Подари мне ночь, подари мне день

Только не утони в нем, прошу тебя, все равно выплывай, хоть ныряешь до дна. Вокруг океаны, реки, моря — их много. А ты у себя одна.

      Несмотря на боязнь не уснуть после страстных поползновений Эйомера, который, переживая, чтобы ко мне никто не пристал, проводил до самых дверей, спала я в ту ночь так крепко и сладко, что поднялась с кровати лишь после полудня. И то с большой неохотой. В голове вертелись смутные воспоминания о позднем приходе Ранары, не преминувшей осмотреть все углы в комнате. Надеюсь, теперь она спокойна настолько, что больше не будет проявлять никаких подозрений. Во всяком случае, женщина, кажется, пребывала в благодушном настроении, и даже, присев на край моей кровати, попыталась расспросить о походе и битве. Но это была напрасная затея: я так хотела спать, что вяло поведала лишь о том, что Саурон не рискнул выпускать мумаков, потому что Арагорн предупредил его прислужника о специально по этому случаю привезённых в клетке нескольких мышах. Конечно, от служанки легко отшутиться, хотя с неё и станется выдать эту откровенную басню за чистую монету, а вот Эйовин проявила терпение лишь вчера, сегодня же она, наверняка, захочет знать, по какому поводу мы с её братом так перегрызлись. И придётся мне проявить всю свою фантазию, чтобы наврать что-то правдоподобное, во что подруга поверит хотя бы до тех пор, пока Эйомер не поговорит с Боромиром. Ведь он обещал, что сам во всём разберётся, и мне не о чем беспокоиться. Обдумывая, что бы такое нафантазировать, и с удовольствием вспоминая, как любимый умеет носить на руках и целовать одновременно, я умылась и, надев ещё одно новое, на этот раз бархатное рубиново-вишнёвое платье, принялась расчёсывать безбожно спутавшиеся за ночь кудри. Всё, чего опасаешься, нужно делать поскорее, поэтому стоит поторопиться в Палаты Исцеления, пока окрепшая подруга не начала искать меня сама. Но для начала всё же лучше отправиться в обеденный зал: возможно, там на столах осталось что-то для тех, кто опоздал на завтрак.       К сожалению, прислуга уже успела всё убрать и даже, наверное, вымыть тарелки, но мне повезло встретить Мэрри, а уж этот неунывающий хоббит всегда знал, где можно подкрепиться в неурочное время. Пробравшись, пока никто не видел, в одну из тёмных кладовых на первом этаже, мы около часа смеялись, шутили и дегустировали большой пирог с грудинкой. Он был такой вкусный, что, пожалуй, нужно будет обязательно разузнать рецепт у местных поваров, потому что я не знаю, как можно замесить тесто, чтобы оно получилось хрустящим, как слоёное, но при этом слоёным не являлось. Затем, когда в глиняном кувшине закончилось холодное молоко, Мэрри решил, что червячка заморить удалось, и можно возвращаться к делам насущным. Он планировал ещё разок промурыжить Фродо и Сэма, надеясь вытянуть из них новые подробности перехода через Мертвые Топи — уж больно его тамошние призраки интересовали, а я, наконец, отправилась в Палаты Исцеления. Эйовин там не оказалось, но немолодой, раненный в бок витязь сказал, что она ушла в небольшой сад, разбитый на одной из наружных стен Цитадели. Он любезно объяснил, как туда пройти, причём так подробно, что не заблудится даже ребёнок.       Радуясь тёплым солнечным лучам, льющимся сквозь высокие узкие окна, я прошла по длинному коридору и, толкнув незапертую дверь, оказалась в поистине чудесном месте, словно, пусть и ненадолго, вернулась в полный весенних красок Итилиэн. Оплетённые девичьим виноградом и плющом кованные беседки казались загадочными домиками, невысокие туи и можжевельник были такими пушистыми и зелёными, что хотелось прикоснуться, ощутить их жизненную энергию и пряную свежесть, а от запаха множества гиацинтов, нарциссов и тюльпанов что-то в груди встрепенулось, наполняя сердце сладкой пеленой грёз. Нужно обязательно привести сюда Эйомера, хочу чтобы он поцеловал, обнял меня именно в таком чудесном месте. А ещё нестерпимо захотелось поскорее вернуться в Медусельд — там за дворцом есть небольшой сад. Здорово будет узнать, какие цветы в нём распускаются весной, а какие стоит посадить к лету. Погружённая в свои мечты я шла по узкой каменной дорожке из известняка, огибая ухоженные клумбы, пока не заметила подругу: она стояла у небольшого звонкого фонтана, о чём-то увлечённо беседуя с не уступающей ей ростом красивой рыжеволосой девушкой. Тонкими, изящными чертами лица та отдалённо напоминала Элладана и Элрохира, а цвет глаз, даже отсюда, с моего места, казался зелёным, как молодая листва явора. Решив, что несмотря на её яркую внешность, Эйовин со своими классическими чертами всё же красивее, я приблизилась к ним, одновременно с отчаянием и облегчением понимая, что трудный разговор с подругой придётся немного отложить.  — Лютиэнь, ты, наконец, пришла! — заметив моё появление, мягко улыбнулась сестра Эйомера, и всё же её внимательный взгляд выдавал одно: она действительно планировала засыпать меня массой вопросов, — я уж думала, ты решила меня избегать.  — Как можно? — на самом деле, может быть и хотела, но не решилась бы вести себя столь трусливо. — Я просто так устала, что никак не могла проснуться.  — Да уж, я ещё не забыла, как ты вчера заснула без задних ног, — приобняв меня за плечо, Эойвин повернулась к рыжеволосой девушке, которая вежливо молчала, пока мы беседовали. — Лотириэль, позволь тебе представить Лютиэнь — нашу целительницу и единственную девушку-воина, которая осмелилась сражаться в битве на Моранноне. Лютиэнь, это младшая дочь князя Дол-Амрота Имрахиля и невеста моего брата Лотириэль, она прибыла в столицу только сегодня утром.  — Брата? Как жаль, — нахмурившись, не совсем понимая, о чём она говорит я быстрым движением отвела назад прилипшую к щеке прядь волос. — Тэйодред погиб. Разве…  — Ты не поняла, всё не так, — на миг погрустнев, рохирримка нашла в себе силы рассмеяться звонко, словно тончайший колокольчик. — Лотириэль невеста Эйомера. Уверена, нам будет веселее во дворце втроем, когда по окончании траура по дядюшке они сыграют свадьбу. Это в конце августа, на Праздник Урожая. Совсем скоро. — Разумеется, — ответила Лотириэль, вглядываясь в солнечные блики, скользящие по городским крышам. — Надеюсь, ещё будет тепло, не выношу холод.  — Летом… — лишь тихий шелест сорвался с пересохших губ, зародившийся в горле комок не позволил больше сказать ни слова, взгляд на миг вновь рванулся к прекрасному, немного печальному лицу дочери Имрахиля, а затем пришлось опустить ресницы, чтобы не выдать боли, сметающей всё в растерянной, преданной душе.       Говорят, когда мир рушится, из-под ног уходит земля. Это не так. На самом деле падает небо, и ты внезапно понимаешь, что сейчас, сию минуту будешь раздавлен тоннами острых хрустальных осколков. Ты стоишь и не можешь оторвать взгляда от стремительно приближающегося голубого купола. Уже предчувствуешь, как будешь разорвана в клочья, знаешь, ощущаешь, как будут рассечены кожа и плоть, почти осязаешь текущую из ран горячую кровь, но не делаешь и шага, чтобы убежать, спастись. Потому что знаешь — уже поздно, ты уже мёртва, хотя ещё дышишь. Ведь убить можно не только тело, гораздо страшнее, когда смертельные раны наносят душе, а тело замирает, не в силах побороть охватившее оцепенение. Вокруг звучат голоса, но не понимая, о чём они спрашивают, качаешь головой, говоришь, что нужно идти, и вот тело накрывает судорожная агония, конвульсии, заставляющие бежать прочь, спотыкаясь о неровные камни дорожки.       Раскрывшиеся навстречу солнечным лучам алые тюльпаны на клумбах — словно рубиновые сгустки, ошметки разорванной, растоптанной любви, того единственного, что у меня было в этом неприветливом, погрязшем в войнах мире. Дрожащие на лёгком ветру невесомые белые нарциссы как вестники беды, и даже несколько голубей, спустившихся поклевать раскрошенную кем-то у деревянной скамейки хлебную корку, кажутся кладбищенскими воронами, стремящимися растерзать остывающую плоть. Тряхнув головой, чтобы избавиться от нахлынувших кошмарных видений, я вбежала в залитый светом коридор, но и здесь за толстыми каменными стенами не смогла и на миг отрешиться от обрушившейся оглушительной правды: всё ложь, всё, во что я верила — ложь, единственный, кому я доверяла — лжец. Сердце больно ухнуло в груди, запутавшись в подоле, подкосились ноги, однако падение, разбитые в кровь ладони, содранные колени не причиняли и крупицы боли. Нужно уходить, пока никто не знает, пока никто не видит меня такой. Пока никто больше кроме НЕГО не понял, как я наивна, как легко мною воспользоваться, превратив в любовницу, подстилку для своей похоти. Все светлые воспоминания, что так бережно хранила в душе, словно покрылись коркой грязи, отвратительного желтеющего гноя. Всё, что считала любовью, оказалось лишь жестокой, расчётливо нанесённой раной. Надругательством над той, что не достойна доверия. ОН ведь ненавидел. Ненавидел с самого начала, с первой минуты, с первого взгляда! Так какой же нужно было быть идиоткой, чтобы поверить в то, что неприязнь и пренебрежение могут обернуться нежными чувствами? Способен ли ОН на них вообще, если, не задумываясь, лишил чести чужеземную девчонку?       А я верила каждому ЕГО слову…       Дура!       Радовалась, сама отпирала дверь…       Дура!       Столько раз просила ЕГО о поцелуях… Нуждалась в ЕГО руках… Верила в то, что защитит, а ЕМУ всегда было плевать!       Боже, какая дура!       Эйомер — чужой жених. Наречённый дочери Князя Дол-Амрота. Скоро свадьба.       А кто же я? Что меня теперь ждёт? Почему в моей Сказке, в книге Профессора ни в одной строчке не сказано о том, как бесчестны мужчины Арды? Или мужчина о мужчинах подобного не напишет? Может, дело в зеркале Владычицы Лориэна, оно и тут всё исказило? Если бы я только знала, то была бы предупреждена, что нельзя доверять тому, кто кажется доблестнее всех других. Потому что доблесть — она лишь на поле брани, а в жизни всё по-другому, в жизни ей места нет. Лишь Ранара упорно твердила, что рохиррим — дикари. Только слишком поздно я её встретила, да и поверила бы, если была так отчаянно влюблена? Так сильно, что под рёбрами теперь словно режет насквозь крошево из хрустальных осколков. Нужно уходить. Если Эйовин поспешит следом, что я ей скажу? Как объясню, что со мной?       Стремительно ускользающих сил едва хватило, чтобы подняться на ноги, и, скомкав в мокрой от крови ладони край бархатного подола, поспешить к винтовой лестнице, ведущей вниз на первый этаж, во внутренний двор, а потом к свободе. Куда — не знаю, но нужно уходить. Как можно дальше. Пока ещё не поздно. Хотя кому я вру? Уже давно слишком поздно, просто не знала, просто по-детски верила в принцев, добро, честь и любовь. Теперь же остаётся, как в страшном сне, пройти сквозь лабиринт, чтобы найти то место, где можно укрыться от чужих глаз, зализать раны, осознать, сколько еще я смогу с ними прожить?       Тело била дрожь, желудок свернулся в тугой узел, когда впереди, наконец, показался холл и за ним высокие, распахнутые настежь двери, а на плечо неожиданно легла, схватила, останавливая, чья-то могучая ладонь.       Поневоле притормозив, с трудом вдыхая воздух сквозь рвущиеся из горла всхлипы, пытаясь хоть что-то рассмотреть за застилающими взор слезами, я едва смогла узнать лицо удивлённого, оторопевшего Эйомера.  — Лютиэнь, что с тобой случилось?        Но ведь судьба не может быть настолько жестокой с никчемной, нелепой девчонкой, правда? И это лишь плод истерики, видение? А значит уж ему-то можно отомстить? Хотя бы попытаться?       Ощущая, как накатывается волна ярости и обиды, отдаваясь на волю требующей выхода злости и первобытным инстинктам, я сжала ладонь в кулак и впечатала её в челюсть побагровевшего от подобной дерзости видения. Высоко и слишком больно, однако это не помешало нанести второй удар, чувствуя, как в пальцах от напряжения словно дробятся кости.  — Что?.. — прошипело, но не договорило видение, которое, как к прискорбию оказалось, вовсе не было видением, хватая меня за запястье, предупреждая этим третий удар. — Что на тебя нашло?  — Негодяй! — не шипеть, но кричать я тоже умею, да так что уши закладывает, и даже боль и оцепенение отступают. — Подонок! Дикарь! Ненавижу! Отпусти!  — Нет! — почти рык взбешённого рохиррима, расплывающееся розовое пятно на его породистой скуле не заставили перестать вырываться. В конце-концов он чугунный, мне больнее. В завязавшейся борьбе он был сильнее и безбожно этим пользовался, пытаясь прижать меня к стене, схватить за вторую руку. — Лютиэнь, остановись! Объясни что…  — Что объяснять? Разве сам не знаешь?! — истерический всхлип, сорвавшийся с моих губ, заставил его замолчать. Удваивая усилия, чтобы схватить в охапку, Эйомер вглядывался своим серым тревожным взглядом в моё лицо, и от этого по коже бежали отвратительные, ледяные мурашки. — Твоя невеста сейчас в саду с Эйовин! Как ты мог… так поступить со мной? Всё потому, что я чужая? Потому что мои отец и брат так далеко, что не могут защитить? Кем ты меня собрался сделать? Захотел иметь сразу и шлюху, и жену? — задохнувшись от собственного отчаяния и бессилия изменить то, что уже произошло, сгруппировавшись, я нанесла новый удар ему в челюсть, благо хук левой у меня тоже был неплох. — Ненавижу! Гнусная, похотливая скотина!       Нового удара вкупе с сыплющимися оскорблениями побагровевший будущий Конунг Марки стерпеть уже не смог. Изловчившись, он так крепко скрутил меня, что показалось, сейчас придушит или приложит головой о стену, но в эту минуту откуда-то из глубины холла раздались приглушённые мужские голоса, в одном из которых без труда удалось узнать Боромира. Изогнувшись в могучих цепких руках, я попыталась завизжать, чтобы привлечь внимание опекуна, но не тут-то было: в миг передумавший изображать из себя Отелло Эйомер молниеносным движением перекинул меня через плечо и в два прыжка оказался на лестнице. Ощущая нестерпимую боль в передавленном его плечом желудке, я не то что вырваться или закричать не смогла, я позорно вырубилась, как кисейная барышня в дамских романах восемнадцатого века. Прийти в себя заставила лишь острая боль, когда по рассеченной от падения ладони прошла холодная влажная ткань. Где-то слишком высоко прошла, кажется, над головой.  — Не хочешь меня выслушать, значит придётся отдохнуть здесь, — распахнув глаза, я уставилась на Эйомера. Вид у него был такой взбешённый и обозлённый, что тут же захотелось раствориться в воздухе вместо того, чтобы рассматривать то, что он со мной вытворяет. А потрудился, пока я была в беспамятстве, рохиррим неплохо: принёс в какую-то не слишком хорошо освещённую комнату и, уложив на кровать, привязал обмотанные верёвкой запястья к её резному изголовью. А теперь ещё и любезно кровь отирает. Надо же, какой заботливый нашёлся. Изогнувшись, пытаясь освободиться, я дёрнула руками, но от этого верёвка лишь сильнее врезалась в кожу. — Прекрати, это не поможет. И постарайся не надрывать лёгкие криком, тебя всё равно никто не услышит. Я скоро вернусь.        С этими словами, он поднялся с края кровати и пружинистой походкой направился к двери.       Звук повернувшегося в замочной скважине ключа заставил горько расплакаться от отчаяния и жалости к себе.