Подари мне ночь, подари мне день

      Эгоизм — как часто говорила о нём мама, когда в детстве мы с братом ссорились из-за мелочей и перетягивали каждый на себя их с отцом внимание. Прежде это слово казалось почти ругательством, а теперь я внезапно поняла, как была эгоистична, до одури упиваясь своей обидой на Эйомера и совершенно не задумываясь о том, что происходило в его душе, что чувствовал он сам. Потерять вслед за Тэйодредом заменившего отца дядю, держать на руках полумёртвую сестру, да при этом ещё увидеть вздорную девицу, которая в очередной раз продемонстрировала полное непослушание, наплевательское отношение к его запретам, в то время, как он всего лишь хотел уберечь. Разве можно представить другую реакцию? Неужели похвалы ждала за усердие? Сколько витязей Марки погибло в битве за Гондор? Мне это неизвестно — я была слишком увлечена своими страданиями, чтобы задуматься о них, а в сердце Эйомера — имя каждого ушедшего побратима. И всё же, несмотря на весь ужас того дня, он пришёл ко мне: пусть не умел просить прощения или даже не считал себя виноватым, но утешал как мог, сидел рядом, пока я была погружена в тот ужасный, полный галлюцинаций сон, обнимал бережно, как ребёнка. Разве можно ожидать большего? Чего ещё я от него ждала и почему повела себя как злая, обиженная эгоистка? Ответ один: слишком больно было в те минуты, чтобы задуматься о ком-то кроме себя самой, даже о самом близком, любимом человеке. О том, что его страдания во сто крат больше моих собственных, пусть он, суровый воин, и прячет их глубоко в сердце. Удивительно, как среди водоворота неотложных дел и спешной подготовки к новому походу он вообще нашёл время, чтобы попытаться поговорить со мной, объяснить, насколько я несправедлива к нему. Как же я себялюбива, если даже не задумалась о том, что он тоже нуждается в утешении и поддержке, даже если никогда не попросит о них открыто. Правильно говорят, что по-настоящему лечит душу только близкий человек, он же её и калечит. Нам с Эйомером, обоим, нужно научиться терпению, иначе мы далеко пойдём: он будет, не задумываясь, жестоко ранить, а я буду страдать, забившись в угол, вместо того, чтобы дать ему сдачи или разобраться, нужно ли моё тепло, чтобы успокоился, перестал пыхать молниями, как Тор Громовержец?       Чтобы иметь успех в самом трудном предприятии, нужно действовать на свежую голову, но иногда дуракам и полоумным банально везёт. Второе — это сегодня как раз мой случай. Несмотря на то, что в мыслях был революционный переполох, и казалось необходимым срочно решить, как дальше вести себя с Эйомером, чтобы больше не позволять ему срываться на мой счёт, а потом, пронзая страстно-упрямым взглядом, убеждать, что я должна быть для него той, которая всегда поймёт и не упрекнёт, у которой он будет находить покой и умиротворение, я каким-то образом умудрилась оседлать и вывести из переполненных воинами конюшен Талу. Вторым моим везением было то, что я сумела, спустившись по террасированным узким улицам, выехать к разрушенным Вратам Минас-Тирита, у которых уже образовалась целая запруда из готовящихся к построению витязей. Среди них было слишком много рохиррим, и особо выделялся высокий Хама, который беспрестанно отдавал какие-то распоряжения и внимательно оглядывался. Разумеется, взглядом он искал не меня, а просто по привычке следил за порядком, и всё же это было бы крайне опасно, если бы не третья удача. Старательно отворачиваясь от начальника стражи и пониже натягивая капюшон, рассматривая закрытые баррикадами из досок и каменных обломков пробоины в крепостных стенах, я заметила несколько гондорцев, которые направили своих скакунов куда-то в сторону бокового проулка. Решив, что дезертиров здесь точно нет, и что, возможно, там есть ещё один проход, я направила за ними свою кобылу и не ошиблась: несколько дальше основных ворот в стене действительно находилась зарешёченная открытыми сейчас железными створками калитка. Она была достаточно широкой, чтобы мог проехать вооружённый рыцарь на боевом коне, а уж нам с моей стройной лошадкой было тем более привольно. Оказавшись за стенами города, я почувствовала некоторое облегчение и, приметив Наместника, который уже находился во главе строящегося войска, поторопила Талу прямиком к нему. Не скажу, что Боромир взглянул на меня благосклонно; уже хорошо и то, что не послал ни в каком из известных направлений. Впрочем, в самое известное мы как раз сейчас семитысячной командой и направляемся. Причём, вполне себе добровольно. Так что посылать куда-то ещё просто нет смысла. Удостоившись короткого кивка своего опекуна, я пристроилась справа от него, гордо расправив плечи. Пусть история Гондора ещё не знала такого тщедушного оруженосца, лица-то всё равно никто не разглядит. Правда, внимания на меня, по счастью, не обращали, что позволило немного осмотреться. А посмотреть было на что: остатки пожарищ, ещё не разобранные вражеские катапульты и глубокие борозды ран на чёрной, влажной после ночного дождя земле вмиг напомнили о минувшем яростном сражении, которое лишь ценой невероятных усилий обернулось победой. Пусть трупы уже были убраны с Пеленнора, всё же казалось, что поля до самого горизонта залиты багровой кровью. Стоило заметить южнее ещё необработанную мраморную плиту, которая указывала на место гибели Тэйодена Роханского, как в глазах закипели слёзы. Разумеется, Конунгу не было никакого дела до какой-то то ли целительницы, то ли прислужницы, но я помнила, как он отчитывал меня за участие в схватке на пути к Хельмовой Крепи, знала, как близок был с ним Эйомер, как любит его Эйовин. Столько горя и боли вокруг, столько предстоит впереди! Лучше сразу научиться думать не только о себе, непременно научиться этому, даже если очень плохо получается. Умение вовремя промолчать — оказывается, не единственная добродетель, которой мне не хватает. Впрочем, чего ожидать от обычной девчонки, пусть и закоренелой толкинистки, родившейся совсем в другом времени и другом мире? Мне и платья больше по душе такие, от которых у здешних мужчин глаза на лоб полезут, а все эти юбки в пол, простите, мешают ходить, и мелодии нравятся более ритмичные, чем весенний рёв марала. Нет. Это не клич марала, это трубы извещают о начале похода. Вот, меньше нужно было представлять, как бы бурно отреагировал Эйомер, если бы увидел меня в чёрном микроскопическом платьице от Коко Шанель или бикини, тогда бы не ухмылялась под шлемом, а заметила, что построение уже закончено.       Направив Талу вслед за жеребцом Боромира, я остро осознала, что нечего среди опытных вояк делать девчонке, у которой ветер и платья в голове. Тем не менее, будет неплохо, вернувшись в Медусельд, попросить у Эйовин немного ткани. Совсем немного. Мне хватит, чтобы пошить наряд на свой вкус и впечатлить одного вспыльчивого рохиррима.       Ну нет, это уж точно никуда не годится! Впереди смертельная битва с самым ужасным Врагом, какого можно вообразить, фактически без шансов на победу, а что делается в моей голове? Это всё Эйомер виноват! Украдкой оглянувшись на ряды сияющих доспехами витязей, я впилась взглядом в кавалерию и пехоту Марки, ведомую широкоплечим, статным Сенешалем. И как это называется, когда хочется одновременно убить и прижаться к губам? Вот сам виноват, пусть потом не жалуется, честное слово. Жуткие перепады его мрачного настроения и со мной не пойми что делают. Нужно думать о предстоящем сражении, а не ёрзать в седле, нервируя кобылу, одновременно мечтая высказать этому упёртому гордецу всё, что я думаю о нём, и желая его жаркой ласки. Нельзя так. Нужно думать об орках, которых скоро снова предстоит убивать, там, кстати, и тролли будут, а они посильнее, значит и мечом придётся работать активнее. Хорошо, что Леголас вылечил мои руки. Нужно бы ему ещё раз спасибо сказать, только когда он будет подальше от Арагорна, Гимли и Имрахиля, а то ведь кроме него никому не известно, что среди гондорских воинов девица имеется, и Боромир очень не обрадуется, если я засвечусь. Он, конечно, более лояльный, чем Эйомер, но суровости и буйного нрава и ему не занимать, так что лучше слушаться, раз он согласился терпеть моё присутствие.        Холмы, поля, деревни и всё чаще встречающиеся густые перелески сменяли друг друга до самого вечера; и лишь когда горизонт заалел от лучей опускающегося к земле солнца, было решено разбивать лагерь. Едва я спрыгнула со спины Талы, как опекун, к мысли о власти которого над моей судьбой мне никак не удавалось привыкнуть, молча вручил мне поводья своего вороного Керха, которого за своевольный нрав и дюжие габариты я называла исключительно Киборгом, и торопливо ушёл к также спешившимся Арагорну, Имрахилю и Эйомеру. Очень хорошо, конечно! Решил таким образом напомнить, что если вызвалась, так выполняй свои обязанности полностью? Думает, я с его жеребцом не справлюсь? Зря. Вот если бы Тала невзлюбила Киборга, как коня Эрвина, то у меня возможно возникли бы проблемы. Однако кобылка реагировала на его гарцевание и махание хвостом вполне спокойно и даже дружелюбно, поэтому в том, чтобы отвести их на берег реки, которую предстояло завтра с утра перейти, проблемы я не видела. Проблема была иного характера — трудно быть незаметной с моим невыдающимся ростом среди всех этих разбивающих шатры и разводящих костры гигантов большого баскетбола. Услышав за спиной пересуды о том, сколько в отряде эреборских гномов, один или всё-таки больше, я расправила плечи и поторопилась увести подальше моих подопечных. Нашли они, значит, гнома. Обидно. Я, между прочим, повыше, а на шпильках так вообще почти модель. Кстати, куда Эйомер девал мои шпильки? Оставила-то я их в его комнате, нужно будет попросить вернуть назад: какая-никакая, а память о моём мире. В голове отчего-то всплыл тот день, когда мы с Джессикой выбирали наряды на вечеринку в одном из модных бутиков. Как будто не со мной это было, всё теперь стало, как в тумане: и лучшая подруга и примерка платьев с туфлями. Как же так могло случиться? Почему? А вокруг, как на наших ролёвках, мужчины в латах чистят и поят коней. Только они не играют, всё теперь слишком по-настоящему.       Позволив Тале и Киборгу вдоволь напиться, я отвела их к росшей на берегу таволге, и пока они с аппетитом щипали сочную молодую траву, расседлала и принялась чистить. К тому времени, как удалось до шелковистого блеска расчесать лошадиные гривы, совсем стемнело, и воины собрались у костров ужинать. Поэтому никто особо не оглядывался на согнувшегося под тяжестью сёдел тощего оруженосца, ведущего к шатру Наместника Гондора двух скакунов. Стараясь не оглядываться, я устроила их у временной привязи и лишь тогда шмыгнула в шатёр. В нём было пусто, согревавшая воздух походная печка давала немного света, в котором удалось рассмотреть более чем спартанскую обстановку: широкую постель, сложенную из нескольких шкур и одеял, и брошенную в углу походную сумку Боромира. Пользуясь тем, что осталась одна, я с облегчением сняла шлем и доспехи и, оставшись в рубахе и штанах, принялась расплетать и расчесывать волосы. Времени это заняло совсем немного, потому что ужасно хотелось есть, и замечательный запах готовящейся на кострах еды не давал покоя. К сожалению, выйти я уже не решусь, так что горячие похлёбка и пышки не для меня, есть лишь завёрнутый в полотенце хлеб и фляга с водой — всё, что вместо завтрака удалось утром захватить в столовой. Пустой со вчерашнего вечера желудок обиженно сжался, и пришлось со своими скромными припасами устраиваться на краю постели гондорца. Интересно, а где обычно спят оруженосцы? Надеюсь, не снаружи? Лучше я на земле возле печки отдохну на своём плаще, ночь хоть весенняя и южная, но всё равно ещё очень холодная. Мягкий ржаной хлеб показался вкуснее сладких сдобных булочек, которые по утрам приносил отец из кондитерской, а мысли снова унеслись к Эйомеру и нашим странным, неправильным для этого мира отношениям, поэтому шаги вошедшего опекуна удалось расслышать далеко не сразу.  — Вот ты где, я уж думал, сбежала или прячешься от конников, — протянув миску с пшеничной похлёбкой, которую, поблагодарив за заботу, я с радостью приняла, он начал снимать наручи. — Уж больно нервный ваш Сенешаль, несколько раз спрашивал, убедился ли я в том, что ты осталась в Цитадели. Что же ты успела натворить, если он так тебе не доверяет?  — Ничего, — попытка солгать не увенчалась успехом, и пришлось нехотя ответить на внимательный взгляд пытливых зелёных глаз. — Не сказала ему о планах сестры, вот и злится.  — Вздорные вы девицы, я бы занялся вашим воспитанием. Забыли бы у меня дорогу куда-либо кроме кухонь и прядильни. Странно, что Эйомер не справляется с вами.  — Он справлялся, — заверила я, поёжившись, едва представив, что меня ждёт по возвращении в Минас-Тирит. — До самого последнего времени.  — Плохо значит справлялся, — усмехнулся Боромир. Освободившись от нагрудника и кольчуги, он опустился рядом на кровать и некоторое время просто наблюдал за тем, как я с аппетитом ем похлёбку, которая сейчас казалась, если не пищей богов, то изысканным деликатесом уж точно. — Ты не похожа на жительницу Марки: слишком мала ростом, волосы чёрные и черты лица иные, чем у них.  — Я прибыла из земли у Моря, из Митлонда, — сочинять всякие небылицы совсем не хотелось, но выбора не было, рано или поздно он спросил бы об этом, и ложь уже была заготовлена. — Мои родители были дружны с Тэйоденом Роханским, после того как их… не стало Конунг принял решение забрать меня в Медусельд.  — Серые Гавани? Земли эльфов? Разве там есть людские поселения?        Попалась. Так легко. Опустив ресницы, я кивнула, от всей души надеясь, что военачальник не задаст нового каверзного вопроса. Зря. Похоже, он обладал весьма пытливым и острым умом, удовлетворить любопытство которого мне вряд ли по силам.  — Видимо, это была судьба Тэйодена: собирать сирот под своим крылом, — задумчиво произнёс Боромир. — Но всё же твой дом находится очень далеко, должно быть путь был долгим?  — Десять месяцев.  — И как только гонцы управились?       Сам того не понимая, Боромир загнал меня в угол, и пришлось, поставив пустую миску у входа, чтобы завтра ополоснуть её в реке, ретироваться к своим лежащим у печки плащу и торбе.  — Что это ты делаешь? — удивлённо спросил гондорец, наблюдая за тем, как, присев, я начала заворачиваться в свой плащ. Холодно, конечно, будет, но нужно надеяться, что поленья в печке не прогорят раньше, чем наступит утро. — Ложись в кровать, тут достаточно места.  — Как же можно? — опустив голову на заменившую подушку торбу, я попыталась устроиться поудобнее. — Мне и здесь хорошо: тепло, и вас не потревожу.  — А ну-ка поднимайся. Охота мне что ли, чтобы ты завтра кашляла и чихала? — разозлившись от того, что, проявляя непослушание, я и не думаю выбираться из своего гнёздышка, Боромир свернул одно из одеял валиком и положил его посередине кровати. — Иди сюда, ребёнок, или думаешь, я могу тебя чем-то обидеть?  — Нет, — поднявшись с земли, я отряхнула и свернула свой плащ, лишь после этого забираясь в постель под пушистый мех. Было что-то неправильное, неуютное в том, чтобы оказаться так близко от этого рыжеволосого, мускулистого мужчины, пусть он и был по своему симпатичен мне. Но разве это объяснишь ему? — Не должно нам…  — Мы в походе, здесь нужно думать об удобстве, а не о приличиях, — оборвал меня гондорец, растягиваясь, словно большущий медведь, на своей половине кровати. — Даю слово, тебе не о чем тревожиться: твоё целомудрие не пострадает, да и не узнает никто.       Едва не поперхнувшись воздухом от такого замечания, я натянула мех до самого подбородка и попыталась свести всё к шутке.  — Такая некрасивая?       Судя по всему, Боромир воспринял вопрос всерьёз: повернувшись на бок, он принялся внимательно изучать взглядом моё лицо.  — Почему же? Ты симпатичная, даже очень, — наконец, произнёс он, снова откидываясь на спину. — Небось и жених в Рохане есть? Признавайся, скоро мне сватов ждать?  — Нет, — тихо выдохнув, я попыталась сдержать подступившие к глазам слёзы: Эйомер сказал утром, что он всё уладит, но кто же знает, каковы его чувства, и кто я для него? Ответа не добьешься, как не выпытывай. Всё неправильно. Так не должно быть. Какая же я была глупая в ту ночь, в Медусельде, и почему только забыла запереть дверь? — Нет никакого жениха.  — Тем лучше, наши гондорские витязи попокладистее, будет тебе из кого выбрать. А на мой счёт не переживай: моё сердце давно несвободно, так что точно не причиню вреда.  — У вас есть невеста? — обрадовавшись возможности отвлечься от неприятной темы, я в свою очередь повернулась на бок, чтобы взглянуть на орлиный профиль гондорца. — Должно быть, она очень красивая и обходительная?  — Красивая, — нехотя ответил военачальник. Похоже, он уже успел пожалеть о том, что поднял эту тему в попытках меня успокоить. — Но жених у неё другой. — Простите, — осознание того, что у кого-то раны могут быть глубже моих, не принесло и крупицы умиротворения, о котором говорят те, кто считает, что нужно искать во всём положительные стороны; напротив, всё ещё саднящее сердце сжалось лишь сильнее. — Я не хотела причинить вам боль своей болтовнёй.  — Как бы ни была сильна боль, я никогда не стану желать ему смерти в бою.