нескольким витязям за соседним столом, а те, посмеиваясь, подливали им эль. Почему-то это вызвало улыбку, да и радостная атмосфера праздника поднимала настроение. Было интересно слушать о воинских подвигах рохиррим, их легенды и песни, которые вскоре стали одну за другой затягивать воины. Глубокие сильные голоса проникали в самое сердце, затрагивая в нём потаённые струны и заставляя забывать обо всём, что терзало ещё совсем недавно. Конечно, боль никуда не ушла, но ведь я не гарпия, чтобы долго злиться, ревновать и ненавидеть. Всем переболею, всё выдержу, а сейчас, в редкие минуты веселья, не время для печали. Почувствовав, как ноги коснулось что-то мягкое и влажное, я приподняла скатерть и заглянула под стол: там расположилась большая чёрная собака с целым выводком лохматых щенят, один из которых и пытался попробовать на вкус мою тряпичную туфлю. Взяв с одного из блюд аппетитную колбаску и пользуясь тем, что Эйовин занята беседой с сидящим напротив нас Хамой, я аккуратно скользнула под стол и начала угощать довольно виляющее хвостами семейство. Накормив последним кусочком щенка, которому так понравились мои туфли, я присела на пол и прижала его к груди, рассмеявшись, когда он, тявкнув, уткнулся носиком в мою шею. На душе стало совсем легко, и отчего-то вспомнилось, как отец привёл в дом овчарку, которую забрал из приюта для бездомных животных. Она была уже немолода и прихрамывала на переднюю лапу, но для нас с братом не было лучшего подарка, чем верный четвероногий друг. Целых семь лет она согревала наш дом своим теплым верным сердцем, потом, когда пришлось с ней проститься, у нас появился мастиф. У этого маленького комочка в моих руках, конечно не было и следов какой-либо породы, но отчего-то своим мокрым носиком он напомнил мне о доме и былом, таком простом счастье. Вокруг звучали музыка и нескончаемые разговоры, а я сидела среди щенков и множества ног и выбираться обратно совсем не хотелось, как когда-то в детстве, когда на Рождество съехались родственники: за праздничным столом они засиделись глубоко за полночь, мне же было всего четыре года и хотелось одновременно спать и слушать их разговоры. Я тогда нашла очень простой выход — забралась под стол и свернулась клубком на мягком ковре. Эту хитрость очень быстро обнаружил папа и, пожурив, отнёс в постель. Ну, а сейчас вряд ли кому-то есть дело до моего отсутствия, скоро захмелеют так, что начнут не только петь, но и отплясывать.  — От кого-то прячешься?       Испуганно вздрогнув услышав слишком знакомый голос, открыв глаза, я удивлённо уставилась на приподнявшего край скатерти Эйомера: наклонившись, он прожигал меня колючим внимательным взглядом. В сердце вскипело негодование от того, что только сейчас он соизволил обратить на меня внимание. Громко хмыкнув, я непочтительно повернулась к нему задом и, встав на четвереньки, поползла к концу длинного стола, туда, где виднелся просвет среди нескончаемой череды ног. Отпущенный на пол щенок сначала последовал за мной, но затем предпочёл вернуться к матери; меня же, выбирающуюся из-под стола, встретили удивлёнными взглядами несколько сидящих у края витязей, и, словно этой неловкости было мало, услужливо протянул руку, чтобы помочь подняться, невозмутимый Эйомер. Нет, ну вот каким образом он умудрился сюда пробраться в этой шумной толпе? Передвигается быстрее знаменитых скакунов Марки?  — Простите, здесь сегодня столько народу, что это был самый короткий путь, — улыбнувшись мужчинам и проигнорировав предложенную Эйомером помощь, я поднялась на ноги и, отряхнув, расправила тунику. — Я пришла спросить, всего ли у вас достаточно? Возможно, стоит подать ещё вина?  — Всего вдоволь, девочка, — добродушно рассмеялся один из воинов, обладатель такой густой пшеничной бороды, что впору носить заколки, как у гномов. — Присаживайся к нам, если заскучала.        Скучно мне в эту минуту совсем не было, даже напротив, но вот идея отвязаться от Эйомера, присоединившись к шумной компании, была очень даже неплохой. К сожалению, у самого Эйомера были совсем другие планы: стоило сделать шаг к скамье, как он, сжав мою руку повыше локтя, потянул на себя.  — Ты позволишь?  — Нет.       Однако моё возражение было проигнорировано. Зачем вообще нужно спрашивать, если ответ не интересует? Исключительно из вежливости? А ещё очень вежливо тащить за собой, как нашкодившего ребёнка, к мраморной колонне и, скрыв от любопытных взглядов своей массивной фигурой, рассматривать, как экспонат на выставке прикладного искусства.  — Что происходит? — тон его был таким же «дружелюбным», как и взгляд. — В прятки решила со мной играть или намекаешь, что в обществе собак интереснее, чем в моём?       Собака — друг человека, а тебе Сенешаль — мордорский варг товарищ.  — Господин изволил обратить на меня внимание? — скромно опустив ресницы, я уговаривала себя заткнуться и не послать его в орочью задницу, а то ведь возьмёт с собой на экскурсию, а мне не интересно. — Могу я узнать, чем обязана такой чести?  — Лютиэнь!        Рык Сенешаля заставил, зажмурившись, вжаться в холодный мрамор колонны.  — Моё наказание ещё не закончено? Мне прямо сейчас начинать просить пощады? — голос ослаб, открыть глаза так и не хватило смелости; неужели он так жесток, что продолжит свои игры?  — Наказание? — почувствовав прикосновение пальцев Эйомера к губам, я едва смогла подавить дрожь. — Ты думаешь, что это было наказанием?  — Не думала, пока не поняла, что ты даже поздороваться со мной не считаешь нужным, — сердце вновь засаднило от обиды, но нельзя показывать, как мне больно, это лишь станет оружием в его руках.  — Посмотри на меня, — приказал Эйомер, опуская ладонь на мою шею. Ощутив его ласковое поглаживание по чувствительной коже, распахнув глаза, я встретилась с насмешливым взглядом серых глаз. — Если бы ты не умчалась, как перепуганный кролик, я бы обязательно поприветствовал тебя.        Ну конечно, теперь легко говорить, так я и поверила. Что, мало девушек из города пришло на праздник, решил до меня снизойти? Похоже, Сенешаль легко прочёл мои мысли по лицу, глаза его опасно потемнели.  — Скажи, — промолвил он, сжимая моё плечо и пресекая этим попытку отстраниться. — Я нужен тебе только в качестве защитника, или всё же есть ещё какие-то причины?       Ах, так! Он ещё и признаний в чувствах от меня ждёт?! Приехали. Мне казалось, только в моём двадцать первом веке мужчины хотят от женщин дифирамбов, цветов и заботы. Ну погоди у меня, Витязь Марки!  — Надо полагать, мне не должно ждать защиты? — постаравшись придать лицу как можно более невинное и встревоженное выражение, я, подняв руку, коснулась небольшого свежего шрама на его скуле. — Если из нас двоих именно ты нуждаешься в защите, то только скажи, я постараюсь быть самой храброй и сильной и сокрою тебя от всех невзгод и неприятелей. Хочешь, мой господин?       Судя по тому, как отхлынула кровь от смуглого лица Сенешаля, лучше было бежать без оглядки, но я промедлила, и момент был безбожно упущен. Схватив за плечи, он утянул меня за колонну, и мы оказались фактически наедине в шумном, переполненном людьми зале. Холодея под его взбешённым, прожигающим насквозь взглядом, я в отчаянии попыталась вырваться или, на худой конец, истошно завизжать, но рохиррим зажал мой рот ладонью, вновь прижимая к мрамору.  — Опять! Когда ты, наконец, угомонишься? Или думаешь, у меня терпение железное, чтобы терпеть твои выходки?       Понимая, что перегнула палку, и Эйомер прямо сейчас покажет, как он умеет кусаться, уже сомневаясь, была ли права, обвиняя его, я сделала единственное, что могло если не успокоить, то хотя бы отвлечь любимого: коснулась кончиком языка прижатой к губам ладони. Ответом было глухое шипение и смачная брань; прижавшись лбом к моему лбу, он помянул лихом добрую половину сарумановых чёрных свиней, а затем, убрав руку, завладел моими губами в требовательном, жёстком поцелуе. Сердце, рванувшись, заколотилось от нахлынувшей, сметающей всё на своём пути радости; стремясь вложить всю нежность и раскаяние в ответную ласку, привстав на цыпочки, я обняла его и тут же оказалась в кольце сжимающих сильных рук.  — Тебе пора взрослеть, иначе окончательно сведёшь меня с ума, — хрипло пожурил он, прикасаясь губами к моему всё ещё горящему от минувших слёз веку. От такой нежности перехватило дыхание, желая получить ещё один поцелуй, я потянулась к его губам, чем вызвала грубоватую усмешку и полный кипучей страсти отклик. Напор проникшего в рот языка, терпкое, чуть хмельное дыхание и крепкие объятия заставляли забыть обо всём, выпасть из реальности и просто наслаждаться такой долгожданной встречей. Что же будет дальше, если уже сейчас Эйомер превращает меня в податливый, тающий от его умелых ласк воск? Едва сумев вдохнуть, когда он, прервав поцелуй, прижался губами к моему виску, я смущённо спрятала лицо у него на груди. — Я постараюсь не забывать, как ты ещё молода, но и ты помни, что мысли слышать мне не дано, говори, если хочешь, чтобы я знал, чего ты ждёшь от меня.       Кивнув, я вслушалась в зазвучавшую громче игру волынщика. Интересно, Эйомер умеет танцевать, или его главный и единственный танец происходит с мечом на поле брани? Уверена, что не спросила об этом вслух, но, противореча сказанным только что словам, он вывел меня из-за колонны и потянул за собой к танцующим, среди которых я к своему удивлению заметила даже Конунга и Гэндальфа. Чувство робости сковывало движения, заставляло краснеть и опускать взор, но потом я поняла, что на нас особо никто не смотрит, а внимание, в основном, приковано к лихо отплясывающим на одном из столов хоббитам. Не сказала бы, что Эйомер слишком хорошо танцевал, но вёл он вполне уверенно и в своей обычной манере даже немного властно, благодаря этому мне удалось легко подстроится под незнакомые движения. Отвечая улыбкой на его одобрительный взгляд, я внезапно поняла, что он ждёт от меня именно этого: доверия и способности подстраиваться под него, и не только сейчас, в танце, и это совсем нетрудно. Крепче обняв, любимый закружил меня, словно невесомую былинку, вырвав из груди радостный, счастливый смех.  — Побудь с Эйовин, — велел он через несколько минут, когда к нам подошёл один из витязей и доложил своему Маршалу, что всё готово, и ждут только его. — Я скоро найду тебя.        Что ж, если так хочется побыть судьёй между поспорившими, кто кого перепьёт, Леголасом и Гимли, то пусть веселится, на то и праздник. Найдя подругу, которая несколько минут назад танцевала с одним из воинов, я присела рядом с ней за стол и даже решилась в первый раз попробовать роханского вина. Оно было крепким и сладким, словно майский мёд, по венам тут же разбежались горячие искры, и уже вскоре мне удалось уговорить не особо возражавшую рохирримку посмотреть на пивной поединок эльфа и гнома. Смеясь, мы вместе пробрались сквозь толпу в тот конец зала, где были установлены на столах пузатые бочки, и, притаившись в тени одной из колонн, с интересом наблюдали, как спорщики кубок за кубком пьют пенный напиток под скабрезные шутки собравшихся вокруг мужчин. Поначалу всё шло очень чинно: Эйомер разливал обоим, не забывая и сам прикладываться к кубку, должно быть жалел, что не стал третьим участником соревнования, но затем Гимли вошёл в азарт и, поинтересовавшись, положены ли победителю девки и баня, принялся осушать кубки один за другим как заправский выпивоха. Леголас же, напротив, пил медленнее, исподволь наблюдая за шумным соперником.  — Гном явно жульничает, половину в бороду выливает, — заметила Эйовин, когда тот икнул и шумно стукнул кубком по столу.  — Вряд ли ему это поможет, — хихикнула я, наблюдая за тем как Эйомер, с сомнением взглянув на изрядно окосевшего Гимли, вручил ему очередной полный кубок. — Спор ведь не на количество, а кто кого ушатает.  — Это как? — удивлённо оглянулась на меня рохирримка. — Вусмерть что ли?  — Именно: кто первый под стол свалится. Смотри, — я указала на гнома, который, покачиваясь, упрямо потянулся за выпивкой и, едва сделав глоток, смачно обозвал всех эльфов безбородыми девицами и рухнул на устланный тростником пол.       Обнявшись, мы громко рассмеялись, но, поймав на себе удивлённый взгляд приподнявшего брови Эйомера, вынуждены были поспешно ретироваться.       Счастье пьянило сильнее вина, оно заставляло улыбаться и танцевать так, словно за спиной выросли крылья, заслушиваться долгими балладами и смеяться над шутками Мэрри и Пиппина, с которыми мы с Эйовин очень быстро подружились. Как мало и одновременно много нужно для того, чтобы чувствовать себя невесомой, звенящей, словно колокольчики на ветру: только любимый рядом, только его объятия и поцелуи. Никогда бы прежде не подумала, что могу так привязаться, так нуждаться в человеке, но Эйомер словно стал воздухом, без которого невозможно жить и существовать, он здесь, рядом, только поэтому так легко и радостно на сердце, и больше никаких причин. Суровый, строгий, требующий полного подчинения своей воле, красивый, как бог, и такой нежный, когда целует, когда касается загрубевшими пальцами лица. Я стала другой, совсем не той девушкой, что была ещё пару месяцев назад, и не знаю, что больше изменило меня: Арда или первая любовь, но уверена в одном — волшебные искры, беспокойным роем разбегающиеся по крови, подвластны лишь Сенешалю. Ловя на себе его внимательные взгляды, я больше не скрывала радостной улыбки и лишь смущалась от того, как глупо, по-детски повела себя днём.       Праздник всё продолжался, опустевшие блюда на столах заменялись новыми, разговоры становились более задушевными, а волынщик, захмелев, играл так, что ноги сами пускались в пляс; но в какой-то момент я поняла, что больше не выдержу в душном зале и минуты: от гула голосов снова начинала болеть голова, да и силы были уже на исходе. Заметившая мою усталость Эйовин разрешила идти к себе, взяв при этом обещание помочь завтра с уборкой зала, и, взглянув напоследок на беседовавшего с Арагорном любимого, я поспешила к выходу. У самых дверей пришлось выслушать сетования захмелевшего Эрвина о том, что я так и не подарила ему ни одного танца, и из последних сил убегать от него к лестнице. На моё счастье подоспевший Кайл увёл юношу обратно к пирующим, наверное утешать за чаркой.       Оказавшись в своей комнате, с облегчением вздохнув, я подложила в затухающий камин небольшое полено, разделась и, захватив сорочку, отправилась в умывальню. Прохладная вода остудила разгорячённую кожу, смыла усталость и придала сил; торопясь к постели и предвкушая долгий сладкий сон, я испуганно вскрикнула, увидев высокую мужскую фигуру у окна, но тут же с облегчением выдохнула, узнав Эйомера. Разве мыслимо так пугать? Стучаться в детстве не научили?  — Почему ты не заперла дверь? — обернувшись, укоризненно хмурясь, спросил он. — Во дворце полно в хлам пьяных воинов, а ты ведёшь себя так легкомысленно.  — Тебя ждала, — ну не говорить же ему, что устала так, что ног под собой не чувствовала, и просто забыла обо всём на свете.  — Меня? — на смуглом лице рохиррима отразилось недоумение, брови приподнялись так же, как когда он поймал нас с Эйовин за подсматриванием; как же мне нравится, когда он так делает.  — Разумеется, — приблизившись к любимому, я застенчиво улыбнулась. — Ты ведь подаришь мне поцелуй на ночь? Тогда до самого утра мне будут сниться чудесные сны.  — Девчонка, — рассмеявшись, он привлёк меня к себе и, дразня, прикоснулся к виску заросшим рыжеватой бородой подбородком. — Значит, хочешь поцелуй на ночь?  — И сегодня, и завтра, и потом тоже…  — Хорошо-хорошо, я понял, — хрипло прервал меня Эйомер и, склонившись, прижался к губам в тягучем, нежном поцелуе. От него пахло хмельным элем и дымом, сейчас мне это нравилось, так же как его крепкие объятия и нарастающий напор. Отвечая на поцелуй, я застонала от удовольствия, когда он, втянув в рот мою верхнюю губу, обласкал её языком. Опыта в поцелуях у меня почти не было, если не считать неудавшегося поползновения Эндрю в прошлом году, но разве это важно? Неумело отвечая на ласку любимого, я чувствовала, что ему приятен отклик, и это было самым главным.       Не размыкая поцелуя, Эйомер поднял меня на руки и, присев на кровать, опустил к себе на колени. Так действительно было гораздо удобнее, тянуться вверх было трудно, а выпроваживать его за порог совсем не хотелось. Напротив, хотелось укрыться от всего мира в могучих объятиях витязя, раствориться в его дыхании, сполна насладиться исходящим от него теплом. Обхватив его лицо ладонями, наперекор напору и страсти я нежно ласкала желанные губы.  — Достаточно, чтобы крепко проспать всю ночь? — шепнул он в самое ухо, скользя широкими ладонями по моим плечам и спине.  — Мало, — всхлипнув от удовольствия, когда любимый обвёл языком мое ушко, развернув голову я потянулась к его губам за новым поцелуем.       Слишком сладко, слишком горячо, чтобы остановиться, слишком необходим он мне стал, чтобы покинуть жаркие объятия.       Скользнув рукой в волосы, чуть надавливая на затылок, Эйомер привлёк меня ближе, углубляя поцелуй, становясь более жадным, требовательным. Лишь на миг мелькнула мысль, что это может зайти слишком далеко, но, не готовая остаться одна в пустой комнате, гоня её прочь, я выгнулась дугой, когда его ладонь, огладив, сжала грудь. Страх, что могу не понравиться, показаться слишком худой, был вытеснен острым наслаждением, когда любимый, наклонившись, втянул в рот маленький затвердевший сосок, даря влажную ласку сквозь тонкую ткань сорочки. Дыхание сбилось, по венам к низу живота побежал сладкая истома. Завороженная его действиями я даже не попыталась противиться, когда Эйомер, уложив на кровать и стянув сорочку, прошёлся жарким взглядом по моему обнажённому телу. Прежде чем ко мне вернулись разум и смущение, он оказался сверху, покрывая лёгкими поцелуями лицо и шею, спускаясь к ключицам, а затем возвращаясь к губам, чтобы опалить жарким прикосновением рта. Придавленная к постели, я обняла его за шею; было немного страшно, но впервые разбуженная страсть оказалась сильнее минутного беспокойства от того, что жёсткая ткань камзола и брюк любимого соприкоснулась с обнаженной кожей, от того, что всё происходит так стремительно.  — Сладкая, — шепнул Эйомер, отрываясь от моих губ и наклоняясь к груди, чтобы осыпать и её нежными поцелуями, — как земляника.        Застонав, когда зубы нежно сжали чувствительный, ноющий комочек плоти, выгнувшись навстречу, я зарылась пальцами в его густые пшеничные волосы. Неведомое прежде удовольствие огненными искрами разбегалось по телу, заставляя подрагивать, бессвязно шептать имя любимого, льнуть к нему, словно тонкая виноградная лоза к стволу могучего вяза.  — Лютиэнь, прости, я уже не смогу остановиться, — обхватив моё лицо ладонями, он заглянул в глаза пронзительным, полным огня взглядом. Не сумев ответить, я поцеловала его ладонь, проводя по ней языком, вбирая в рот указательный палец. Это было так же приятно, как прикасаться к его губам, и даже больше: так я чувствовала его силу и власть над собой, но они не пугали, напротив, заставляли желать большего, подаваться бёдрами навстречу его бёдрам. Глухо рыкнув, Эйомер ввёл палец глубже в мой рот, а затем обвёл им воспалённые от его поцелуев губы.       Страсть рохиррима была подобна огненному урагану, его руки, казалось, были везде: сжимали тонкую кожу на шее, гладили грудь и впалый живот, скользили к бёдрам и внезапно оказывались на ягодицах, губы опаляли тело быстрыми поцелуями, оставляя за собой влажные дорожки и отметины лёгких, сводящих с ума укусов. Задыхаясь от его напора и полыхающего в крови желания, я прикасалась к бугрящимся на руках и спине мышцам, не помня, в какой момент он успел освободиться от одежды. Целуя впадинку на ключице любимого, чувствуя вкус выступившей на смуглой коже испарины, обводя языком контур родинки на широком плече, я ощущала дрожь его наслаждения, слышала глухие стоны, прерывистое дыхание, и это усиливало возбуждение, заставляло теснее прижиматься к влажной от пота, покрытой густой светлой порослью груди. Приподняв моё лицо за подбородок, впившись в губы дурманящим поцелуем, он вновь прикоснулся к бёдрам и, раздвинув их, ворвался в лоно уверенным глубоким толчком. Вскрикнув от резанувшей боли, пытаясь уйти от показавшейся слишком большой, пульсирующей твёрдой плоти, я подалась назад, но он не дал вырваться, лишь теснее прижимая к себе, собирая губами бегущие из-под зажмуренных век слёзы.  — Так только в первый раз, милая, — проникший в сознание голос успокаивал своей нежностью, но не уменьшал саднящей, режущей боли. — Потерпи, ты же смелая.       Захотелось огрызнуться, послать очень далеко и надолго, но, распахнув глаза, встретила полный одновременно тревоги и затаённого огня взгляд Эйомера и лишь кивнула, попытавшись расслабиться, отдаваясь во власть пылкого, отвлекающего поцелуя. Боль постепенной улеглась, оставив вместо себя едва различимый саднящий след, но крепкие поцелуи любимого были по-прежнему приятнее, желаннее его медленных, глубоких толчков. Проникающая, растягивающая плоть больше не причиняла дискомфорта, напротив, было приятно ощущать всё ускоряющиеся движения Эйомера, слышать его хриплый голос, прикасаться губами к покрытому испаренной лбу, но всё же, когда, рыкнув, он совершил последний, особенно сильный толчок и, изливая своё тепло, придавил к кровати, это вызвало лишь облегчение. Через минуту, освобождая от своего не дюжего веса, он перекатился на бок, в крепком объятии прижав меня к груди. Чувствуя, как наваливается усталость от минувшего длинного дня, едва ответив на его ласковый поцелуй, я погрузилась в глубокий сон.