Прости, но я тебя помню

      — Таисия! — закричала Вика, выскакивая из машины и одним прыжком оказываясь рядом с беглянкой.       Боже, прошло каких-то сорок минут, а Виктория успела поседеть, постареть и трижды умереть от страха, ведь если бы беглянка не нашлась… Нет!       Об этом исходе событий Кузнецова предпочла вообще не думать, ибо ясно было одно: если бы Таисия пропала, то жизнь Вики в тот же миг стала бы адом на земле. Во-первых, она бы загрызла себя чувством вины за то, что в заботах о личном счастье «проглядела» ребёнка, а во-вторых, рано или поздно всё узнавший брат по голове бы точно не погладил — достал бы даже из-под земли, не то что из колонии.       «Слава Богу, всё обошлось», — повторяла себе Вика, стараясь гнать из головы любые другие мысли: она упрямо смотрела на дорогу, выворачивая руль в сторону, указанную Лизой.       И вот цель. В глаза ударил свет фар Лизиной машины, и, взвизгнув шинами, Кузнецова притормозила и тут же бросилась к девочке.       — Тася! — Вика трясла её за плечи, отчего девчонка покачивалась в стороны. — Тася, нашлась, слава Богу. Больше так никогда не делай! Ты меня поняла?       Девочка кивнула, лишь на мгновение подняв глаза и посмотрев на перепуганную до смерти Вику, и вновь устремила взгляд куда-то под ноги: разговаривать Барышникова явно не имела желания.       Макс, который всё это время наблюдал за происходящим через призму лобового стекла, напрягая все извилины, пытался понять, какая же роль отведена ему?       Что он испытывает? Испугался, как Вика?       Нет, не напуган — раздражён: вместо того, чтобы видеть сны, он должен полночи гоняться за внучкой нацистки. И вообще, выбирал ли он всё это? Его ли это жизнь?       Взгляд упал на стоящую рядом с Таисией Лизу, и сомнения увеличились в разы. Но почему он вдруг задумался об этом? Разве он не сам принял решение оставить Лизу и жениться на Вике, разве не сам согласился взять Тасю? Или это за него согласились, не оставив выбора? Но кто? Кто творит всё это с его жизнью?       — Твою мать! — воскликнул Морозов вслух, ударив кулаком о сидение.       Надо ехать домой, надо просто ехать домой. Выпить виски и попытаться уснуть, ибо совершенно ясно, что дальнейшее копание в глубинах подсознания не приведёт ни к чему хорошему, а ресторан для свадьбы уже заказан.       Макс вышел из машины с острым желанием поторопить невесту, которая что-то говорила Лизе, и наконец укатить отсюда куда подальше, но едва он собрался выкрикнуть что-нибудь типа: «Вик, а давай вы с Лизой свой бабский трёп на потом отложите? Поехали!», как взгляд зацепился за рыжий Тасин локон.       От прежней бунтарки и след простыл. Девочка стояла, осунувшись, максимум втянув голову в плечи, и ожидала сурового приговора взрослых за совершённое благое деяние, ведь она думала, что её уход всех примирит. Что-то высматривая в яме на асфальте, Таисия не поднимала глаз, и лишь изредка хлюпая носом, выдавала себя, а вернее свои — слёзы.       Пристально глядя на неё, Морозов не мог вымолвить ни звука: все слова застряли в горле острыми иглами, так и не став членораздельной речью, а ещё через секунду сознание молодого человека будто помутилось, и на месте рыжеволосой девочки возник тёмненький мальчик.       Мальчик, который оказался никому не нужен: маму он никогда не видел, только слышал, что она покончила с собой, а отец никогда не питал к сыну нежных чувств, и как только пришла пора идти в школу, тот мигом запихнул сына в закрытый пансион — и был таков.       Вот так мальчишка и рос — всегда наедине с собой, даже если вокруг куча народу, которые охотно называли себя его друзьями, и толпы безумно влюблённых девочек. Он всегда был один, словно волчонок, что остался без своей кровной стаи, и теперь в любой другой стае оставался чужаком. И имя ему Макс Морозов.       — Твою мать! — Морозов с остервенелой злостью стукнул кулаком по крыше авто.       Руку мгновенно пронзила боль. Так ему и надо — поделом. Как он мог не замечать этого раньше? Как мог не понять, что сейчас она — такой же одинокий волчонок, не принятый до конца в новой стае: так или иначе она всегда будет наследницей нацистов и всегда — наедине с собой.       Макс поднял взгляд к ночному небу: нет, он вовсе не хотел взывать к Богу, просто проверил, не собирается ли дождь, который сейчас был бы очень кстати, ведь Макс — не Тася, и спрятать слёзы будет куда сложнее.       Память запестрела давно забытыми и выброшенными в мусор за давностью лет картинками. Больно — словно кто-то невидимой рукой вскрывает гнойный нарыв.       Вот восьмилетний Максим снова спрятался в углу под лестницей и, утирая слёзы рукавом, смотрел на трещинки в полу. Он ненавидел весь этот мир целиком — за то, что не был принят и понят. У него вроде бы было всё, о чём мечтают тысячи ребят: богатый отец, крутой телефон, место в самой элитной школе; не хватало лишь самую малость — любви. Простой родительской любви. Впрочем, мало ли их здесь — таких «сирот», которых родители отдали в пансион, лишь бы только детки жить не мешали. Половина — да наберётся.       Правда, на самом деле Макс выгодно отличался от них: у него была любящая мать, которая, как и он, ненавидела мир за то, что однажды он отнял у неё сына. Но тогда он этого не знал. Тогда он был просто мальчишкой, который поклялся любить тех, кто будет совсем один, как он сейчас.       И что же теперь?       Теперь мальчик вырос, все воспоминания о детстве покрылись слоем ностальгической пыли и стёрлись из памяти, все обещания давно позабылись. Да и есть ли дело до детских клятв во взрослой суетной жизни, когда на работе одни преступники, а дома — одни проблемы, когда не в ладах с самим собой?       А ведь он хотел, чтобы Тася не нашлась: не то чтобы она его так напрягала, просто хотел, чтобы все нити, связывающие его с семьёй Барышниковых, наконец были разорваны раз и навсегда. Он, конечно, не признался в этом даже себе, дабы не выглядеть моральным уродом, но страшно даже не это.       Страшно, что в тот момент, когда он обрадовался её исчезновению, он предал того маленького мальчика — предал самого себя, и от этого становилось мерзко.

***

      Проводив взглядом скрывшуюся за углом машину, Лиза облегчённо выдохнула: слава Богу, в этой суматохе перепуганной Кузнецовой не пришло в голову спросить, как она обнаружила «пропажу». Пришлось бы врать, выкручиваться…       Ну, не говорить же, что она просто стояла в их дворе? И просто смотрела на их окна? Не говорить же, что она почти каждый день так делает, чтобы хоть как-то унять душевную тоску? А сегодня, отъехав от их дома пару кварталов, она вдруг заметила знакомый рюкзачок, что тихо крался вдоль бордюра в одном из соседних дворов. Она, конечно, остановилась, она, конечно, её подобрала и, конечно, оповестила «семью» о находке. Правда, что говорить, если её спросят о подробностях, так и не придумала, но, к счастью, говорить что-то и не пришлось.

***

      Автомобиль тихо ехал по направлению к дому: все находящиеся в салоне молчали, и вроде бы многое стоило обсудить, но на это просто нет осталось сил; да и потом, утро вечера мудренее. Макс напряжённо смотрел на дорогу, что простиралась впереди, и лишь один раз бросил взгляд на заднее сиденье машины: Вика прикрыла глаза, Таисия о чём-то задумалась: видимо, пыталась предугадать, что её ждёт дома.       Внезапно яркий свет фонаря ударил в боковое стекло, спровоцировав яркую вспышку в памяти Морозова.       Вот он стоит на заснеженной аллее на территории одной из психбольниц. За шиворот падает мелкий противный снег, а пять минут назад проявились первые симптомы смертельного вируса, но всё это его практически не волнует, ибо прямо сейчас два здоровенных амбала тянут его изнеможённую и исхудавшую маму ко входу в больницу: она напоминает узника концлагеря и даже не сопротивляется — нет сил. Только на секунду обернувшись, смотрит на сына взглядом, полным материнской любви — так на Макса ещё никогда никто не смотрел, а самое страшное то, что он сам обрёк на это родную мать и теперь не может просто прижаться к ней. Перед этой болью даже перспектива скорой смерти от вируса меркнет.       Максим встряхнул головой, прогоняя прочь болезненные воспоминания, и плавно притормозил у подъезда.       Всё уже позади: его мама жива, здорова и счастлива, но тот день навсегда застрял в памяти, и то, как было больно, и то, как хотелось ко всем чертям разрушить стены этого унылого здания, чтобы просто увидеть маму, он уже никогда не сможет забыть.       Ведь и Тася не хотела ничего сверхъестественного: просто увидеть и обнять родного человека, которого продолжала любить, несмотря ни на что. Просто увидеть брата и обнять, и плевать она хотела на все запреты.

***

      Только усталая троица успела переступить порог, как на звуки в прихожей тут же выскочили остальные домочадцы — переживали, сна ни в одном глазу.       — Ну слава Богу, пришли! — воскликнула Мария и едва открыла рот, чтобы сказать что-то ещё, как её перебил собственный сын.       — Пришли, мам, пришли, — проронил он, снимая обувь. — Можете спокойно идти спать, все дома, — пока Маша ошеломлённо молчала, Морозов переключил своё внимание на Вику: — Ты тоже иди ложись, а нам с Тасей поговорить надо.       — А…       — «Бэ», — кротко ответил Максим, всем своим видом показывая, что лучше не спорить.       Оставив все свои причитания, вздохи и расспросы при себе, все разбрелись по комнатам, хотя каждому было безумно интересно, что Макс собирается говорить Тае. Всем интересно, а Тасе страшно.       Барышникова стояла посреди прихожей, не смея пошевелиться и по максимуму втянув голову в плечи.       «Господи! Какой она ещё ребёнок», — проскользнула мысль в голове Макса, когда он, обернувшись, посмотрел на неё. Просто ребёнок, неимоверно далёкий от фашистских идеологий, её, в отличие от идеализации общества, волнуют совсем другие проблемы. Волчонок, пытающийся прибиться к стае: такой же самый, каким был Макс.       А ведь если задуматься, то проблема поколений будет существовать всегда, только дело совсем не в том, что наши родители выросли на группе «Ласковый май», а наши кумиры — «Ранетки», проблема не в том, что Шурик сменился на Сашу Белого, а тетрис — на планшет. Просто взрослея и окунаясь с головой в море бытовых и житейских проблем, мы перестаём слышать голос маленького ребёнка внутри нас. Проблемы детей нам кажутся пустяком в сравнении с нашими собственными, а ведь когда-то нас волновало то же самое, и нас точно так же не понимали взрослые. Так может, порой, чтобы понять ребёнка, нужно просто разбудить ребёнка внутри себя?       Макс потрепал Таисию по кудрявой голове и, присев перед ней на корточки, заглянул в глаза и произнёс:       — Пойдём кофе попьём? — и тут же исправился. — Я кофе, а ты — чай.       — Какао, — всё ещё испуганно шепнула девочка.

***

      — А что, спать совсем не будем? — поинтересовалась Таисия, доставая из кухонного шкафчика две кружки.       — Неа, не будем, — ответил ей в тон Макс, наливая в одну из кружек воду. — У каждого в жизни должна быть хотя бы одна бессонная ночь.       — И ругаться не будешь? — заискивающе спросила девочка, усаживаясь на стул и сдувая пенку с кофейного напитка. — Совсем?       — Не буду, только обещай мне больше так не делать. Мы все тебя любим, а если и ссоримся, то это наши заморочки. Поняла?       Таисия кивнула и после недолгих раздумий всё же решилась сказать, при этом опустив глаза и разглядывая пёстрые узоры на чашке:       — Просто я…       — Я знаю, — Морозов не дал ей договорить: молодой человек подсел ближе к ней и играючи взлохматил рыжие волосы, — знаю, ты очень скучаешь по брату. Но поверь, тюрьма — страшное место, и я думаю, твой брат не хотел бы, чтобы его сестра там побывала.       — А откуда ты знаешь, что там страшно? — девочка ожила, страх упал с её плеч, как старая поношенная кофта, она вновь стала прежней: милой и любопытной.       — Ну, я же там работаю, — пояснил Макс, отхлёбывая горячий кофе и едва сдерживаясь, чтобы не прокомментировать ожёг языка нецензурной бранью.       — Ты? — брови девочки стремительно поползли вверх, на лице возникла гримаса искреннего удивления. — Ты же полицейский, — в детском сознании одно никак не связывалось с другим.       — Правильно, но там тоже есть камеры, где содержат преступников…       Эта ночь и вправду была бессонной.       Они с Тасей проговорили обо всём. И неважно, что все эти рассказы про Димку, что сидит за соседней партой и тайно любит Надю Авдееву, про русалочку и феечек из какого-то там клуба, были абсолютно лишней информацией для Макса: главное — это было важно для Таси. И, может быть, ощутив небезразличие к себе, эта милая, не испачканная грязными помыслами фашистов девочка станет гораздо счастливее того маленького мальчика, что плакал в коридоре «Логоса», забившись под лестницу. По крайней мере, этому мальчику очень бы этого хотелось, и плевать, что он давно вырос.

***

      Кузнецова ворочалась с бока на бок и никак не могла заставить себя задремать: не то чтобы весёлый щебет Таси, доносящийся с кухни, сильно мешал, скорее наоборот — он помогал хоть немного отвлечься от дурных мыслей, которые мало того, что нагло лезли в голову, так ещё и «припёрлись» с опозданием. Только сейчас, отойдя от испуга, Вика вдруг задумалась, как же Елизавете удалось обнаружить Таю? Что она делала в двух кварталах от их дома?       Может, она специально это подстроила? Подговорила Таисию сбежать, подобрала её во дворе и стала ждать, пока перепуганные её исчезновением все разругаются в пух и прах? А потом вернула, чтобы показать Максу, какая она молодец.       — Ты параноик, — упрекнула брюнетка сама себя, откидывая одеяло и присаживаясь на кровати. — Надо уметь доверять людям.       Виктория прекрасно понимала, что постоянные подозрения, поиски двойного смысла в чьих-либо поступках, ожидание подвоха не приведут ни к чему хорошему: такими темпами рано или поздно психоз разовьётся. Нужно успокоиться. Просто успокоиться, ведь всё закончилось хорошо, а то, что ночь выдалось бессонной… Подумаешь, одна бессонная ночь. Сколько их было и сколько будет…

***

      Ночь выдалась бессонной не только для Вики Кузнецовой, но и для её тёзки — Вики Родионовой. Её ночной сон встревожил неожиданный звонок подчинённого Макса Морозова, который сбивчиво сообщил о пропаже девочки, которую его семья взяла под опеку, и попросил помочь в поиске. Вика, конечно, не отказала, но уже через пятнадцать минут Максим вновь позвонил и дал «отбой»: вроде как беглянка нашлась.       Казалось бы, всё нормально — ложись и спи, но нет, уснуть не выходило: Родионова то и дело пыталась представить, что там произошло и чем всё закончилось: то ли беременные все такие впечатлительные, то ли надоело врать самой себе, что Максим — просто друг и не более. Так или иначе, но сон пропал до самого утра.       С утра же она едва ли не самой первой прибежала в отдел и принялась ждать от Морозова каких-либо известий.       Вот и сейчас девушка сидела за рабочим столом и, борясь со сном с помощью крепкого чая (сколько раз в такие моменты она жалела, что беременным не рекомендован крепкий кофе!..), а с вечным голодом — пирожным, она буквально гипнотизировала взглядом старую деревянную дверь, ожидая, когда войдёт Макс.       Дождалась: дверь скрипнула. Вика, схватив со стола какой-то лист, тут же сайгаком подскочила к молодому человеку, едва переступившему порог.       — Ну что, Макс? — пытливо выкрикнула Вика, заставив его обратить на себя внимание. — Что там с девочкой?       — А тебе можно так скакать? — задал он встречный вопрос, будто решив проигнорировать предыдущий. После, кинув ключи от машины на стол, всё же ответил: — Нашлась…       Макс рассказал Вике всё спокойно, не торопясь, разложив по полочкам, а она слушала, внимательно вглядываясь в его глаза, и не перебивала. Лишь когда Морозов закончил рассказ, Вика решилась спросить:       — Скажи, а что связывает тебя с братом этой девочки? — и уточнила: — Ну, кроме бурного прошлого в «Логосе»?       Парень на секунду задумался: действительно, а что их связывает?       — Меня — ничего, кроме взаимной неприязни, а вот с Викой моей у них… как бы это правильнее, сказать… — он вновь замолчал, подбирая слова, — больше, чем дружба, но меньше, чем любовь.       Максим подошёл к начальнице и пальцем заботливо вытер засохший крем от пирожного в уголке губ, а затем с улыбкой добавил:       — Ну, это как у нас с тобой…       Казалось, ещё секунда — и их губы соприкоснуться в поцелуе, но в этот самый момент раздался скрип, и в дверном проёме возникла голова Жеки:       — Макс, давай на выезд…       — Иду, — отозвался Морозов, спешно покинув кабинет вслед за своим напарником.       Родионова осталась стоять, обдумывая его слова и несостоявшийся поцелуй и сильнее прижимая к животу бумагу, которую всё это время держала в руках.       Копия приказа об изменении приговора и досрочном освобождении Барышникова попал к ней в руки вчера, но она так и не успела, а может, просто не решилась показать его Максиму.