Подари мне ночь, подари мне день

      После нашего разговора Боромир уснул очень быстро, его медвежье сопенье, больше похожее на храп, наполнило шатёр уже через несколько минут; я же, завернувшись в мех как в кокон, жалась щекой к мягкому ворсу, не в силах сомкнуть глаз. Огонь в печке всё ещё давал тепло, но был уже не так силён, сквозь холщовые стены виднелись отсветы костров, слышались голоса оставшихся в карауле воинов и иногда лошадиные всхрапы. Большой лагерь погружался в дремоту, и мне тоже следовало уже давно спать, если хочу набраться хоть немного сил перед завтрашним переходом. В конце концов, когда мы с Эйовин и Мэрри таились в направлявшемся к Минас-Тириту эореде, об отдыхе в тёплой постели и помышлять не приходилось: прижавшись друг к другу, мы спали вповалку, и холод не мешал. Почему же сейчас каждый шорох кажется оглушительно громким? Понимая, что так дело не пойдёт, я позволила себе маленькую, но очень приятную слабость: представила, что лежу рядом со своим бесценным рохирримом, которого ещё днём мечтала огреть чем-нибудь тяжёлым, ну или поцеловать, и что он крепко обнимает в своей привычной властной манере. На сердце сразу стало легче, даже мех показался родной щетиной, и сладкая пелена грёз незаметно накрыла сознание. Не могу сказать точно, чего за ночь удалось насмотреться во сне; кажется, ничего кроме преследующего взгляда родных серых глаз, однако, я порядком испугалась, когда, проснувшись на рассвете, обнаружила рядом с собой совсем не того, кто виделся ещё минуту назад. Точнее, я сначала вообще не узнала, кто это такой растрёпанный, бородатый и рыжий таращится на меня не менее удивлённо. Первой реакцией было завизжать в голос, но мужчина, стряхнув с себя сонливость расхохотался, и лишь тогда я с облегчением признала в нём Боромира. Всё ещё посмеиваясь, он потрепал меня по волосам и, поднявшись, покинул шатёр. Что ни говори, а мне тоже хочется, особенно после пережитого испуга. Выбравшись из меха, накинув плащ, я выскользнула наружу и, стараясь быть незаметной, направилась искать укромное место в кустах на берегу реки, а затем, пользуясь тем, что вокруг никого нет, спустилась к самой воде, чтобы умыться.       Блаженная простота: нет никого рядом, как же! А семь тысяч войска за спиной?       Когда в утренней тишине раздались чьи-то шаги, и на плечо легла ладонь, захотелось визжать во второй раз. С огромным трудом поборов это желание, я настороженно оглянулась.  — Ты чего здесь делаешь, разве тебя не в Цитадели оставили? — сверкнул дружелюбной улыбкой Мэрри, за спиной которого кивал столь же заинтригованный встречей на Эльбе Пиппин. И не спится же им обоим в такую рань? Надо же, заря только занимается, а неугомонные хоббиты уже на ногах. — Я вчера слышал, как гондорец сказал вашему Сенешалю, что лично запер тебя в спальне.  — А вы сами по какому поводу в строю? — нахмурившись, я осмотрелась, нет ли поблизости ещё кого, и торопливо натянула на голову капюшон. В самом деле, Пиппин был ранен вместе с Эйовин. Или ему Леголас помог? Какой эльф шустрый, везде успевает. Правда, Эйовин они с Арагорном и Гэндальфом так быстро поднять не смогли, слишком сильно ударило по ней проклятие Назгула. Может, и к лучшему, что хотя бы она осталась в Палатах Исцеления? Хоть кто-то из нас проживёт дольше. Так, похоже, нервотрепка и стресс последних нескольких дней превратили меня в нытика и пессимистку. И что теперь с этим делать?  — Между прочим, мы — воины, — выпятив грудь, задорно подмигнул Тук, и как ни хотелось сказать, что «от горшка два вершка, а туда же», но пришлось смолчать. Я же не Эйомер, чтобы осаживать и высмеивать каждого, кто рвётся в бой, чтобы защитить родную землю, при этом не выйдя ни ростом, ни статью.  — Хорошо, воины, умеете хранить секреты?  — А как же? — хором ответили хоббиты и тут же картинно навострили уши, очевидно, ожидая услышать что-то из ряда вон выходящее.  — Я и есть секрет, — мне пришлось сделать лицо посерьёзнее, пытаясь не расплыться в улыбке в ответ на их разочарованно вытянувшиеся лица. — Секрет Наместника Гондора, так что постарайтесь помалкивать о том, что сейчас видели, особенно при рохиррим.  — Арагорн скоро станет Королём, — первым невпопад среагировал Пиппин, но прежде, чем я успела ответить, что до этого события ещё дожить не мешало бы, его перебил более сообразительный Мэрри.  — Боишься, что Сенешаль не одобрит твоего присутствия?  — Ещё как боюсь, он ругаться начнёт, а я нынче нервная, могу и ответить; представляешь, какой тогда он скандал учинит? — испуг даже не пришлось изображать, страшно было действительно до колик. Если Эйомер в прошлый раз орал как оглашенный, то теперь я уж точно оглохну, да и речи, которые он выдаёт в гневе, они рвут сердце на части. Так что увольте, я ещё жить хочу. Хотя вот об этом раньше нужно было думать, а не сейчас, когда, веселясь, наблюдающий за нашими передвижениями в палантир Саурон наверняка думает о том, что такой блошиной атаки за свою долгую жизнь ещё не видел. Ничего, мы тоже кусаться умеем, главное, чтобы он был верен канону и не начал искать главную блоху у себя за пазухой, а то Фродо не поздоровится, и не только ему. — Не нужно сейчас никому переживать из-за пустяков.  — По-моему, это вовсе не пустяки, и девушкам действительно незачем идти вместе с воинами на битву, иначе кого мы защищаем, если не вас?       Смерив Брендибака недовольным взглядом, я лишь поджала губы. Надо же, праведник сыскался, а когда шантажировал нас с Эйовин, что-то таким благородным не был. И вообще, почему это хоббиты оказались вдумчивыми и рассудительными, а не такими шебутными затейниками как в книге? Или Профессор расписал их, как ему виделось, а не так, как есть на самом деле? Он ведь только с Бильбо Бэггинсом пообщался, если я не ошибаюсь?  — Детей и стариков.  — Сколько тебе лет?       Вот те раз! Это Пиппин на первое или на второе намекает? Если на второе, то такого форменного хамства мне ещё в Арде встречать не приходилось. К сожалению, ответить ему по достоинству не довелось: направляясь в нашу сторону, несколько рохиррим вели своих скакунов на водопой. Пока любезно вставшие плечом к плечу, чтобы загородить меня, хоббиты нарочито громко приветствовали их, я опустилась на четвереньки и, пользуясь тем, что ещё не совсем рассвело, позорно спасаясь бегством, уползла к раскидистым ивам. Теперь нужно будет не только эльфу, но ещё и этим двоим удельским «спасибо» говорить. И когда только успеть это сделать? Ладно, если выживем, испеку им торт с кремом из взбитых сливок. На кухню-то меня в Цитадели пустят? Или Боромир займётся моим воспитанием, как только вернёмся, и у меня не будет времени на кулинарные изыски? От обилия налетевших тут же мыслей начала трещать голова, и пришлось, как Скарлетт О’Хара, послать их к чертям не на завтра, конечно, а на через недельку. Обождут. Мне сейчас только мигрени для полного счастья не хватает. А то, глядишь, закачу Тёмному такую истерику, что он сам сбежит и никакого Колечка не захочет, паразит.       Вернувшись в лагерь, я облачилась в доспехи и, наскоро перекусив принесёнными Боромиром лепёшкой и чаем, занялась успевшими за ночь окончательно сдружиться Талой и Киборгом. Поначалу очень хотелось шепнуть откровенно кокетничающей с жеребцом любимице, что ей неплохо бы подумать о разнице в возрасте с массивным Ромео, но потом в голову пришла мысль о том, насколько старше меня самой Эйомер, и пришлось снова вспоминать метод борьбы с депрессией героини «Унесённых ветром» — мне он сейчас тоже не повредит.        Нежная привязанность наших скакунов, которые теперь двигались такой плотненькой компанией, что даже во время переправы через реку не удалось развести их дальше чем на два метра друг от друга, не смогла не вызвать веселья Боромира. Правда, он тут же припомнил, что Тала настолько молода и необучена, что на Пеленноре сбросила меня наземь и ускакала прочь. Кобылка даже ухом не повела, а вот мне стало неловко от такого замечания вкупе с вопросом, имею ли я сама представление, как она собирается повести себе в не совсем отдалённом будущем — столь же «героически» или всё же более прилично. Не добавляли спокойствия и Мэрри с Пиппином. Ещё вчера эти двое ехали на своих черногривых пони в компании Арагорна, Гэндальфа и Гимли с Леголасом, а сегодня решили составить компанию гондорской дивизии, а точнее — моему опекуну. То, как оба хоббита старательно отводили глаза и при этом откровенно издевались надо мной, заводя волынку по поводу непослушания оставшихся в Цитадели роханских девиц и мрачности некоего Сенешаля, которого те своим поведением выставили на посмешище, заставило передумать печь по возвращении торты. Перебьются, раз такое дело. Старательно делая вид, что не слышу их выпадов и насмешливых ответов Боромира, я принялась внимательно рассматривать руины Осгилиата и понтонные мосты, по которым мы без труда перешли на восточный берег. Здесь царило оживление: селяне торопились разобрать и разрушить орудия, собранные и направленные Врагом на Гондор, чинили паромы, которые не успели уничтожить во время поспешного отступления орки и харады, расчищали укрепления из досок и валунов. Несмотря на суматоху и гул голосов сердце тревожно заныло, словно я среди этих развалин и осколков войны была одна, а не в составе семитысячного войска. Нас встречали, выкрикивали напутствия, но одиночество, боязнь того, что ждёт впереди, за пределами старинного тракта, были оглушительными, громче церковного колокола в воскресный день. В этих землях ничего не знают о церквях, здесь уповают на Единого и Валар, а мне бы зажечь свечу, чтобы её огонёк осветил молитве путь к закрытому тёмными облаками небу. Трудно вспомнить строчки молитвы, когда днём сумрачно, как поздним вечером перед грозой, развалины старинной крепости кажутся острыми клыками в разверстой пасти хищного зверя с седой гривой, а слова в испуге прячутся, растворяются на краю сознания. Сейчас бы домой, в наш маленький сад: я готова драть сорняки на маминых грядках со сладким горошком, да что уж, даже лекции по философии не так пугают, как крики глашатаев, которые каждые полчаса оповещают о возвращении Короля, который заявляет свою власть на исконные владения. Украдкой взглянув на Боромира, я заметила на его лице холодность, но раздражения или гнева против ожидания не было. Похоже, он, как и остальные, признает права Арагорна на престол и не собирается чинить ему препятствий, а ведь сколько споров было на форумах в моём времени. Кто же знал, что Профессор ошибся насчёт Маршала и доблести его гордого сердца? Впрочем, никто кроме меня не знает, что трилогия не вымысел, а мне, даже если выживу, рассказать об этом никогда не придется. Было бы забавно послать Джессике смску: «Иду на Мордор, надерём задницы сауроновым прихвостням, вечером заскочу списать лекцию», — она бы подумала, что у меня очередная ролёвка, и решила бы заказать на ужин нашу любимую пиццу с ананасом, но ничего не получится: телефон остался в Медусельде, аккумулятор у него давно помер смертью храбрых, да и о сотовой связи, как и об электричестве, в Арде никто слыхом не слыхивал. Вон гонцы и разведчики то и дело подходят к скачущим во главе колонны Имрахилю, Арагорну и Эйомеру, что-то докладывают, а затем снова растворяются в вересковых зарослях на обочине. Сейчас бы рации не помешали, но их нет, да и палантир Гэндальф где-то заначил после того, как Арагорн решил проверить его работоспособность и пообещал подмигнувшему красным глазом Саурону показать места, где орки размножаются, и пустить его самого там по кругу. Мне о той стычке мало что известно: Эйомер больше бранился о ребячестве Следопыта, чем что-то рассказывал, а потом целовал так упоительно, что какие уж там разборки с Тёмным, если честно, когда голова кругом и сердце колотится от счастья, рвётся из груди, словно птичка? Что же ты со мной делаешь, некоронованный Конунг, мой Сенешаль? Сейчас бы о битве предстоящей думать, а не о твоих объятиях, но в них так тепло и надёжно, что мысли стайкой мотыльков летят к тебе, и я невольно выпрямляюсь в седле, чтобы попытаться хоть на миг заметить там, впереди, твою рослую фигуру, знакомый разворот широких плеч.       Мечты. Порой только они и помогают не впасть в отчаяние, не поддаться панике, чёрным чарам, лежащим на землях, через которые предстоит пройти. Я мечтала танцевать с Эйомером как на празднике в Медусельде в честь победы над врагом в Хельмовой Крепи. Мечтала вновь слушать музыку волынки и беззаботно, радостно смеяться в объятиях кружащего по залу рохиррима, а ещё хотела услышать, как он поёт. Кеорим как-то рассказывал о том, что племянник Конунга мастер петь баллады о минувших сражениях, но мне ещё ни разу не удалось его услышать. Может, в будущем, когда мы, наконец, окончив все битвы, вернёмся в Эдорас? Как же мне хочется вернуться поскорее домой, отвести Талу в конюшни, подняться на третий этаж в свою маленькую комнату и искупаться в деревянной купели, а поздним вечером раздастся родной сердцу стук, и клянусь, в этот раз я обязательно открою. О слишком многом или о малом мои мечты? Не знаю, но они убаюкивали страх, спасали в те долгие часы пасмурного дня, пока мы ехали к Твердыне Лун, обращённой Тёмным Владыкой в зловещий Минас-Моргул. Ближе к вечеру пехота, составлявшая большую часть наших сил, разбила у края тракта большой лагерь, те же, кто был на лошадях отправились дальше. Я понимала, что намеревавшийся двигаться вперёд Боромир уже жалеет о том, что, поддавшись порыву, взял меня с собой, но тем не менее упрямо направила свою кобылу рядом с ним, проигнорировав недовольный взгляд окруженных россыпью тонких морщинок зелёных глаз. С кем, по его мнению, мне оставаться в лагере? Да и шатёр для оруженосца никто разбивать не станет, а без него одну меня разоблачат в два счёта.       На закате мы достигли Перекрёстка: в кольце высоких деревьев, откуда выбегали несколько дорог, стояла звонкая, оглушительная тишина. Казалось, каждый стебель молодой травы, почки на раскидистых ветвях подозрительно вслушиваются, вглядываются невидимыми нам глазами. По коже бежали мурашки, рука невольно тянулась к мечу при каждом постороннем звуке, пока несколько гондорских витязей, разбив уродливого истукана, напоминавшего ехидно прищурившуюся горгулью, водружали на место сброшенную орками статую одного из королей прошлого и оттирали с неё грязные, отвратительные письмена. Стараясь не смотреть ни на кого из нашего конного отряда, а особенно на рохиррим и их военачальника, я устремила взгляд на скалистые пики Эфел-Дуат, снег на которых в лучах садящегося за Андуином солнца казался реками запёкшейся бурой крови. Сгустки чёрного тумана там быстро разгонял пронзительный северный ветер. Вот если бы он так же прогнал прочь мою усталость, страхи и метания, от которых столь неспокойно на душе! Особенно тревожно стало, когда был разбит лагерь для ночевки, и военачальники начали держать совет, как следует поступить дальше. Шатров на этот раз никто не ставил, поэтому, расседлав, напоив и пустив пастись вместе с другими лошадьми Талу и Киборга, я устроилась у костра рядом с Боромиром. Спор был в самом разгаре, и пришлось невольно слушать, как не стесняются в выражениях мужчины, не подозревая о том, что, натянув на голову капюшон, рядом с ними сидит девушка. Вкусная горячая кукурузная лепёшка уже не вызывала прежнего аппетита, стоило узнать, что Гимли поддерживает Имрахиля, который предлагает под покровом темноты напасть на Минас-Моргул и расхуярить его к такой-то матери вместе с засевшими там орочьими недоумками, открыв тем самым дорогу в Мордор.  — Сейчас самое время, — убеждал темноволосый князь Дол-Амрота, жестикулируя так активно, что напомнил горячих, вспыльчивых испанцев. — Говорят, они ритуалы проводят какие-то в полнолуние, воют шакалы так, что на всю округу слышно. Ну так мы разгоним их тёмный праздник, больше неповадно будет землю своими заклятиями осквернять.       Шабаш орочий он накрыть собрался, ну конечно. Что-то мне не хочется знать, что у них там творится на заполуночных церемониях, и какие свадьбы играются. Что, и Леголас туда хочет на разборки? А он там что забыл, спрашивается? Хмурясь, я взглянула на своего врачевателя и рвущихся в бой северных следопытов во главе с Элладаном и Элрохиром. Что ж, эльфы явно буйствуют, очевидно, тоже не такие праведники, какими их Толкин описывал.  — Долина полнится злой силой, — воспротивился Гэндальф. — Там невозможно находиться ни людям, ни лошадям. Никто из вас не готов к ужасу, с которым придётся столкнуться, он способен затмить разум и сердца так, что уже никогда не оправиться. К тому же, нам нельзя привлекать внимание Ока к этому пути, Фарамир поведал мне, что именно его выбрал Хранитель.       Слова Истари поубавили пыл у тех, кто мечтал устроить зачистки, и тем не менее, стоило заняться рассвету, как Арагон с Леголасом и Эйомером, собрав небольшой отряд, отправились в Моргульскую долину и, разрушив мост через зачарованную реку, подожгли вереск на её берегу. Очевидно, не застав в добром здравии тамошних обитателей, они решили отыграться хотя бы так. Но чего было ожидать, если Тёмный Владыка стянул все свои силы в Мордор: разумеется, ни одного назгула не нашлось, зря я ночью спать боялась. Впрочем, если мальчики и хотели хорошей драки, то они получили её уже на следующий вечер, когда, вновь соединившись с пехотой, мы продвигались на север. Из-за перерезавших дорогу холмов показался большой отряд орков и вастаков. Похоже, они готовили засаду, но, благодаря разведчикам Маблунга, сами оказались в ловушке и были сметены первыми рядами конницы. Мне, как и хоббитам, поучаствовать в коротком сражении не удалось; виной тому была хитрость Боромира, который отправил нас в хвост колонны к телегам с провиантом разузнать, хватит ли снеди на ближайшую неделю. Уловка была банальной, но сработала отменно; теперь я знала, что нужно с подозрением относиться к поручениям опекуна, и только получившая от одного из возниц яблоко Тала осталась довольна. Уж её угощение интересовало больше, чем всякие там побоища, впрочем, как и пони Мэрри и Пиппина.        Переглянувшись, мы поскакали назад, но вернулись лишь к шапочному разбору, даже клинки вынимать из ножен уже было бессмысленно. Чувствуя себя весьма оскорблённой и обиженной, я, тем не мене, позволила Тале занять так ей нравившееся место справа от высоченного Киборга, но на попытку успевшего убрать меч Боромира завязать разговор усиленно отмалчивалась. Похоже, он был весьма доволен собой и своей ловкостью, потому что лишь предложил перестать ребячиться, но извиниться даже не подумал. Хоббиты нас своей компанией больше не развлекали: сообразили, что лучше находиться рядом с Гимли и Леголасом, потому что те никуда не попытаются сплавить в ответственный момент под благовидным предлогом, а вот мне оставалось им лишь завидовать. Я то уж точно не могла никуда отъезжать от гондорских рыцарей, если не хотела попасться на глаза рохиррим и их предводителю. Мне, разумеется, это совсем не улыбалось, в предыдущие три дня Эйомер не наткнулся на меня только благодаря моему везению вкупе с умением виртуозно прятаться посреди бела дня за чужими спинами и его интересу к незнакомым землям, и неустанному прочёсыванию дороги в поисках вражьей засады, но если он всё же меня углядит, скандал будет грандиозный. Оглохну, не иначе. А ещё не хочется его стычки с Боромиром, они и так, кажется, не в восторге друг от друга: во всяком случае, мне уже довелось подметить, что гондорец предпочитает общаться с Сенешалем поменьше, да и смотрит в его сторону не слишком любезным взглядом, причём, судя по всему, неприязнь к Эйомеру у него давняя и фактически неприкрытая. Разумеется, любопытство заставило тем же вечером, когда уже был разбит лагерь, попытаться выяснить, где собака порылась, но Боромир лишь перевёл разговор на тему того, не надумала ли я вернуться под охраной его воинов в столицу, и, получив отрицательный ответ, велел спать покрепче, пока имею такую возможность. Интересно, а что бы он сказал этим самым воинам? Что его оруженосец внезапно вспомнил, что не полил дома горшки с геранями? Да они бы меня в порошок стёрли за то, что по моей вине потеряли возможность продолжить участие в столь героическом походе в один конец.       В ту ночь впервые над нашим лагерем пронеслись назгулы. Их внезапное краткое появление почти невозможно было рассмотреть, так высоко в чёрном небе они парили, но вот побежавшие по коже ледяные мурашки паники въелись, казалось, в самое сердце. Словно воплотились в жизнь самые страшные кошмары, и теперь неустанно преследовали, простирая в голубой выси свои чёрные крылья. Все последующие дни они следили за каждым шагом нашего продвижения и, если исчезали, то не более чем на пару часов. От этого зловещего присутствия, от того, что большая часть пути пройдена, и до решающего дня осталось совсем немного времени, настрой в рядах воинов был напряжённым и тревожным, разговоры почти стихли, и совсем не радовала вступающая в свои права весна: жёлтые и синие головки первоцветов, лопающиеся на ветвях маслянистые почки, вздрагивающий под порывами ветра вереск. Прошло несколько часов, и местность начала стремительно меняться: из пышущих молодой зеленью долин и холмов мы выехали в казавшуюся мёртвой пустыню, в которой не было ничего кроме гор отработанного шлака и сошедших некогда селями осколков гранитных утёсов. Над лежавшими на северо-западе, у подножия Эмин-Мюил, топями клубился густой сизый туман, казавшийся издалека мутной дымкой дождя, насколько хватало взгляда вокруг были лишь горные пики да каменистые лощины, от тоскливого, безжизненного вида которых наизнанку выворачивало душу. По приказу Арагорна войска были стянуты более плотной колонной, ближе к хмурому, пасмурному вечеру в последний раз был разбит лагерь, который окружили кольцом сильно дымящих на ветру костров.       Расседлав, почистив и накормив наших скакунов, от души позавидовав Тале, которая, нервно прядая ушами и то и дело косясь на чёрные точки в небе, жалась к лоснящемуся боку Киборга, я скрылась в шатре, с облегчением стянув доспехи, от которых невыносимо ныло всё тело. Хорошо, хоть кольчугу в своё время не взяла, как предлагала сделать Эйовин, иначе точно, не выдержав такой тяжести, позорно рухнула бы с лошади на землю ещё днём. И дело было не в физической нагрузке, к ней я была давно привычна, виной всему был страх, свинцовой тяжестью скопившийся в груди. Несмотря на все попытки держаться и пробудить в себе былую смелость, он отравлял, заползал своими мерзкими щупальцами в каждую клетку уставшего, разбитого проведённой в седле неделей тела. Вот когда пришла по-настоящему острая тоска о том, что не осталась в Медусельде, что, решив глупо, по-детски геройствовать, отправилась вместе с подругой и хоббитом в Гондор. Ну что изменило моё участие в этой ужасной войне? Кто я такая, чтобы быть столь самонадеянной? Всего лишь обычная девчонка, которая всю жизнь играла в любимую сказку, но оказалась не готова к её жестоким, суровым реалиям. Ведь что не говори, как не ищи себе оправданий, а я совершаю одну ошибку за другой, каждую непоправимее предыдущей: безрассудно влюбляюсь, рвусь в бой, в котором от меня никакого прока кроме нескольких убитых орков, становлюсь обузой для людей, которые совершенно ничего мне не должны, и как итог оказываюсь у стен Мордора, собираясь принять участие в битве, которая ещё неизвестно чем обернётся в этой чужой, незнакомой реальности. Вот спрашивается, кто ещё кроме дурочки вроде меня мог так вляпаться. И что теперь со всем этим делать? Ответ, конечно, имеется лишь один: отвечать за свои поступки. И я сделаю это, но что останется от меня, когда всё закончится, и останется ли хоть что-то? Не последний ли рассвет я завтра встречу? Сколько бы их было, если бы, проявив разумность, я осталась в Эдорасе?       От едва сдерживаемого отчаяния тряслись руки, гребень выпал из них, расплетённые волосы так и остались нерасчёсанными, когда в шатёр вошёл Боромир. Похоже, одного взгляда ему хватило, чтобы оценить моё состояние. Ласковое прикосновение ладоней к плечам обернулось крепким объятиями, когда из глаз всё-таки хлынули предательские слёзы. Его поддержка, утешение были столь же неожиданными, как и необходимыми. Неловко шмыгнув носом, я не решилась разомкнуть чужие руки. Гондорец усадил меня на служившие кроватью одеяла, на которых в молчании мы и провели последующие несколько часов. Это молчание не было гнетущим, скорее, оно роднило, объединяло перед предстоящим последним рывком. Волчий вой за кругом костров гнал клочья сна, едва он украдкой пытался подступить, чтобы хоть ненадолго забрать в своё надёжное царство.       Стоило на чистом, освещённом гаснущими звёздами небе забрезжить рассвету, как так и не сумевший уснуть лагерь ожил, с новой силой разожгли огонь в кострах, чтобы приготовить еду, которая мало кому лезла в горло. Через час прозвучал приказ выдвигаться, и вот мы уже, наконец, были в долине Мораннон, которую застилал всё тот же ползущий с топей ядовитый туман. Страх, не дававший покоя ночью, теперь сменился холодным, отрешённым спокойствием. Слишком неприступны были стены Тёмного Логова, слишком высоки башни и укрепления Мордора, чтобы не понимать, какие войска скрыты за воронёными створками Врат, и что, если не случится чуда, шансов у нас просто нет. Гнетущую тишину нарушил голос Арагорна, который, не теряя спокойствия, принялся расставлять воинов на склонах двух холмов, между которыми лежала густая зловонная грязь. Ощущение того, что из бойниц за каждым нашим действием наблюдают сотни вражеских озлобленных глаз, заставляло расправлять плечи, выше держать голову, тщательно скрывать эмоции. Вынужденная подчиниться короткому непривычно властному приказу Боромира, я заставила Талу отступить к гондорским витязям, в то время как он сам вслед за Гэндальфом, Арагорном, Эйомером и глашатым направил Киборга к сомкнутым Вратам. С ними ехали так же Имрахиль, хоббиты и Гимли с Леголасом. Оставалось лишь с тревогой смотреть, как они останавливаются на расстоянии выстрела из лука от Врат, слушать гул трубы и громкое требование Государя Гондора, призывающего Тёмного Владыку выйти и держать ответ за начатую войну.        Первые несколько минут казалось, что нас, словно назойливых муравьёв, собираются игнорировать, но затем беззвучно открылась калитка, из которой выехали несколько всадников. За шлемами и железной амуницией рассмотреть их было практически невозможно, но вот кони имели вид жутковатый: в глазницах вращались налитые кровью глаза, по лоснящимся чёрным шкурам хлопьями сползала пена, словно скакуны не один час неслись галопом. Всего парламентёров было четверо, но вести переговоры, похоже, было поручено самому высокому в чёрном, подбитом алым шёлком, плаще. Наверное, это был человек, но столь искаженный, что это вызывало определённые сомнения. В грубом, хриплом голосе сквозила неприкрытая усмешка, каждое слово полнилось надменностью и неприязнью:  — Мой Хозяин желает знать причину, по которой у Врат его государства оказалась горстка жалкого сброда? Что вам нужно? На каком основании вы нарушаете покой столь раннего утра? Ежели пришли к моему Господину за милостью, то почему же, забыв о вежливости, держите в руках оружие?  — Мы не нуждаемся в позволении твоего Хозяина стоять на земле, которую Он захватил незаконно, — с холодным спокойствием ответил Арагорн, удостоив посланца лишь коротким взглядом и кивком головы. — Мы пришли объявить о том, что даём Ему последний шанс добровольно, без принуждения покинуть этот край. Если потребуется, то считаю возможным обсудить сроки, которые могут понадобиться для этого.       Гортанный, надрывный, словно лай простуженных псов, хохот прислужников Тёмного Владыки сотряс неподвижный душный воздух долины. По коже побежали мурашки отвращения, многие из воинов опустили ладони на рукояти мечей, но, предупреждая их действия, подняв руку, вперёд выехал Гэндальф.  — Если не внемлете нам, то час веселья продлится недолго, — произнёс Маг, натягивая поводья нервно переступающего Светозара. — Стоит быть мудрее, если хочешь прожить дольше.  — Ты смеешь мне угрожать, старик? — озлобился искажённый, в то время как его свита продолжала глумливо смеяться. — Слоняешься по свету как бродяга, козни свои строишь и к нам явился пугать? Здесь у тебя ничего не выйдет, твой шпион давно пойман и уже не сможет вам ничем помочь. Хочешь в этом убедиться?       Прежде чем кто-либо успел ответить, он швырнул вперёд свёрток, из которого в зловонную жижу выпали поблескивающая серебром в скудном свете пасмурного утра кольчуга и белая рубаха. Очевидно, это были вещи Фродо Бэггинса, на которого возлагалось столько же надежд, сколь и непосильна была возложенная на него задача.  — Узнаёшь, Гэндальф? Этот мелкий лазутчик уже испытал такие муки, которые не под силу выдержать смертному, — растягивая слава, ухмыльнулся посланец. Похоже, он от души, если только она у него имелась, упивался отчаянием, отразившимся на лицах хоббитов и Гимли. — Но вы ещё можете спасти его никчёмную шкуру, стоит лишь выполнить требования моего Господина.  — Каковы они? — на лице Арагорна не дрогнул ни один мускул. Сейчас он был подобен каменному изваянию, но не человеку.  — Весь ваш сброд принесёт клятву, что никогда впредь не станет чинить козней Саурону, а затем вы уберётесь отсюда, и чем быстрее, тем лучше для вас самих. Восточные земли Андуина отныне принадлежат Мордору, а западные, до самых Мглистых Гор и Роханского Провала, обязуются платить дань, размер которой будет установлен позже. Люди могут продолжать подчиняться своим королям и традициям, но впредь никто из них не возьмёт в руки оружия. Так же, вы обязуетесь отстроить заново Изенгард, в него будет отправлен наместник, который станет следить за исполнением заключённого сегодня договора.       На миг прикрыв глаза, я вспомнила рассказ Эйомера о страшной судьбе, постигшей многих девушек из его земель. Если обитель Сарумана будет восстановлена, то это грозит ещё большей трагедией. Кто же согласится пойти на подобное, подписать свой смертный приговор? Глухой всхлип отчаяния зародился где-то в самой груди, но нельзя издать ни звука, нельзя показать, какая паника охватывает от одной мысли о последствиях подобных требований.  — Похоже, твой Хозяин считает, что мы глупее его тупоголовых орков? Если таковы его условия, то мы вправе выдвинуть встречные, — разорвавший наступившее молчание голос Боромира полнился таким гневом, что посланник потянулся за поводом своего коня, намереваясь отступить. — Думаете, так легко заставить нас подчиниться своей воле? Всего один пленник, и мы падём ниц? А где твои доказательства, что всё это не ложь? Назови имя того, кому принадлежали эти вещи, и заодно его спутников, тогда мы, может быть, поверим тебе.  — Спутников? — похоже, искажённый был сбит с толку, но слишком быстро он взял себя в руки, чтобы уверенность была полной. — Они также находятся в Башне и не скоро смогут заговорить. Так каково ваше решение, что вы выбираете: жизнь под рукой моего Господина или войну и бесславную смерть?  — Сейчас узнаешь, — тихий уверенный голос Арагорна перешёл в громкий крик, когда, выхватив из ножен меч, он одним резким выпадом отсёк голову вражеского посланца. — Никогда Чёрная Тень не накроет наши земли! Никогда никакой из народов Арды не подчинится проклятой воле Саурона! Убирайтесь и передайте своему Хозяину, что так будет с каждым, кто попытается нас шантажировать!       Сжав в ладони рыжую прядь гривы попытавшейся рвануться Талы, едва дыша от отвращения, я не могла отвести взгляд от покатившейся по грязи уродливой головы, с которой слетел шлем, от рухнувшего у ног вставшего на дыбы чёрного жеребца бездыханного тела, а трое остальных посланцев уже стремительно рванули к Вратам. Едва за ними захлопнулась узкая калитка, как грянула оглушительная дробь барабанов, а над венчавшими стены бойницами взметнулось пламя. Уже через мгновение Врата распахнулись снова, теперь уже полностью, выпуская неудержимый яростный поток вражеских батальонов. Арагорн, Боромир, Эйомер и Имрахиль вместе с сопровождавшими их глашатаями и парламентёрами поскакали к позициям наших войск, громко отдавая распоряжения, но ловушка Саурона уже захлопнулась: мы были окружены плотным кольцом вражеской армии, позади нас из предгорий Эред-Летуи неслись полчища вастаков. И словно для того, чтобы оглушить, лишить последней надежды на спасение, с мордорских стен уже слетали издававшие душераздирающие вопли назгулы.       В считанные минуты наши ощетинившиеся копьями взводы превратились в небольшие островки посреди моря кипящих от ненависти орков, и уже невозможно было рассмотреть или понять что-либо, что происходило дальше чем в нескольких метрах, а единственный, кто руководил действиями, это сумевший прорваться к нам Боромир. С большим трудом удалось в последний раз взглянуть на бьющееся вдалеке знамя с белым конём над роханским эоредом, а затем пришлось усмирять перепуганную кобылу и, вынимая меч, пригибаться под градом стрел, которыми осыпали нас враги.       Когда уши закладывает от криков и гула труб, а солнечный свет закрывают чудовищные ящеры, когда мир вокруг превращается в подмену реальности на кровь и смерть, забываешь обо всём: о том, кто ты, как здесь оказался, умеешь ли вообще бояться и испытывать панику, остаётся лишь одно — стремление сопротивляться изо всех сил. Подчиняясь приказу опекуна, который велел коннице строиться, чтобы первой выступить и отразить натиск врага, пока готовится пехота, я направила напуганную Талу вместе с ринувшимися в бой гондорскими витязями, молясь лишь о том, чтобы она не встала на дыбы: если сейчас упасть, то жизнь окажется ещё более короткой, чем она уже обещала быть. Для меня это четвёртый бой в Арде, а для кобылы второй, и нужно признать, в первом она повела себя не слишком храбро, если не сказать хуже. Мысли о любимице лишь на долю секунды отвлекли от происходящего, а потом мы ворвались в толпу орков, вастаков и харадов, заставляя их отступить назад перед страхом быть затоптанными копытами могучих скакунов. Меч с лёгкостью полоснул по лицу бросившегося наперерез орка, а затем всё закрутилось, словно в жутком сне: Тала шарахалась из стороны в сторону, и стоило огромного труда одновременно удерживаться в седле и отбивать удары обступающих всё теснее искажённых воинов Саурона. Стараясь держаться рядом со своими, я уже не нападала, а отражала удары беснующихся, отлично знающих о своём численном превосходстве орков. Их злоба, ехидные насмешки и грубая брань врезались в душу, вызывая оглушительную ненависть и желание лишь убивать, испытывать удовлетворение, когда они чёрной массой оседают на землю. А они становились всё наглее, теснили всё сильнее и напористее, и вот уже пришлось, извернувшись, заехать ногой в челюсть попытавшегося вплотную приблизиться к кобыле, чтобы вонзить в её горло свой изогнутый клинок. Но я не была готова к рукопашной, потому что просто затопчут, да и в седле всё же легче отражать атаки пеших. Через секунду обидчик уже пал, с мерзким оскалом хватаясь за глубокую рану в плече, но он был лишь песчинкой в бушующем море монстров. Очень скоро счёт тем, кого удавалось повергнуть был потерян, а сознание стремительно заволакивала алая дымка усталости и боли в одеревеневших руках. Меч стал казаться слишком тяжёлым, Тала же, почувствовав слабину, попыталась воспользоваться моментом и задать галопа в одной ей известном направлении, но в этот миг над головой раздался гортанный крик Боромира, который, схватив кобылу под уздцы, выругался так смачно, что она встала как вкопанная, бешено вращая глазами, но уже не смея сделать шага ни вперёд, ни назад. — Она ещё молода и не обучена.       Короткого скептического взгляда военачальника хватило, чтобы понять, что он думает о таких неуместных оправданиях, затем он подтолкнул нас в сторону от себя, и я с радостью и облегчением увидела Мэрри и Пиппина, глаза которых горели таким азартом, словно они не в битве сражались, а играли в кучу-малу, и их моргульские клинки покрыты вовсе не горячей чёрной кровью. Их запал дал сил биться с врагом дальше; пусть мы и были приманкой для Саурона, но уж коли он повёлся, то обломает зубы, прежде чем прожуёт. Впрочем, запал длился не слишком долго, стоило увидеть несущихся к нам горгоротских троллей и понять, что давиться будет не только Тёмный Владыка: сейчас и нам самим не поздоровится. В каких же недрах земли рождаются такие мерзкие твари? Издав истошный визг, которого сама от себя не ожидала, я направила Талу на одного из зеленокровных монстров, когда он с завидной неуклюжестью, растаптывая всё на своём пути, ломанулся прямо к нам с удельскими. Сумев отвлечь его внимание на себя, я дала, наконец, кобыле возможность, не разбирая дороги, нестись, куда глаза глядят.       Как же совершаются геройские подвиги?       По глупости, не иначе.       Понимая, что нахожусь теперь не под защитой гондорских витязей, а в плотной давке среди орков и вастаков, что смерть неминуема, и уже незачем хранить инкогнито я на скаку убрала в ножны меч и, сняв надоевший до безумия шлем, запустила им в одного из искажённых, попав ему точнёхонько по голове. Удивлённо оглянувшись, обозлённый воин бросился к нам с Талой с явным намерением поквитаться за содеянное, но кобыла была не глупа и сумела увернуться, а его клинок с отвратительным хлюпающим звуком вонзился в живот гнавшегося за нами и взревевшего от возмущения по поводу такого вопиющего предательства тролля. Добило зверюгу вонзившееся в толстую шею копьё. Вот, честное слово, стоило, отбросив с лица волосы, оглянуться и посмотреть, от кого оно прилетело, чтобы увидеть перекошенное от гнева лицо Эйомера. Молиться о том, чтобы он меня не узнал, конечно, теперь было поздно, но и бояться скандала тоже. Постаравшись дрожащими губами улыбнуться рохирриму, я снова схватилась за меч и развернула Талу всё к тому же искажённому, который уже сумел выдернуть свой клинок из тела тролля и теперь очень хотел поквитаться за дерзость. Ну разве можно отказывать ему в столь праведном желании? Схватка была недолгой, наверное, мне просто повезло заметить брешь в кольчуге врага. Я не преминула тут же вонзить в неё меч, а затем, опомнившись, что вастак тут не один, а в обширной компании, направить лошадь обратно к гондорцам. Похоже, главным талантом Талы было удирать, находя себе дорогу в плотном кольце врага: уже вскоре мы снова оказались возле своих, и это позволило ненадолго вздохнуть с облегчением. Ровно до того момента, пока прямо над головами, издавая вопль, от которого заложило уши, не пронёсся назгул. Ящер схватил в лапы конника и, поднявшись в небо, сбросил его вниз, тут же направляясь за новой жертвой. От ужаса кровь буквально застыла в венах, но тут совсем рядом раздался крик Пиппина.  — Орлы! — хоббит указывал клинком куда-то на чёрные точки, оторвавшиеся от самых верхушек гор; на лице его смешались радость и удивление. — Смотрите, орлы!       Он был прав, неожиданной помощью для нас стали гигантские птицы — битва кипела теперь не только на земле, но и в поднебесье. К сожалению, полюбоваться схваткой наших союзников с назгулами не было никакой возможности, слишком теснили жаждущие убивать орки, каждый вздох, каждое движение, все убывающие силы приходилось направлять на отражение их ударов, на то, чтобы хоть ещё на несколько мгновений продлить свою жизнь, успеть сделать ещё один вдох саднящими лёгкими. Врагов было невероятно много, словно в гигантском муравейнике: как только удавалось сразить одного, его место тут же занимало несколько новых, и это лишь добавляло отчаяния, понимания обречённости происходящего. Похоже, сказка моего детства не имела счастливого конца, а мне самой суждено было попасть сюда, чтобы понять, что все ролёвки ещё не реальность, реальность это нечто другое: сталь, ненависть, кровь и безысходность. Вокруг гибнут люди, глазом не моргну, как стану следующей, а меч в руках это не защита, это тоже орудие убийства.        Яркая вспышка, прошедшая, словно невероятно мощный разряд электричества, от земли до самого неба, гулкая волна, похожая на грозу и бурю одновременно, заставила, выронив клинок, в последнем порыве прижаться к шее заржавшей Талы, зажмуриться, чтобы не видеть, как своим мраком накроет смерть. Ведь это неминуемо? А я так хочу жить, так много ещё не успела сделать, что не могу, не хочу почувствовать удар, который выбьет из груди последнее дыхание.        Этого не случилось. Не решаясь оторвать голову от жёсткой гривы замершей кобылы, я всё же осмелилась открыть глаза, чтобы посмотреть, что происходит вокруг. Первым увиденным было тело назгула, рухнувшее прямо в толпу растерянно озирающихся орков. А затем раздался каменный скрежещущий грохот, и второй раз дрогнула земля. Неужели это всё же случилось, и Хранителю удалось попасть к Ородруину и уничтожить Проклятие Исилдура? Уже не веря в происходящее, пытаясь успокоить, сдержать ржавшую Талу, я смотрела на рухнувшие Врата, стены и бойницы, за которыми далеко в мертвой земле внезапно поднялся похожий на смерч чёрный столп, в центре которого отчётливо виделись грохочущие раскатами молнии. Казалось, сейчас он развернётся к нам и, не щадя, сметёт всё на своём пути, но внезапный порыв ветра рассеял видение, как пустынный мираж, оставляя от него лишь хлопья невесомого пепла. Обезумевшие орки, тролли и варги метались по долине, которая ещё минуту назад была полем боя, иные из них бросались к рушащемуся царству Саурона, другие с воем, словно дикие собаки, неслись в горные ущелья, чтобы найти там убежище от солнечного света, который прорвался, наконец, из-за исчезающих туч. И всё же битва ещё не была окончена: харады и вастаки, привыкшие годами служить Тёмному Властелину, не собирались сдаваться, лишь некоторые из них, стремительно строя ряды, предпочли бежать на Восток, с остальными пришлось продолжить сражение, которое длилось ещё несколько часов. Когда оно закончилось, и последние из искажённых безумцев предпочли смерти плен, во мне уже не осталось сил, двигаться и дышать было трудно, разбитое тело не желало слушаться, но страх неминуемого наказания заставил найти Боромира и с его разрешения уехать с теми воинами, которые были отправлены разбивать новый лагерь на месте минувшей ночной стоянки. Уже скоро туда должны были привезти раненых воинов и потерявших сознание, вынесенных орлами из рухнувшего Мордора Фродо и Сэма, от которых, беспрерывно плача и чему-то невпопад смеясь, не отходили Мэрри и Пиппин. Похоже, в мыслях они уже похоронили своих друзей, и теперь не могли сдержать счастливых эмоций от того, что они рядом. Я же хорошо запомнила урок, полученный на Полях Пеленнора, и теперь, страшась новой ссоры, стремилась поскорее скрыться, неустанно коря себя за безрассудность и сорванный в бою шлем. Эйомер был невредим настолько, что от его громкого, отдающего совсем неподалеку приказы голоса болели уши. Собственно это и заставила сбежать быстрее напуганного кролика.       Страх не отпускал и в последующие дни, когда лагерь был перемещён в пышущий весенним цветением Итилиэн, где раненым и тем, кто не так сильно пострадал в бою, находиться было значительно легче, чем в прилежащих к Мордору безжизненных землях. Наверное, теперь, когда война выиграна, когда последний бой остался позади, можно было вздохнуть с облегчением и выспаться, просто отдохнуть, тем более, что после раскрытого маскарада, Боромир уступил шатёр в моё личное пользование и ночевал теперь в соседнем вместе с Арагорном и Гэндальфом, но я не могла. Не было в душе ни покоя, ни радости, лишь боязнь неизбежной стычки с Эйомером снова и снова изматывала до предела. Он ведь обязательно выскажет всё своё недовольство по поводу моего участия в сражении и сделает это далеко не в лестных выражениях. Я видела это, читала по многозначительным взглядам, которые он бросал на меня во время ужинов или, если мы случайно сталкивались, в иное время. Поэтому я стала пропускать трапезы, довольствуясь яблоками и лепёшками, которые удавалось попросить у походного кашевара, и старалась проводить каждую минуту, помогая ухаживать за раненными и лошадьми. Пусть порой от усталости дрожали руки, а всё ещё ноющие после минувшей нагрузки мышцы нестерпимо болели, но всё время быть чем-нибудь занятой было легче и спокойнее, не то что ночью, когда оставалась одна и, засыпая в слезах, до отчаяния мечтала согреться в объятиях любимого, и в то же время осознавала, что, возможно, он никогда не сможет понять и простить тех моих проступков, которые считал безумными и ужасными. Сама виновата. Во всём. Наученная опытом столкновения со вспышками упёртого рохирримского характера трусиха. Совершенная нелепость — не побояться сойтись на поле боя с искажёнными и паниковать, стоит только поймать взгляд Эйомера, который с каждым днём злился всё больше. Конечно, он понимал, что я сознательно стараюсь не оставаться одна, чтобы не дать ему возможности подойти и начать разговор, что, разумеется, только усугубляло ситуацию и давало благодатную почву его раздражению. Но неужели так трудно один единственный раз подумать обо мне, показать своё великодушие и терпение вместо того, чтобы запугивать сурово сведёнными бровями и плотно сомкнутыми губами? За время проведённое в Арде, я так измоталась, устала, что видят Бог и Единый, на ссоры совсем не осталось сил. Мне бы каплю любви и участия — в этом будет настоящая радость и покой. А ещё одни разборки, увольте, этого больше уже не выдержать.       Но и вечно так продолжаться не могло. Всё же наступило то утро, когда вопреки заведённой привычке я села завтракать к одному из костров, а встретив внимательный взгляд своего вспыльчивого возлюбленного, ответила вызывающей улыбкой. Похоже, он был впечатлён переменой в моём настроении и, растерявшись, даже соизволил не строить грозную мину, а вместо этого выжидающе приподнял брови. Этого оказалось достаточно, чтобы уже через несколько минут, допив обжигающе горячий чай, подняться и направиться к буковой рощице, где находилась красивая поляна, поросшая по краю можжевельником, за которой небольшой водопад наполнял хрустально-чистой холодной водой каменную чашу озера. Сердце колотилось в груди, как бешеное, руки сами потянулись, чтобы сломить гибкую, упругую ветвь.  — Наказывай, — едва услышав за спиной шаги по мягкой прошлогодней листве, я обернулась, протягивая Сенешалю прут. — Тебе ведь не терпится? Так начинай скорее.       Серые глаза лишь на миг расширились от удивления.  — Слишком мягкое было бы наказание, — отняв ветку, он отбросил её прочь, наступая так быстро, что пришлось, позабыв о решении быть смелой, поспешно отступить к склонившемуся над журчащей водой дереву. — Не находишь?  — Нужно было захватить кнут? — закусив губу, я обхватила руками плечи, пытаясь унять дрожь, которая колючими мурашками разбежалась по коже.  — И этого было бы мало, — покачав головой, Эйомер подошёл ближе, заставляя чувствовать себя маленькой и беспомощной, едва доставая ему до плеча, и то только из-за того, что на кочке стою. Ну и где справедливость или хотя бы мои шпильки? — Слишком мало.  — Я готова принять любую выбранную тобой кару, если в конце меня ждёт прощение.  — Уверена в этом? — ладони рохиррима легли на мои плечи, пробуждая в душе двоякие чувства: молить о ласке и вырваться, бежать без оглядки. Понимая, что не могу потерять остатки гордости, я не отвела глаз от его пылающего, полного ярости взгляда. — Знаешь ли ты, что делаешь со мной, как мучаешь, изводишь своим характером и несносным поведением? Всё, что я хочу знать, так это то, что ты в безопасности ждёшь меня, и тебе ничто не угрожает. Разве многого я хочу? Ответь, почему я всё время обнаруживаю тебя дерущейся с мечом в руках и всю в синяках? Какие слова мне найти, чтобы ты, наконец, поняла, что не рождена воином, что твоё место вовсе не в смертельных битвах?!  — А где оно? — попыталась я отвлечь рохиррима, едва он на секунду замолчал. В самом деле, мне гораздо важнее узнать ответ на этот вопрос, чем слушать его ворчание и ругань. — Где, по-твоему, моё место?  — Рядом со мной, — уверенно ответил Эйомер, похоже, посчитав подобный вопрос совершенно нелепым и не нуждающимся в объяснениях. — Ты же…  — Я и есть рядом с тобой.  — Ты — невыносимый, ужасный ребёнок! — вскипел рохиррим, сжимая мои плечи так, что едва удалось подавить болезненный всхлип. — Единый посмеялся надо мной в ту ночь, когда ты ворвалась на своей громыхающей телеге в Эдорас, и я понятия не имею, чем заслужил такое жестокое наказание!       Задохнувшись от обиды, осознав, что зря решилась на этот разговор, я вывернулась из его рук, рванувшись к цветущим под раскидистыми ветвями орешника ирисам. Из глаз брызнули слёзы, превращая голубые бутоны в расплывчатое, колеблющееся пятно. Но пытаться убежать от Эйомера совершенно бесполезная затея, в миг догнав, он лишь сгрёб в охапку, прижимая к груди с такой силой, что надежды на новую попытку бегства не осталось.  — Лютиэнь, девочка моя, — словно только теперь заметив состояние, до которого довёл своими неосторожными, злыми словами, рохиррим принялся быстро стирать текущие по моим щекам слёзы. — Клянусь, у меня нет никого дороже тебя! Слышишь, клянусь!       Зажмурившись, в отчаянии качая головой, я всё же попыталась вырваться, но, к сожалению или к счастью, Эйомер слишком хорошо знал, как заставить меня перестать сопротивляться. Едва его горячие губы прижались к моим губам, даря потрясающе нежный, жаркий поцелуй, как ноги подкосились, а мир вокруг просто перестал существовать. Порой он умел быть таким удивительно ласковым и чутким, что сердце в груди наполнялось благодарностью и трепетом. В такие мгновенья, как сейчас, объятия из властных становились бережными, а прикосновения страстными и одновременно невесомыми, мягкими, пьянящими, словно искристое шампанское. Откликнувшись, я обняла его за шею, только теперь находя утешение и тепло, в которых так нуждалась все эти дни. Конечно, мы слишком разные и, наверное, со стороны может показаться, что совершено не подходим друг другу, но лишь нам двоим известно ощущение полёта, радости, переполняющего душу счастья, когда остаёмся наедине, когда все обиды остаются за краем бушующей искренней любви. Нужно лишь научиться понимать, прощать и, разумеется, целовать в ответ ещё нежнее.       Если, конечно, никто не мешает.       Услышав слишком знакомые голоса Боромира и Имрахиля, я испуганно замерла в руках любимого, который, не растерявшись, зачем-то приподнял меня, прижимая к груди, словно малого ребёнка, закрывая нас обоих от неожиданных свидетелей своим плащом, благо что стоял к ним спиной.  — Сенешаль, ну ты бы хоть воздержался справлять нужду возле водных источников, — раздался позади нас недовольный голос моего опекуна, заставивший ещё сильнее вжаться лбом в грудь Эйомера. Уж я знала, как тот злится на рохиррима после произошедшего между ними спора на повышенных тонах о том, что некая девица всё-таки исхитрилась покинуть Цитадель. — В самом деле, мог бы спуститься к подножию холмов, как делают это другие.        Пробурчав что-то не слишком членораздельное по поводу того, что его королевская персона сама будет решать, где и что справлять, Эйомер поспешно зажал ладонью мой рот. Вдоволь насмеяться под его насмешливым взглядом удалось, лишь когда гондорец и князь Дол-Амрота соизволили удалиться с поляны, решив заняться воспитанием будущего Конунга в более подходящее время.