Ангелы во тьме

Где же он? Она открыла буфет, но ничего не нашла. На кухне тоже не обнаружила ни грамма спиртного. Что ж, придется ехать в город или гости, где обязательно предложат что-нибудь выпить, например, вина, но лучше чего-нибудь покрепче, иначе она просто не доживет до вечера. Элиза распахнула шкаф, сняла несколько вешалок с одеждой, кидая на кровать. Она стала примерять, но ничего толком не подходило для неожиданного визита к какой-либо из ее подруг. Вдруг взгляд упал на темно-фиолетовую блузку с длинным рукавом и черные широкие брюки. Что ж, вполне сойдет, и никто не увидит синяков на теле. Как она докатилась до этого? Как могло такое случиться именно с ней, а не с Адой? Именно таких тихих, неспособных дать отпор женщин бьют мужья-тираны, но эта участь досталась не старшей сестре, а как раз ей. Ада не знала, что такое домашнее насилие. Ее муж вообще сдувает с нее пылинки, а она не ценит этого, мол, устала от его желания вести светскую жизнь. Чего она жалуется? Чем она недовольна, когда у нее есть все, и за это не нужно платить синяками на теле. А она, Элиза, достойна большего, и мама тоже постоянно твердила об этом. Четыре года тому назад ей казалось, что она отхватила самую блестящую партию, несмотря на то, что тот был немцем. Тогда в 1935 году, когда Англия и Германия подписывали морской договор, никто не мог предположить о войне, и Элиза безоглядно влюбилась. Михаэль Мюнс был не первым мужчиной, из-за которого она потеряла голову, но почему-то из множества ее поклонников она выбрала именно иностранца. В то последнее спокойное лето в их семье за ней красиво ухаживало сразу трое мужчин: журналист-американец, владелец универмага в Сохо и Михаэль. За коммерсанта Элиза не хотела выходить замуж, поэтому они решили просто остаться друзьями. С американцем у нее закрутился короткий, но страстный роман. Они встречались в маленьких дешевых гостиницах, проводя вместе всего несколько часов, куря и занимаясь любовью. С ним она ощущала себя такой раскованной и раскрепощенной, что ничего не боялась. Она даже забеременела от него, но сделала аборт: — детей нужно рожать от мужа, а не от любовника. Элиза знала: жениться ее журналист не хочет вообще, да и ни к чему им было идти под венец. Страстный роман вряд ли бы перерос в счастливый брак. Однажды эта страсть сожрала бы их в одночасье, превратив в подозрительных, ревнивых и жестоких людей. Поэтому Элиза, нисколько не думая, приняла предложение Михаэля, продолжая встречаться с журналистом до самой свадьбы. После венчания она больше его не видела. Он уехал куда-то, а она отправилась с мужем в Берлин — вить семейное гнездышко. Первое время они были очень счастливы, пока Михаэль не обнаружил письма Гая Данбара. Муж пришел в ярость. Элиза думала, что он убьет ее. Именно в тот день он впервые избил ее. Утром он просил у нее прощения, нежно обнимал, качал на руках, как ребенка, шептал ласковые слова, умолял простить, и Элиза сдалась. Она сама была виновата во всем. По-своему Михаэля можно понять: она не имела права продолжать писать письма Гаю. После этого случая Элиза совсем перестала ему писать, и в их семье на короткий миг установилось счастье, пока на пороге ее дома не появился Гай Данбар. Элиза не устояла перед его чарами, и пока тот находился в Берлине, они тайно встречались. Это длилось целую неделю. Семь дней прежнего счастья рядом с этим странным мужчиной, который почему-то разучился любить. Гай снова бросил ее. Опять уехал куда-то в неизвестном направлении, и с момента их прощального вечера Элиза больше ничего о нем не слышала. Конечно, Михаэль все узнал. В этот раз он жестоко избил ее — так, чтобы никто не узнал: не трогая лицо и кисти рук. Она думала, что, проявив агрессию один раз, все снова на какое-то время прекратится, но это продолжалось вновь и вновь. Теперь домашнее насилие стало неотъемлемой частью их жизни. Стоило только ей не так посмотреть на другого мужчину или нечаянно коснуться чужой руки, как муж приходил в бешенство. Он грубо вталкивал ее в дом, тащил в их спальню и бил. Она думала, что никто не догадается, не узнает, что творится за их закрытыми дверями. Только Ада как-то догадалась. Сестра ничего не стала говорить ей, читать нотаций, просить подать на развод — нет, она просто смолчала. И Элиза была благодарна за это сестре. Наверное, это была их последняя встреча. Она и так с трудом выбралась из дому. Михаэль нехотя отпустил ее в Париж, а когда та вернулась домой, то опять избил, словно наказывал за возможную, но несостоявшуюся измену в Париже. Нет, Элиза больше не играла с огнем: ей слишком была дорога своя жизнь. От одиночества, отсутствия ласки и любви, боли и разочарования она стала выпивать. Порой в такие минуты за бокалом крепкого вина или водки она сожалела, что так и не сбежала из Берлина вместе с Гаем, как тот просил. Тогда она была так слепа, не видела дальше своего носа, не замечала, как открыли гонения на евреев, как жгли книги, устраивали факельные шествия. Как она могла выйти замуж за нациста? Ее оправдывает только одно: четыре года назад папа твердил, что нет ничего плохого, что ее муж принадлежит к нацистам. Элиза тяжело вздохнула, глядя на жалкое отражение в зеркале. В кого она превратилась? Кем стала? Где та прежняя блестящая красавица, затмевавшая старшую сестру? Где она? Элиза не знала ответа. Под когда-то волнующими темными глазами пролегли тени, поэтому их приходилось маскировать тональным кремом [1], которым обычно пользовались актрисы, но не обычные девушки, — толстым слоем рисовой пудры. Только так получалось скрыть следы усталости, накопившейся за последние три года. Ну почему она все-таки не нашла в себе силы сбежать с Гаем? Почему? Может, потому что боялась оказаться брошенной им где-нибудь в незнакомом для нее городе? Ведь именно поэтому она отчасти приняла предложение Михаэля, что совсем не была уверена в Гае. Безусловно, можно было наплевать на все приличия, не побояться скандала, уйти к нему жить, не венчаться, а потом расстаться, когда их страсть бы потухла. Но Элиза так и не решилась на это: она хотела быть такой же респектабельной дамой, как Ада. Элиза провела расческой по каштановым волосам, заметив несколько седых волосков. Что ж, завтра придется идти в салон, чтобы исправить это дефект. Она еще очень молода, ей всего двадцать четыре, а из-за первой седины можно подумать, будто ей намного больше лет. Она позвала Ангелу, чтобы нагрела ножницы для завивки [2] и почистила ее черные замшевые туфли. — Герр Мюнс не разрешил вас выпускать из дому, — пролепетала девушка, опуская взгляд. — Посмотри на меня, — попросила Элиза. Их взгляды встретились в зеркале. В серых глазах служанки фрау Мюнс прочла страх. Конечно, та боялась потерять место. — Даже если он и узнает, то все равно ничего не сделает. Я сама с ним разберусь, а ему скажешь, что я обманула тебя и сбежала из дому. Ангела, я не могу постоянно находиться здесь. В Англии… — Элиза запнулась. — В Англии я могла делать все, что мне заблагорассудится и никогда не получать за это наказания. — Наверное, там вы были очень счастливы, — вдруг произнесла Ангела и тут же прикусила язык. Все слуги в этом доме знали, что происходит между хозяевами. Кухарка как-то сказала, будто все мужья бьют своих жен, и как только у них появится ребенок, все сразу прекратится. Только Ангела слабо в это верила. — Возможно, — тихо ответила Элиза, примеряя кольца, пока Ангела делала ей завивку. — Там другая жизнь. Гольф-клубы, теннисные корты, рестораны, свободное от идеологии искусство. Конечно, нищие и угнетенные тоже есть, но никого не загоняют в гетто по национальному признаку. Я знаю, что не стоит говорить тебе об этом — ты можешь донести на меня куда надо, но хочу верить, что все останется между нами. Так ведь? — Да, фрау Мюнс, — пролепетала девушка. — Тогда почему вы не остались в Лондоне с родными? — Моя сестра вышла замуж, и я тоже хотела стать чьей-нибудь женой. Был один мужчина, которого я, кажется, любила, но любил ли он меня? Думаю, что нет. — Элиза легко улыбнулась, глядя на свои руки. — Я всегда думала, что счастливый билет по жизни вытяну я, а вместо этого его получила неуверенная Ада. Мужчины никогда на нее не засматривались. Она блеклая, тихая. Разве женщина может быть такой? В наши дни нужно громко заявлять о себе. — Я закончила. — Ангела положила ножницы на фаянсовое блюдо. — Выглядите хорошо. — Думаю, здесь уместней сказать: «Неплохо, фрау Мюнс». Элиза быстро оделась, взяла со столика шляпку с вуалью и направилась на улицу. Она решила поймать такси, чтобы никто из друзей Михаэля не заметил ее на улицах Берлина. Нет, она поедет на машине к Петре Ландау, пусть та и жила неподалеку. Петра Ландау — известная личность в Берлине. Жена промышленника, члена нацисткой партии, одна из первых красавиц города, восхищавшая своим изяществом самого фюрера. Многие мечтали заполучить ее в подруги, но не каждая могла найти к ней подход, однако Элиза и Петра сразу подружились. — Дорогая, ты неважно выглядишь, — начала по-английски Петра вместо приветствия. Когда они были вдвоем в доме, полном слуг, то никогда не говорили по-немецки. По всей видимости, не только у одной Элизы были страхи. Элиза, устало улыбаясь, с ног до головы оглядела подругу. Она даже дома всегда выглядела великолепно. Темно-синее платье подчеркивало цвет бледной кожи, медных, аккуратно уложенных волос и голубых глаз. — Прости, что приехала без звонка. — Элиза поцеловала подругу в щеку. — Ничего страшного, — отмахнулась Петра, открывая дверь гостиной. — Как Париж? — Прекрасен, как и всегда, жаль только, что погода испортилась, — спокойно ответила Элиза, садясь на мягкую софу. — У тебя будет закурить и выпить? — Конечно, милая моя. Для тебя у меня есть все, что твоей душе угодно. — Петра встала с софы, подошла к буфету, достала бренди и стаканы. — Как твоя сестра? — Ада… — Элиза зажгла сигарету. Она даже и не знала, что толком сказать. Сказать, что завидует ей? Так это не секрет для Петры. Сказать, что Ада скучная? Так и это Петра знала. — Она нисколько не изменилась. — В этом я нисколько не сомневаюсь. — Петра тоже закурила. Петра и Ада виделись всего лишь раз, пару лет тому назад в Париже, и уже тогда Петра сформировала четкое представление о том, какая на самом деле Ада Равенхарт. Ее считали самой добродетельной женщиной английского света, но Петра всегда знала, что за внешним спокойствием этой женщины скрывается что-то совершенно иное. — Завидую я их спокойствию. — Петра повернулась к подруге. — Англичане думают, что на них не подует пламя, но мы с тобой знаем, что война будет. Для чего тогда столько военных в стране и столько военных заводов? — Ада другого мнения. — Элиза положила в пепельницу тлеющую сигарету, делая глоток бренди. — Думаю, что в скором времени я не увижу ее. — Скажи, ты всегда ей завидовала? — вдруг поинтересовалась Петра, в ее голубых глазах появились хитринки. — Нет, — честно призналась Элиза. — Нет, пока она не завела роман с художником, а потом выскочила замуж за эту тряпку Адриана Равенхарта. — Ты завидуешь ей, потому что у нее спокойная жизнь. Вот, к примеру, если у нее заведется любовник, то ее муж будет молча смотреть, как она ему изменяет, и с каменным лицом слушать сплетни о ней, ходящие в свете, —заключила Петра. — Твой же муж — собственник, и, конечно, ты сама виновата, что он так поступает с тобой. Следовало быть осторожней. Мой муж не знает о моих приключениях, но ты же можешь приручить Михаэля. Это вполне возможно. — Я пробовала, Петра, — возразила Элиза. — Значит, плохо старалась, — отрезала Петра. Поговорив еще немного с подругой, Элиза поехала домой. Переступая порог, она сразу поняла, что муж дома. От страха бешено забилось сердце. Может, правда стоит поступить, как советовала Петра: не перечить ему, не пытаться оправдываться, а быть покорной. — Я, кажется, говорил тебе, чтобы ты сидела дома, — прогремел его голос. Стуча каблучками, Элиза подошла к нему. Медленно подняла на него лицо, читая в бездонных холодных глазах гнев и ярость. — Ну прости меня. — Элиза встала перед ним на колени. — Мне нужно было поговорить с Петрой. Прости меня. Верь мне. — Хотел бы верить, но после твоей интрижки с тем паршивым американцем не могу. Нет, моя дорогая, я больше не верю тебе. — Михаэль замолчал. Вуаль на шляпке искажала ее взгляд, но так ему нравилось больше: она придавала ей трагической вид, делала ее покорной. — Знаешь, я потом узнал, куда он делся. Он отправился в Испанию. Надеюсь, наши парни его там прибили. Он заслужил собачью смерть. «Я уезжаю защищать правду», — вспомнила Элиза. Вот что он сказал ей на прощание. Тогда она толком не поняла, что он забыл в Берлине, но теперь все стало ясно: Гай приезжал попрощаться с ней, дать понять, что их история окончательно закончилась. Михаэль провел пальцем по ее губам. Она потянулась к нему, касаясь светлых волос, затем щетины, пристально глядя ему в глаза. Он резко схватил ее за плечи, притягивая к себе, яростно целуя в губы, чувствуя на языке дым от сигарет и вкус бренди. Элиза крепче обняла его. Почему-то на мгновенье ей показалось, будто так страстно ее сжимает Гай. Сердце вдруг дрогнуло от этой мысли, и Михаэль, почувствовав это, расценил как ее ответ на свои действия. Нисколько не смущаясь присутствия слуг в доме, Михаэль уложил ее на диван, стараясь как можно быстрее освободить жену от одежды. Он хотел поскорее получить ее и доказать, что ее никчемный журналист — ничто по сравнению с ним. Когда он вошел в нее, Элиза вздрогнула под ним, желая оттолкнуть от себя, но, вспомнив нравоучения Петры, передумала. Почему один и тот же физиологический процесс, а чувства совершенно разные? Почему с Гаем или другими мужчинами до него все было иначе, и она получала истинное удовольствие от секса, а сейчас… Сейчас только пустота, но она решила подыграть мужу. Так надо, если она не хочет, чтобы насилие над ней снова продолжалось. — Если еще раз обманешь меня, Элиза, как в прошлый раз, я отправлю тебя в больницу для таких женщин, как ты, лечить твою нимфоманию [3]. Ты поняла меня? — Да, я поняла, — прошептала она, глядя ему в глаза. — Вот и чудно. Быстро одевшись, Михаэль оставил ее одну. Элиза подняла шляпку с пола и заметила капли воды на вуали. Это были ее слезы. Слезы на вуали.