Подари мне ночь, подари мне день

      «То, что я готова пойти за тобой в ад, вовсе не означает, что ты должен меня туда отправлять», — именно так бы я сказала сейчас Эйомеру. Именно эти слова обитали в продрогшей душе, когда глубокой ночью раздался тихий стук в дверь. Думает, я всё та же глупая девчонка, которую можно облагодетельствовать ночными визитами, уходя с рассветом? Нет! Этого больше не повторится никогда. Ты преподнёс слишком жестокий урок, Сенешаль. Или теперь уже некоронованный Конунг? Велел убираться? Что ж, так и будет. Я постараюсь больше никогда не появляться на твоём жизненном пути, не приносить своим присутствием никаких хлопот. Наивная девочка, которая сама выдумала себе сказку, сама поверила в неё, сама натворила непоправимых глупостей. Открылась, подарила тебе то, что более всего ценится в девушке в этом суровом мире, а взамен? Ни одного обещания, никаких гарантий, что не выбросишь на помойку, когда надоем. Ты выбросил даже раньше, чем этого можно было бы ожидать. Так зачем пришёл теперь? Понял, что не всё сломал в новой игрушке, и можно ещё развлечься? Ошибаешься. Растоптав душу, вряд ли стоит думать о целых руках. Не таких уж и целых. Несколько часов назад у тебя был шанс снова заморочить мне голову, я была ещё слишком слаба: воля и гордость побитыми собаками прятались в те минуты на самом краю сознания. Тебе нужно было произнести лишь несколько слов, я бы поверила. Наверное. Да что там. Наверняка. Но ты то ли решил быть честным, то ли и мысли не допускал, что твоя игрушка вспомнит, что она живая, что сломаться – ещё не значит закончить жить. Теперь же время упущено, поздно. Всё, что у меня есть, это гордость. Поверь, я сумею по кирпичику сложить из неё высокую стену; тебе никогда не увидеть, что за ней делается, как захлёбывается своей кровью маленький птенец зяблика. Так ты меня однажды назвал? Что ж, я докажу, что во мне есть силы, о которых ты не подозреваешь. Чего бы мне это ни стоило, докажу. Я смогу взлететь, и даже, если суждена смерть, не сомневайся, это будет красиво.       Слёз не было, ни одной, с тех пор, как Ранара поздним вечером увела меня из Палат Исцеления и, заставив съесть горячую лепёшку с молоком, уложила спать. Сна тоже не было. Были лишь мысли. Они окружали сознание воздушными замками, которые рушились, заменяясь новыми. Были воспоминания, много воспоминаний. Словно блики они прорывались сквозь темноту полуночи, заставляя задуматься о том, над чем раньше не нашла времени, не сочла нужным. Конечно, как и любая девчонка, я имею право влюбиться, кто же с этим поспорит. Но как же нужно было забыться, чтобы строить отношения, которые приемлемы лишь для времени, в котором я была рождена, с витязем Марки? Как можно было быть столь бесшабашной и легкомысленной, чтобы, забыв обо всём, отдаться своим чувствам и не подумать, какой меня саму и всё, что происходит с нами, видит Эйомер? Эйомер, чьи нрав и взгляды до невозможности строги? За кого он принял меня? За ветреную девицу? За девку, с которой можно провести несколько ночей, а потом сказать: «Убирайся!»? Что для него значила моя невинность, с такой легкостью подаренная ему? Разве так она ценна? Нет. Вот он и не ценит. Если бы у меня только хватило ума держать его на приличном расстоянии, прятать взор и не забывать задвигать щеколду на двери, возможно, все сложилось бы по-другому. Только возможно. Но смогла бы я, испуганная, затравленная, одинокая в этом чужом мире удержаться от искушения согреться, хоть на миг почувствовать себя нужной и любимой? Нет. Как же было устоять, если он столь хорош собой, что сердце стучит, как сумасшедшее, от одного насмешливого взгляда? Откуда было взяться хладнокровию и рассудительности, если я как в омут с головой окунулась в свою любовь, в его страсть? Говорят, если хочешь, чтобы желание исполнилось, не желай слишком многого, не перегружай чашу судьбы. Я же, наверное, слишком жадная: захотела любви и защиты, поддержки от того, кто не собирался мне их давать. Он взял то, что мимолётно интересно каждому мужчине, возможно даже, в душе посмеялся над простодушием странной девчонки, а затем оттолкнул как лишнюю, ненужную обузу. Ещё днём я искала оправдания его поступку, верила, что он был вне себя от горя, считая, что Эйовин погибла, а теперь не буду, не стану. Из нас двоих он старше и сильнее, так почему же именно я должна быть всё понимающей и прощающей, в то время как Эйомер даже извиниться не захотел, или же не посчитал нужным?        Тихий, слишком знакомый стук в дверь смог нарушить ход мыслей, но не заставил отказаться от уже принятого в глубине души решения. Всхлипнув от отчаяния, я зарылась головой в подушку, стремясь заглушить, подавить желание вновь ощутить тепло объятий рохиррима, испить его поцелуи, прижаться к сильной груди. Не сегодня. И уже никогда. Не сумела стать для него той родной, которою дорожат, которую берегут, а значит нужно суметь остановиться, отпустить. Что ему нужно от меня израненной, измученной минувшим сражением? Вряд ли я сейчас способна дать хоть что-то, да и будучи вся в синяках, наверное, похожа на баклажан. Пусть ищет себе новую утеху, если не спится по ночам. Солёная влага, которой, казалось, больше не осталось в теле, вновь, обжигая, побежала по щекам. Как же хочется смалодушничать, сдаться, просто сорваться с кровати и открыть дверь, но если я сделаю это, то уже никогда не прощу не только его, но и себя. К тому же на это просто нет больше права: теперь у меня есть официальный опекун, я не могу обмануть его доверие порочной связью и недостойным поведением. Благо, что никто не вошёл днём и не увидел, как я сплю в руках того, кто при множестве свидетелей отказался от меня. Тогда это было неосознанно, но больше такого не позволю. Не стану думать, зачем он приходил тогда и сейчас, лучше не знать, чем получить ещё одну рану.       Когда стук повторился, я натянула на голову одеяло и занялась тем, чего не делала уже очень давно: начала читать молитву. Как помнила, как могла. Бог, Эру или Валар, ведь кто-то есть, кто следит за нами, удерживая в страшные минуты на краю пропасти, и если уж не спасает, то и не даёт окончательно погибнуть. Этот кто-то, казалось, услышал меня: стук больше не повторился, лишь удаляющиеся шаги, врезавшиеся в сердце так больно, словно Эйомер, раздавливая, растаптывая, прошёлся по нему. Раной больше — раной меньше, разве теперь не всё равно? Придёт новое утро, и оно сумеет расставить всё по своим местам. Как бы не было трудно, теперь у меня только один путь в жизни, и он рядом с Боромиром. Сжавшись в комочек, словно от этого раны на теле и в сердце могли перестать саднить, уткнувшись лбом в колени, я принялась, как в детстве, считать воображаемых летучих мышей. Должно быть, я совершенно вымоталось, раз это помогло.       Когда хмурый рассвет воровато проскользнул в окно, я уже была на ногах и, кое-как сумев умыться, пыталась, сжав зубы, затянуть шнуровку на платье. Пришедшая будить меня Ранара лишь руками всплеснула и, сетуя на такую непоседливость, помогла одеться, перебинтовала руки и расчесала. Решив, что было бы неплохо хоть немного отвлечься от гнетущих мыслей, я попросила её устроить небольшую экскурсию по Цитадели, на что женщина откликнулась с большим энтузиазмом и, показывая мне длинные переходы и залы дворца, в свою очередь попыталась удовлетворить своё любопытство и деликатно выпытать о том, кто я, и кем довожусь наследнику престола Рохана, который вчера, как говорят, запретил мне возвращаться в Эдорас. Как же быстро распространяются слухи даже в такое неспокойное время! Надеюсь, до Эйовин они не дойдут. Изо всех сил стараясь сдержать подступившие к глазам слёзы, я поведала ей полуправду, упомянув о том, что родителей у меня нет, а Сенешаль разгневан тем, что втайне от него мы с его сестрой влились в ряды воинов Марки и приняли участие в Пеленнорской битве.  — Значит, сестру свою твой господин смог простить, а тебя нет? — проявила неожиданную наблюдательность Ранара. — Оно и понятно: родная кровь ближе к сердцу, а сироту можно, как котенка, вышвырнуть. Но ведь он нёс ответственность за тебя; какой же из него будет Конунг, если уже сейчас он позволяет эмоциям одержать верх над разумом и поступает столь жестоко?  — Не говори так. Племянник погибшего Короля Рохана мудр и справедлив, он будет хорошим правителем, — глубоко вдохнув прохладный, пахнущих дымом сосновых факелов воздух, я обхватила себя руками за плечи, словно могла рассыпаться от той новой боли, в которой зашлось сердце. — Я виновата.  — Ты совсем молоденькая, госпожа, сколько тебе лет?  — В январе исполнилось восемнадцать, — отведя подёрнувшийся влагой взгляд от чёрных проницательных глаз Ранары, я предпочла рассматривать, как солнечные лучи, проходя сквозь изящную оконную решётку, ложатся причудливыми узорами на мраморный пол.  — На вид не дашь и шестнадцати, — поджав губы, заметила женщина. — Моей младшей, Зиле, пятнадцать, так она попышней тебя будет. Верно у вас в Рохане с едой туговато, или для сироты куска хлеба жалели? — заметив, что я собираюсь запротестовать, она изогнула бровь, давая понять, что её мнения мне уже не изменить, как бы не пыталась. — Как можно оставить такую красивую госпожу без опеки? Куда бы ты пошла, если бы не наш Маршал? Всё это могло кончиться очень худо, и виноват бы был твой бывший господин. Или он полагал, что ты сможешь себя прокормить ратным делом, которому тебя невесть за каким лихом обучили?  — Эйомер думал, что его сестра погибла, — неужто мне придётся оправдывать его не только перед собой, но и перед другими?  — Так что, если погибла одна, можно и другую на гибель обрекать? Страшно подумать, что может случиться, если голову преклонить негде. Нельзя быть такой смиренной.        Не смиренная я, а раздавлена всем, что произошло. Но разве это объяснишь упрямой служанке, которая уже вела меня по лестнице на первый этаж, чтобы показать тронный зал и галереи Цитадели?        От ажурной лепнины на величественных колоннах и поражающих своей красотой фресок захватывало дух, льющиеся сквозь цветные витражи солнечные лучи будили в душе тоску о чём-то светлом и смешном, давно позабытом в ушедшем детстве. Ещё неделю назад я была счастлива и, не смотря на угрозу войны, верила в то, что впереди всё будет хорошо, а теперь бродила по огромной, пышущей богатством тронной зале, ощущая себя пустой оболочкой, из которого выкачали жизнь, тенью, увядшим деревцем, у которого больше нет завтра. Есть большие камины, закрытые кованными ограждениями, мраморные арки, дорогая массивная мебель и вазы на длинных столах, но нет больше бесшабашной, жизнерадостной девчонки, которая любила книги Толкина, ролёвки, лошадей и свой дом. Она словно погибла от обрушившейся боли, захлебнулась в ненависти в глазах Эйомера. А всё, что от неё осталось, можно ли в это вдохнуть хоть какую-то жизнь?        Слушая рассказ Ранары о том, как Дэнетор, к которому она, похоже, относилась с большим теплом и уважением, принимал послов, вёл переговоры и устраивал праздничные обеды для гостей, я поняла, что если выхода из сложившейся ситуации и не видно, то принять ещё одно решение всё равно можно. У меня больше нет Эйомера, нет Роханских степей, нет моей маленькой комнатки в Медусельде, в которой прошли самые светлые и счастливые часы, к воспоминаниям, от которых рвётся из последних сил израненное сердце, так что же теперь терять? Разве есть то, за что можно зацепиться? То, ради чего начать всё с начала в чужом городе, среди незнакомых людей и обычаев? Нет, а значит я вольна в своём выборе, вольна поступить так, как считаю нужным; главное, найти верные слова для того единственного, кому оказалось не всё равно, что со мной станется, тому, кто взял меня под свою защиту.  — Говорят, объявился потомок Нуменорских королей, он помог одержать победу, отстоять Минас-Тирит и теперь претендует на престол. Я даже видела его издали вчера, но после гибели Наместника для меня может быть лишь один Король – это наш Боромир. Всё теперь зависит только от его решения. Многие его поддержат, и ему это известно, но наш Маршал слишком любит свой народ, он всегда заботился о нас и вряд ли захочет кровопролития, — рассуждала Ранара, показывая убранство залитой солнечным светом столовой.        Слушая её болтовню, я снова задумалась над тем, что Профессор не совсем верно преподнес мир Арды и события, происходящие в нём сейчас. Он словно рассказывал с чужих слов, описывал размытую дождём акварельную картинку. Да, многое совпадало, но только не то, что происходило в Гондоре, да и Белый Град был несколько иным. Даже сама Цитадель не была похожа на описанную в книге, и уж тем более на показанную в фильме. Никаких чёрных полов и белых мраморных стен, никакой граничащей с минимализмом строгости. Напротив, это был прекрасный богатый дворец, напоминающий своим убранством Версаль, в котором я была лишь однажды, три года назад, когда папа решил, что наша семья просто обязана посетить Францию и побывать на всех значимых экскурсиях и выставках. Что ж, они с Тео проехали по всему запланированному маршруту, а мы с мамой умудрились удрать и присоединиться к коммуне местных толкинистов, с которыми прекрасно провели отпуск. Как давно это было, словно в чужой жизни, словно за пеленой дождя, за которой трудно что-либо различить.       Рассматривая великолепные панно на стенах столовой, я пришла к выводу, что Цитадель, если можно так выразиться, выглядит утончённой и изысканной, но всё же гораздо ближе для меня немного языческий Медусельд. Нельзя об этом думать, нельзя сравнивать, от этого лишь сильнее тоска по потерянному, сожаление о том, что не вернулась в столицу Марки, как то подсказывало сделать сердце. Уже ничего не изменить, остаётся попытаться быть такой, какой захочет видеть меня мой покровитель, хотя мысли о своём бессилии, о положении, которое заставляет подчиняться чужой воле, вызывают новые волны отчаяния.        Чувствуя, как подступает усталость, хотя провела на ногах не более часа, я попросила Ранару, чтобы она отвела меня в конюшни. В душе теплилась надежда, что в руки местных конюхов могла попасть моя своевольная кобыла. Так оно и оказалось: Тала стояла в одном из стойл, в которых содержались роханские кони. Как сказал мне светловолосый мальчишка, помогавший на конюшне, её опознал Хама, который уже успел побывать здесь рано утром. Сдерживать слёзы больше не было сил, когда, шагнув за загородку, я обняла за шею мою красавицу, прижавшись лицом к её лоснящейся шкуре. Словно стремясь выразить, что тоже была напугана вчерашними событиями, она прикоснулась носом к моему плечу, жарко задышав и нетерпеливо переступая копытами. Думает, мы сейчас отправимся домой? Тоже здесь не нравится? Увы, этого уже не случится никогда, вдобавок придётся просить Боромира, чтобы он выкупил у Эйомера мою лошадь, самой мне нечем за неё расплатиться, но и расстаться с ней я не смогу, это будет уж слишком: потерять всё и даже кобылу. Заметив на вбитом в стену крючке свою седельную сумку, я испытала некое подобие радости: Тала сумела сберечь мои скудные пожитки.        Долго оставаться со своей любимицей не было никакой возможности: на нас во всю глазели местные конюхи, которым, похоже, позарез нужно было узнать хоть что-то о рохирримке, внешне не похожей не то что на рохиррим, но и хоть на какой-то народ известных им земель, которую взял под свою опеку их господин. Да и Ранара напомнила, что пора завтракать и в постель: наверное, у меня был слишком измождённый вид, если она так торопилась отвести меня обратно в выделенную мне комнату в северном крыле Цитадели. Всё же мне удалось уговорить её зайти хоть ненадолго в Палаты Исцеления к Эйовин. Моя подруга выглядела сегодня немного лучше, она была всё так же бледна, но уже могла сидеть, опершись о подушки, и задавала слишком много вопросов, на которые мне совсем не хотелось отвечать. Что я могу рассказать о том, как чувствуют себя наши раненые, если она находится к ним ближе, чем я, или о том, как устроили остальных воинов? Понятия не имею, наверное, они в здешних казармах, меня поселили далеко от наших. О своём самочувствии тоже говорить не хотелось, впрочем, и она не имела желания распространяться о своём. Посидев у кровати подруги меньше получаса, я была вынуждена сдаться под напором недовольных взглядов Ранары, которой не терпелось отправить меня отдыхать и заняться другими своими обязанностями. Пообещав Эйовин постараться прийти вечером, я направилась вслед за служанкой к раскрытым дверям, в которых столкнулась с Эйомером и Хамой.  — Доброе утро, госпожа. Ты уже на ногах?        А что, мне забиться в угол и, жалея себя, пересчитывать порезы на руках? Не дождётесь!       Несмотря на усталость, желание огрызнуться на неодобрительный тон начальника стражи было очень велико, но, стушевавшись под пронзительным взглядом Сенешаля, я лишь потупилась, рассматривая начищенные половицы. Выручила меня Ранара, которой, похоже, очень хотелось высказать своё мнение о сложившейся ситуации. Даже не знаю, радоваться ли компании этой прямолинейной женщины или в отчаянии закатывать глаза и мечтать провалиться сквозь пол.  — Доброе. Разумеется, доброе. Благодаря господину Боромиру. А вот кое-кому, наверное, стоит поучиться нести ответственность за чужие жизни прежде, чем он станет правителем целого государства.        С этими словами, не дожидаясь ответа, служанка схватила меня за локоть и буквально утащила в почти безлюдный коридор. Услышать, была ли реакция на такой дерзкий выпад, не удалось; вскипев, словно чайник на огне, она продолжала ворчать о том, как рада, что родилась в Гондоре, где немыслимы поступки, подобные тем, которые совершают дикари из Рохана. Попытавшись из неожиданно пробудившейся вредности возразить ей, я лишь нарвалась на возмущённый взгляд.  — Милая моя, он, конечно, хорош собой этот ваш Эйомер. Но и только. С лица воды не пить, а поступки его говорят сами за себя. Все мы имеем слабость терять голову от восхищения при виде статных воинов. Сначала мы видим в них доблесть, потом искусителей и лишь в последнюю очередь умудряемся разглядеть козла.        Невольно хихикнув от того, что, оказывается, не только в моём времени мужчин сравнивают с парнокопытными, я, наконец, заслужила одобрительную улыбку Ранары. Смягчившись, она принялась рассказывать о том, как сильно боялась связывать жизнь со своим покойным мужем — уж слишком красив и вспыльчив он был: разве сладишь с таким? Решив, что она, должно быть, от него не слишком отставала ни в том, ни в другом, потому что и сейчас была очень миловидна и остра на язык, я с удовольствием приняла предложение позавтракать в малой столовой, в которой ещё не успели убрать со столов.       Небольшая, хорошо протопленная зала оказалась очень уютной, а поданные каша, тушёная капуста, лепёшки с мёдом и чай – вкусными; но больше всего меня порадовала встреча с заглянувшими подкрепиться Мэрри и Пиппином. Оба хоббита выглядели уставшими и словно враз повзрослевшими, посерьёзневшими, однако разговорчивости в них не убавилось. Именно от Мэрри и Пиппина я узнала о многих подробностях вчерашней битвы, а так же о том, что сегодня днём Арагорн планирует провести Совет, на котором будет решено, как в дальнейшем действовать союзникам. О том, чем он закончится, мне примерно было известно, а чтобы воплотить в жизнь моё решение, нужно непременно вечером поговорить с Боромиром и заручиться его позволением, но всё это немного позже, а сейчас надо изображать из себя пай-девочку и, распрощавшись с приятелями, отправляться отдыхать под строгим присмотром Ранары.  — Встретимся за ужином, — постаравшись улыбнуться, кивнула я Мэрри и, когда он, навострив уши, склонился ко мне, тихо попросила, — попытайтесь передать Маршалу Гондора, что мне нужно с ним поговорить, вдруг он вечером будет занят и не выйдет к трапезе.  — Мне жаль, что всё так случилось, — нахмурившись, хоббит отвёл взгляд, и стало ясно, что ему тоже известно, что Эйомер запретил мне возвращаться в Рохан. — Возможно, ещё можно что-то исправить? Если Эйовин…  — Эйовин очень слаба, ей нельзя волноваться, прошу, ничего не говори ей, — пытаясь скрыть снова закипающие отчаяние и обиду на Эйомера, я опустила ресницы и, допив чай, поднялась из-за стола. Если бы можно было хоть что-то исправить, но что? Что я могу исправить? Что вообще от меня зависит? Устроить скандал и закатить истерику? Разве есть в этом толк, если я безразлична тому, которому так неосмотрительно подарила своё сердце? Если было бы по-другому, неужели бы он не нашёл слов, чтобы всё исправить? Слишком всё серьёзно, слишком необратимо, особенно, если Эйомер решил отмолчаться.       Несколько часов глубокого сна и впрямь пошли на пользу. Сомкнуть горящие веки стоило большого труда, но как только удалось это сделать, измученное сознание мгновенно отключилось, подарив странный сон: длинные коридоры среди сложенных из светлого камня стен, солнечные лучи, льющиеся, кажется, от самого потолка, чьи-то едва слышные шаги за спиной; смелости так и не хватило, чтобы оглянуться, узнать, кто мой спутник или, может, преследователь. Блуждание в сомнах яркого холодного света закончилось с приходом Ранары, решившей узнать, принести ли мне ужин в спальню, или я спущусь в обеденный зал. Трусливое желание не ходить туда, где можно столкнуться с Сенешалем и воинами эореда, было очень велико, и всё же не настолько, чтобы забыть о разговоре с хоббитами. Попросив служанку помочь одеться, и, расчесав волосы, оставить их волнами струиться по спине, чтобы хоть немного прикрыть украшающие шею и плечи синяки, я последовала за ней на первый этаж, туда, где располагались кухни и трапезные.        Тело всё так же ныло, мышцы болели, сопротивляясь любому движению, и всё же сейчас я чувствовала себя лучше, чем утром: отдых придал сил, дышать стало легче, только по-прежнему мучительно саднило упрямое сердце. Но ведь это лишь в сознании? Нужно научиться отделять душевные недуги от физических, уметь абстрагироваться от них, и, возможно, тогда они не будут казаться такими болезненными? Легче сказать, чем сделать; остаётся повыше поднять подбородок и улыбаться, мягко улыбаться роханским витязям, которых в зале оказалось довольно много. Были даже Кайл и Эрвин, оба живы, не ранены. За это благодарная молитва Господу и лёгкий кивок головой в их адрес. Нет, не хочу садиться рядом, нет теперь у меня такого права, и в глаза смотреть не могу: в них жалость, сочувствие, осуждение, мне этого не выдержать. Неловкость усугубила Ранара, которая подтолкнула меня к стоящему на небольшом возвышении столу. Очевидно, она решила, что я должна сидеть возле своего опекуна, хотя, честное слово, место где-нибудь в углу возле окна меня вполне бы устроило. Смутившись под ободряющим взглядом Боромира, я опустилась рядом с ним на скамью, стараясь не смотреть на тех, кто также сидел за главным столом.  — Неужто, бойкое дитя Рохана подрастеряло свой запал?       Невольно вздрогнув от насмешливого голоса, оторвавшись от рассматривания серебряного кубка, я была вынуждена посмотреть на добродушно усмехнувшегося Гимли.  — Опалил птенчик пёрышки в побоище? — не унимался гном, не отводя от меня внимательных карих глаз. — Шибко тебе досталось, девочка? Теперь-то уж точно набралась опыта в ратном деле?  — Осталось ещё чуть-чуть, — поморщившись, отшутилась я, улыбкой извиняясь перед сидящими за столом за то, что забыла об элементарной вежливости и не поздоровалась. Многих воинов я вообще не знала и видела впервые, но перед Гимли, Арагорном, Леголасом и Хамой было неудобно, а вот перед сидящим напротив Эйомером — НЕТ. Сердце отчаянно заколотилось: хочу я его видеть или нет? Ох, оказаться бы сейчас подальше и тогда уже подумать. Зато ясно, зачем Ранара усадила меня именно сюда: спокойно ей явно не живётся. Впрочем, она, наверное, считает, что так лучше и правильнее — продемонстрировать моему обидчику, что и без него найдутся те, кому моя судьба не безразлична. Только нужно было сперва со мной посоветоваться, я бы вообще на этот ужин не пришла. От проникающего, казалось, под самую кожу взгляда рохиррима по рукам побежали мурашки, и скрутило и без того нывший живот. Неужели нельзя выказывать своё недовольство не столь открыто?  — Ещё чуть-чуть, и птенчик либо взлетит, либо совсем посинеет, — подхватил шутку друга эльф, похоже, намекая на синяки, которые мне так и не удалось скрыть. — Третьего не дано.  — Не стоит беспокоиться, Аранен, я позабочусь о том, чтобы птенец воспарил, — улыбнувшись лишь краешками губ, уверил его Боромир. Похоже, ему, как и мне, не нравились подобные шутки.  — Я лишь хочу помочь твоей подопечной, Маршал, — тут же посерьёзнел Леголас, чутко сумев почувствовать грань, за которой уже не до веселья. — Если ты не против, то сразу по окончании ужина.  — Мне бы очень хотелось этого, — с надеждой взглянув на кивнувшего эльфа, я задумалась о том, способен ли он излечить душевную боль так же легко, как избавляет от физической, но потом поняла, что конечно же нет, это было бы подобно волшебству, а его, похоже, нет ни в одном из существующих миров.        Ужин показался невероятно долгим, блюда, подаваемые на стол, безвкусными, а игра в гляделки, которую попытался затеять Эйомер, просто невыносимой. Стараясь избегать его настойчивого тяжёлого взгляда, я успела рассмотреть ещё двух эльфов – сыновей Лорда Элронда – Элладана и Элрохира, которые лишь ненадолго заезжали в Медусельд, да и то я была тогда так занята и летала в облаках, окрылённая своей вспыхнувшей любовью, что не успела с ними познакомиться. На эльфа отчасти был похож и сидевший рядом с нами Князь дол-Амрота Имрахиль, вот только речи у него были не по-эльфийски возбуждённые: как и многие за столом, он всё ещё был поглощен прошедшим Советом и высказывался в пользу того, что выдвигать войска к Тёмным Землям нужно как можно скорее. Только ведь и так утром отбытие, или он хочет ещё быстрее? С интересом следя за развитием беседы, я немного расстроилась, когда поднявшийся вслед за Леголасом Боромир велел следовать за ними. Откуда-то возник порыв спросить на это позволения у Эйомера, но пришлось, вовремя спохватившись, прикусить язык. Нужно привыкать к тому, что жизнь в одночасье изменилась: я больше не подчиняюсь Сенешалю, и у него нет прав мне что-то указывать или разрешать, если, конечно, в ближайшее время он не попытается что-либо изменить. Захочет ли он это сделать? Даже думать об этом невыносимо страшно. Гораздо проще, опустив голову, трусливо ретироваться. Раньше я считала себя сильной, но теперь неожиданно осознала, что хочу, чтобы в некоторых аспектах сильным был он, потому что так правильно, так должно быть. Когда наносишь жесточайшие раны, в каком бы ты ни был состоянии в тот момент, потом ты обязан суметь их исцелить, а если не можешь или не считаешь нужным, то есть ли вообще любовь, и не грош ли ей цена?        Небольшая, освещённая свечами комната, в которую нас с Леголасом привёл Боромир, напоминала маленькую гостиную, где можно вдали от посторонних глаз и ушей вести разговоры или просто отдыхать в уединении. Присев на невысокую кушетку, я послушно отдалась рукам эльфа, который, как и в прошлый раз, с которого, кажется, минуло не меньше сотни лет, бережно прикасался к моим рукам и плечам, шепча слова на красивом певучем наречии. Тепло, шедшее от кончиков его длинных изящных пальцев, забирало с собой боль и жжение из порезов, пульсацию из синяков и ломоту из ноющих мышц. Окутывая, оно убаюкивало, даря невероятное чудо: воспоминание о младенчестве, когда, качая в надёжных объятиях, мама пела колыбельную, но нет, слишком рано, ещё не время. Борясь с затягивающим в свой омут сном, помотав головой, я с трудом разомкнула отяжелевшие веки.  — Боромир…  — Упрямица, — мягко пожурил Леголас, разматывая бинты на моих руках, чтобы убедиться в результатах своего лечения.  — Ко мне приходил Мэрри, он сказал, ты просишь о встрече, — произнёс Маршал, так же с интересом рассматривая ставшие едва заметными на моей коже рубцы.  — Через пару недель и их не будет видно, — то ли ему, то ли мне пообещал Мирквудский Принц.  — Пара недель, говоришь? Сейчас этот срок кажется мне вечностью; думаешь, у нас есть шанс её прожить? –устало вздохнув, спросил у эльфа гондорец.  — Мой господин, мне нужно попросить тебя, — перебила я, понимая, что если Леголас ещё не закончил практиковаться в своём целительском мастерстве, то скоро усну прямо тут, не добравшись до своей постели. — Мой господин, позволь мне завтра выступить под твоим флагом. Клянусь, я буду сильной и смогу принести тебе пользу.  — Леголас, ты поторопился, верни всё как было, — нервно хохотнув, Боромир отступил от нас к окну, за которым в свои права уже вступила ночь, скрывшая во мраке раны, нанесённые Минас-Тириту минувшей битвой.  — Слишком поздно, мой друг, — ответствовал эльф, и, как и в прошлый раз, я не заметила в его удивительных кристально-голубых глазах осуждения. — Девушка права, ты видел её в действии, и теперь только тебе решать, как поступить.  — Да что же я могу решить? — после нескольких томительно долгих минут молчания негромко вопросил витязь. — Если я ей откажу, она же опять просто переоденется мальчишкой и обведёт всех вокруг пальца в попытке добиться своего. Или предлагаешь завтра утром к каждому под шлем заглядывать, чтобы убедиться в наличии бороды и усов?  — Обещаю быть послушной любому принятому решению, — удивляясь его проницательности, я опустила ресницы и попыталась сменить тему разговора. — Ещё мне нужно попросить, чтобы вы выкупили у рохиррим мою кобылу Талу, боюсь, мне нечем за неё расплатиться кроме моего платья.  — Час от часу не легче! — обернувшись, Боромир смерил меня задумчивым взглядом, словно что-то прикидывая. — Давай договоримся так: я заплачу за твою лошадь и разрешу тебе завтра отправиться с нами к Тёмным Землям, раз уж тебе так не терпится укоротить свою жизнь, но взамен ты пообещаешь на протяжении всего пути находиться рядом со мной и, как и прежде, изображать парня. Прости, но моим воинам вряд ли понравится присутствие девицы в строю.        Ответив Маршалу благодарной улыбкой, я тут же прикрыла рот ладонью, чтобы скрыть зевок, чем вызвала его грубоватый смешок и обещание проводить до спальни. Втроём с Леголасом мы покинули уютную комнату и, оказавшись в коридоре, нос к носу столкнулись с подпирающим каменную стену, скрестившим на груди руки Эйомером. От его подозрительного взгляда мне стало не по себе и пришлось срочно ретироваться за спину удивлённого эльфа. Ну и высок же сын Трандуила! Если Эйомер мне казался настоящим баскетболистом, то этот ни дать ни взять жираф. Если их вместе с Боромиром поставить стенкой перед футбольными воротами, то ни у одного, даже самого крутого нападающего не будет шансов забить пенальти. И что за нелепые мысли в голову лезут? Если сейчас же не доберусь до подушки, то точно ляпну какую-нибудь глупость.  — Лютиэнь, — заметив моё неловкое пошатывание, Эйомер тут же протянул руку, но его опередил Боромир.  — Моя подопечная слишком утомлена, — пояснил он, подхватывая меня на руки и широкой поступью направляясь к лестнице. — Ты хотел о чём-то поговорить? Думаешь, нужно больше воинов, чтобы перехватить свору из Анориэна?  — Полагаю, мой эоред справится, — сдержанно ответил рохиррим, в то время как я, не выдержав его недовольного взгляда, предпочла зажмуриться. — А ещё я думаю, что девушка как была моей подданной, так и остаётся ею, и заботиться о ней должен только я.  — Вот тут ты ошибаешься, конник, — усмехнувшись, не оборачиваясь к нему промолвил гондорец. — В тот момент, когда ты велел этому проявившему чудеса доблести ребёнку убираться с твоих глаз, я принял на себя ответственность за её дальнейшую судьбу и от слова своего не откажусь. Не в моих правилах нарушать данные обещания, тем более оставлять в опасности беззащитную девушку.       Ребёнок? Я едва не вспылила, но вовремя сообразила, что нужно помалкивать, иначе от некоторых своих обещаний он всё же с радостью откажется, а бойкая Ранара наверняка с удовольствием поможет запереть меня в спальне. Нет, уж лучше помалкивать. Это я с недавних пор воспитываю в себе подобную добродетель, а некоторые блондины о ней слыхом не слыхивали, ну или же считают, что не мужское это дело.  — О чём ты толкуешь? Неужто не было у тебя таких минут отчаяния и горя, когда не понимаешь, что говоришь? Случившемуся были виной трагические обстоятельства, но это ещё не означает, что я отказался заботиться о моей подопечной! — голос разгневанного Эйомера эхом ударился о стены, заставив меня испуганно прижаться к Боромиру, который и ухом не повёл на подобный взрыв эмоций. — Завтра же Лютиэнь с частью эореда вернётся в Медусельд, таково моё окончательное решение.  — Бремя заботы о девушке больше не лежит на твоих плечах. Придёт время, и мы вернёмся к этому разговору, но сейчас он не к месту. Скажи, сколько стоит кобыла Лютиэнь, я расплачусь за неё.  — Лошадь принадлежит своей хозяйке, я не возьму за нее денег, — Сенешаль был всё так же взбешён, но, похоже, на время отступил от спора. — Ты можешь дать мне гарантии, что твои люди проследят за тем, чтобы Лютиэнь не покидала стен Цитадели и не натворила новых безумств?  — Я лично проконтролирую это, — пообещал ему Боромир, толкая ногой дверь спальни и вручая меня заботам Ранары, которая как раз расстилала кровать.       Чем продолжился разговор, мне не довелось услышать, поскольку служанка, громко напомнив о том, что мужчинам не место в девичьей опочивальне, захлопнула перед ними дверь. Как славно, что она была занята вчера днём и не застала здесь Эйомера, а ещё было бы хорошо, чтобы хранивший всё это время молчание Леголас проследил за тем, чтобы Эйомер и Боромир разошлись, не затеяв ссоры. Отчего-то мне показалось, что Боромир готов был вспылить, но умело контролировал себя.       Решив, что Ранару тоже нужно отвлечь от ворчания, я похвасталась ей тем, как исцелил меня эльф, на что она не удивилась, а только сказала, что он, как и Гэндальф, два дня почти не выходил из Палат Исцеления, и ей уже довелось насмотреться на чудеса, которые они на пару совершали.       Едва оказавшись под одеялом, я обняла подушку, и, не имея сил поразмыслить обо всём, что случилось за вечер, провалилась в глубокий сон. Он был таким крепким, что трудно утверждать, слышала ли я ночью стук в двери, или же это было плодом одной из грёз, а ранним утром, стоило рассвету окрасить горизонт, как я была уже на ногах. Нужно было привести в порядок доспехи и меч и в кратчайшие сроки раздобыть для Талы что-то хоть отдалённо напоминающее попону, иначе, если Эйомер узнает кобылу, то мне точно несдобровать.