Прости, но я тебя помню

      Природа от рождения наделяет человека зрением, чтобы тот мог видеть всю красоту и вместе с тем несовершенство этого мира, видеть глаза матери, наполненные любовью, и как ребёнок улыбается во сне, видеть, как волны омывают песчаный берег и как по стеклу стекают капли дождя. Наделяет слухом, чтобы слышать раскаты грома и как ливень стучит о крыши подъездов, пение птиц и шелест молодой зелёной листвы, тихие признания в любви и лепет своих подрастающих детей.       Зрение, слух, осязание, обоняние и многое другое, чем человек одарён природой, жизненно необходимы ему от рождения до смерти, иначе картина мира не будет полной. Но есть ещё один подарок вселенной, от которого с превеликим удовольствием отказалась бы добрая половина человечества, ещё и приплатили бы, лишь бы избавиться от возможности помнить.       Память — она так же, как и зрение, дана нам от рождения до смерти, но лишь она одна и великий дар, и мучительная кара одновременно. Ибо она способна согреть нас в самый холодный вечер и сжечь нашу душу в адском пламени, способна залечить одни раны, а другие заставить кровоточить ещё сильнее.       Память — единственная боль, от которой нет обезболивающих лекарств, и именно память самый жестокий палач. Она медленно убивает нас нашими же руками, и она же самый искусный мошенник, которому нет в мире равных.       Память с лёгкостью подменяет золото медью, показывая близкое далёким, день за днём по крупице отнимая у нас то, что нам воистину дорого, оставляя взамен то, от чего мы хотели бы избавиться.       Вон тот мужчина, видите? На первый взгляд кажется, что он всего лишь хочет спрятаться в тень от палящего солнца, или может у него проблемы на работе, но на самом деле проблема совсем в другом. Вот уже десять лет, как нет рядом его любимой жены, которую убила страшная болезнь, и день за днём, секунду за секундой, память по крупицам отнимает у него её черты. Нет, он, конечно, помнит, как она выглядела, что любила и о чём мечтала, но уже стал забывать, как она щурилась на солнце, как забавно смотрелась в его огромном военном тулупе, как сильно боялась ос. С каждым уходящим в историю днём он всё старательнее хватается за эти ускользающие мелочи, сплетая их в паутину, только бы ничего не забыть, только бы помнить, и ведь помнил. Помнил её крики, когда боль достигала апогея, и не помогал даже морфий, помнил её предсмертную агонию, помнил её взгляд, и как одними губами она просила его быть счастливым. Понемногу размывая черты любимой, словно дождь, что уничтожает рисунок, нарисованный на асфальте мелом, память ни в какую не соглашалась отнять хоть толику боли, заставляя вот уже десять лет просыпаться от ночных кошмаров.       А вон там, на аллее, красивая девушка ведёт за руку маленького мальчика. Мимо проходящие парни кидают ей вслед восхищённые взгляды, но она ни на кого не смотрит, следя лишь только за своим малышом, и стоит ему только улыбнуться ей, как память тут же колет душу тысячами острых игл, возвращая в тот день, когда она, обиженная на весь белый свет, брошенная своим любимым мужчиной, сидела в больничной палате, послушно ожидая своей очереди. Она хотела убить его, убить своего сына. Вовремя одумавшись, не совершила самого страшного. И всё бы ничего, но тот день то и дело всплывает перед глазами так ясно и чётко, как будто новейшее 3D изображение. Каждый раз, слыша смех своего ребёнка, она тонет в этой бурной реке воспоминаний и захлёбывается горьким чувством вины.       Видите, прямо по тропинке к гастроному медленно идёт старенькая бабушка. От её дома до магазина десять минут ходьбы, но она уже забыла половину того, что собиралась купить, однако попроси её рассказать, как в годы войны немцы расстреляли её семью, старушка, путающая время и дни недели, припомнит всё до мелочей. И погоду, и время суток, и как пахнет порох, и то, что у одного из немецких солдат была родинка на носу.       Поэтому я всё же думаю, что не ошиблась, говоря, что память — это то единственное, данное природой, от чего очень многие на этой земле отказались бы с большим удовольствием.       Без неё ведь проще, без неё не больно.       Но в жизни всё бывает, и с точностью до наоборот тоже бывает. Память каждый день, минуту, мгновение, сжигает нас изнутри, рвёт душу на части, но мы ни за что не хотим просто отказаться от прошлого и жить настоящим, мы продолжаем изо всех сил цепляться за обрывки воспоминаний, что скрыты в словах, мелодиях, фотоснимках. Мы бережно храним вещи, напоминающие нам о тех или иных, пусть и болезненных, обстоятельствах. И не то чтобы это хобби такое — сознательно причинять себе боль, просто кажется, что иначе это будем уже совсем не мы.       Например, как тот мужчина, что брёл сегодня по парку. Его жену уже не вернёшь, он давно бы мог вновь впустить любовь в своё сердце и прожить остаток дней совсем иначе. Но ведь, придя в его жизнь, другая женщина невольно изменит его, и это будет уже другая история и другая жизнь, однако нужна ли она ему?       А кто-то, как например Лиза Авдеева, выбирает другую жизнь, смело переворачивая страницу, но всё оказывается не так-то просто: перевернуть страницу мало, важно не оставить закладки, и каждый раз, мысленно возвращаясь, не перечитывать несбывшуюся сказку, понимая, что той прежней Лизы всё же не хватает. Лизы, которая до одури любила Макса. Лизы, которая мечтала с ним до старости и в горе, и в радости.       Одни раз за разом возвращаются в прошлое, а другие отдали бы всё, чтобы забыть и школу, и фашистов, и вирус, а главное — Лёшу. Лёшу, сны о котором приносит ветер, каждую ночь врываясь в отрытое окно.       А третьим удаётся невероятное. Бог его знает, какой неимоверной ценой, они откупаются от памяти и, забывая определённый эпизод из своей жизни, живут вполне себе счастливо. Только вот незадача — никому знать не дано, когда истечёт кредит и какие проценты за «амнезию по заказу» придётся в итоге выплатить, особенно если у вас одна память на двоих. Вика Родионова ведь тоже всё помнила.       Так или иначе, отношения с памятью у всех свои. Для кого-то она лекарь и тёплый огонь, согревающий в зимнюю стужу, а для кого-то палач и соль в бурлящей ране.       Но у каждого есть выбор. Помнить нельзя забыть. Каждый сам поставит запятую.

***

      Мария бережно вклеивала фотографии младшего сына в красивый альбом с картонными, ярко раскрашенными страницами. Каждый снимок она брала в руки словно редчайший бриллиант, и аккуратно прикладывала его к странице. Все моменты, запечатлённые на этих снимках, были ей безумно дороги. Вот Егор впервые держит голову, вот впервые улыбнулся, а здесь впервые пополз, а вот и первые шаги. Всё это святая материнская память запомнит и сохранит в сердце, каждый важный момент в жизни своего ребёнка. Память, которую у неё однажды отняли.       Женщина бережно гладила пальцами яркие фотокарточки, и из её глаз, откуда не возьмись, полились слёзы, горькие материнские слёзы, переполненные болью утраченного времени. Каждый раз, когда Мария смотрит на маленького сынишку, она вспоминает о том, что Максима таким она не видела. Она не видела его первых шагов, не слышала первых слов, не укачивала его, когда у него резался первый зуб, не любовалась, глядя, как он спит и улыбается во сне.       Да, конечно, сейчас у него множество фото, по десять за сутки, а с помощью страницы в популярной сети можно отследить весь его день пошагово: что ел, где бывал и с чего его сегодня «бомбит». Нет, современные технологии — это, конечно, здорово, но только такого вот альбома у него никогда уже не будет, а у Маши никогда не будет памяти о детстве своего ребёнка.       Помнить нельзя забыть. Вот только она не выбирала, где ставить запятую, выбор сделали за неё.       — Мам, ты чего? — вдруг раздалось за спиной.       Женщина поспешно вытерла солёные капли со щёк и изо всех сил постаралась улыбнуться, оборачиваясь в сторону сына. Отдохнувший, загорелый и по всей видимости абсолютно счастливый. Медовый месяц определённо пошёл ему на пользу.       — Да так, просто Егоркины фотографии раскладываю, — она решила сказать всё, как есть, — и стало грустно, что тебя я таким не помню.       Колючие иглы пронзили сердце, в который уж раз. Максу хорошо был известен оттенок этой грусти, он не раз пробовал её на вкус, с умилением наблюдая, как мама проводит время с младшим братом. Он обижался на судьбу за то, что у него такой мамы не было, а, впрочем, в детстве у него никакой не было, был только приёмный отец, который не любил никого и ничего, кроме денег.       — Мам, — он подошёл и обнял её со всей своей теплотой и нежностью, столько, пожалуй, не достанется ни одной женщине мира, — мне тоже грустно, правда, но ты ведь сейчас рядом, и это важнее. Я всегда буду ценить то, что ты сделала. Ты, не сдаваясь, искала меня столько лет.       Макс чмокнул её в губы и ощутил вкус соли на губах.       — И вообще, знаешь что? — его голос заметно повеселел, давая понять Марии, что минутка скорби окончена. — У меня, того гляди, скоро дети будут, вот их и будешь фотографировать каждую минуту и всё про них в такой альбом записывать.       Мария хотела что-то ответить, но её перебила буквально влетевшая в кухню Тася:       — Тёть Маш, пойдём скорее, там экстрасенсы уже начинаются, — объявила девочка.       — Ой, Тасюль, я, наверное, сегодня смотреть не буду, — с улыбкой ответила она.       — Ну ты всё равно приходи, — крикнула Тася и побежала обратно к телевизору.       — Как это? — Макс, жующий бутерброд с колбасой, удивлённо поднял бровь. — Ты, и не будешь? — раньше ведь мама не пропускала выпусков популярного шоу. — А как же новый сезон, дух хаоса…       — Ой, — женщина отвернулась к окну и задумчиво постучала пальцами по столу, признаваться в глупых страхах не хотелось, но видно выбора не было. — Мне из-за этих экстрасенсов потом всякое мерещится.       — Что, сумрачный мир в зеркале отражается? — хихикнул Морозов, похоже не воспринимая слова матери всерьёз.       — Нет, — она заговорила шёпотом и ближе наклонилась к сыну, который присел напротив неё. — Мне уже неделю кажется, что за мной следят.       Услышав слово «следят», Максим едва ли не подавился остатком бутерброда и приложил неимоверные усилия, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица и ничем не выдать себя матери, а она между тем продолжала:       — Причём дома всё нормально, а выйду во двор с детьми — и сразу начинает казаться, что за мной кто-то наблюдает, — она зашептала совсем тихо: — Сынок, я не хочу опять в психушку.       И снова боль. Острая пронзающая насквозь боль. Воспоминания прилетели, словно птицы, и приземлились на ресницах, перед глазами парня вновь возник тот день, когда он сам отдал её на растерзание дьяволу в белом халате. Поднявшись со стула, он подошёл к матери и, присев на корточки, взял её руки в свои ладони и поднёс к своим губам.       -Мама, — сколько же безумной нежности и любви сейчас прозвучало в его голосе, — я больше никогда не дам тебя в обиду, никто не причинит тебе боль, — нежное касание к тёплым рукам.       Чувствуя, что они оба сейчас разрыдаются, Морозов решил быстро сменить тему.       — А экстрасенсов всё же посмотри, я в интернете читал, что тот мальчик молоденький… Ну, который логик, — уточнил он, видя проснувшийся интерес во взгляде матери. — Мутит с той ведьмой, которая ногу сломала.       — Да ладно? — женщина, кажется, забыла о своих страхах.       — Прохладно, — передразнил Макс и выложил козырь: — Ей сорок пять, ему двадцать три…       — Так это ж больше разница, чем у нас с тобой, сын, — Максим кивнул. Как и предполагалось, усидеть на месте женщина не смогла и уже в следующее мгновение убежала в комнату, крикнув: — Тася, я иду!       Оставшись один, Морозов незамедлительно набрал заученный наизусть номер и после приветствий сразу перешёл к сути:       — Вик, кажется, Барышников объявился.       Выслушав всё, что скажут на том конце, он предложил:       — Давай не по телефону, я сейчас приеду, тебе что-нибудь купить?

***

      В Москве и за её пределами цвело и благоухало жаркое лето, щедро одаривая горожан теплом и солнцем, да с запасом, чтобы хватило на промозглую осень и долгую зиму.       Однако на этом клочке земли, хоть он и не так далёк от Москвы, время будто остановилось и навечно застыло в том октябрьском дне, когда синее осеннее небо вдруг стало чёрным от копоти. Но, даже уничтожив здание школы, пламя не унесло с собой их память, оставив с каждым все воспоминания о днях, проведённых внутри «Логоса», хотя, кто знает, может, кто-то и смог забыть? Смог забыть и действительно начать новую жизнь, ведь каждый сам решает, где поставить запятую. Так или иначе, она не из их числа, память ещё жива.       Елизавета осторожно ступала по сухой выжженной земле, неизвестно откуда взявшийся ветер трепал белокурые локоны. Вот ещё несколько шагов и вдалеке покажется островок скорби.       Наверное, в этом мире едва ли найдётся что-то более леденящее душу, чем это зрелище: несколько могильных холмов на безжизненном пепелище.       Этот островок скорби, словно оазис в пустыне, здесь всегда пестрят яркие букеты с живыми цветами. Никто из тех, кто столько пережил в этих стенах, дорогу сюда не забыл.       Шаг. Лиза подходит ближе, перед глазами пестрят надписи на мраморных обелисках: «Воронцов», «Крылова», «Назарова», «Ольшанская»… Сердце будто завязалось в тугой узел, стоило ей только вспомнить, как долго не утихали споры на предмет того, стоит ли перевозить тела всех, кто погиб в стенах школы во время карантина, и перезахоронить их на городских кладбищах.       В конце концов все прислушались к словам Галины Васильевны, она тогда сказала: «Они при жизни намучались, оставьте их в покое, пусть спят». Было решено просто заменить все деревянные кресты на мраморные памятники и поставить ограды.       Шаг. Лиза находит нужную ей ограду, открывает калитку. С обелиска ей улыбается её одноклассница. «Дарья Старкова» — выбито на мраморе золотыми буквами.       — Привет, Даш, — шепчет она тихо, присаживаясь на корточки. — Ты снилась мне сегодня, и вот я к тебе пришла, — она аккуратно положила букет цветов на сухую землю.       Девушка помолчала немного, слушая, как бродяга ветер завывает, срывает листву с ветвей, вольно разгуливая по пепелищу.       — Ты снилась мне сегодня, — вновь заговорила Лиза. — Может, думаешь, что мы о тебе забыли? — и тут же дала ответ на свой вопрос: — Неправда, мы все тебя помним.       Помнить, нельзя забыть. Это тот самый случай, когда запятую выбирать не приходится, всем давно известна истина: человек жив, пока его помнят.       Лиза замрёт вот так, сидя на корточках перед обелиском, и замолчит надолго. И только ей одной известно, что было в этом молчании.       Может быть, сожаление.       Сожаление о том, что всё это выпало на их долю. Они ведь просто хотели быть самыми обычными подростками. Любить, дружить, мечтать, а не бегать по подземельям и не зависеть от дозы антидота. Хотели быть выпускниками в красивых нарядах, с причёсками, но кто-то однажды решил: выпускного не будет.       Может быть, она молчала, понимая, что не будь этой школы — она умерла бы уже давно?       Ведь именно Юлино сердце, которое спасло ей жизнь, в один из зимних дней привело её к воротам «Логоса», а если подумать, может, за спасённую жизнь всё это не такая уж большая плата?       Может, она молчала о чувстве вины?       Чувстве вины за то, что Даша лежит сейчас в сырой земле, а она, Лиза, ходит по этой земле, живёт рядом с любимым человеком Даши и иногда даже радуется жизни. А ведь в тот день каждый из них мог спасти её от гибели, но каждый был чем-то занят, и об этом тоже всегда придётся помнить.       А может, она благодарна?       Да, может, так и плохо, жестоко говорить, но если бы всего этого однажды не случилось, Андрея бы рядом не было, а смогла бы она выстоять против судьбы в одиночку?       В любом случае всё случилось, как случилось, что теперь гадать. Лиза оглянулась по сторонам, чувствуя, как намокают щёки. Земля вокруг выжжена, но память продолжает гореть: вон там, на поляне, Макс когда-то устроил для неё пикник, где-то там, где раньше были белые колонны, они впервые поцеловались, а в одной из комнат на втором этаже она впервые отдалась Максу душой и телом.       И где оно теперь всё, сгорело вместе со школой или продолжает жить внутри неё?       Порывы ветра усилились, ветер забирался под тонкую кофту, покрывая мурашками кожу, он словно толкал её в спину, гнал отсюда, подальше от боли и воспоминаний, только вот ему ли не знать, что память удивительная штука: куда не беги — она всегда с тобой.       — Ты не бойся, Даш, — она поднялась, пытаясь разогнуть затёкшие ноги, — я никогда не обижу Андрея и не предам его.       Пообещала в сотый раз и, закрыв калитку, пошла прочь, не оглядываясь, возможно в спину ей смотрел Дашин призрак, но Лиза не хотела этого знать.

***

      Кузнецова ненавидела метро. Ненавидела час-пик. А спускаться в подземку в час-пик для неё было сравнимо с экскурсией в преисподнюю, но ничего не поделать — таковы правила мегаполиса.       Вика стояла напротив двери и наблюдала, как мимо с бешеной скоростью пролетают бетонные стены туннеля. Девушка сегодня весь день пребывала не в лучшем расположении духа, а всё потому, что сегодня в её сны вновь ворвался тот, кого бы она с удовольствием туда не пускала.       Она уже не одну сотню раз прокручивала в своей голове всё, что успело с ней произойти, и, честно говоря, с каждым разом всё это укладывалось в голове всё сложнее. А ведь она приехала в «Логос» за лучшим будущим, а в итоге обзавелась худшим прошлым.       Смерть Тёмы, с которой всё началось. Старая часовня, ритуальный зал со свастикой, вирус, поездка в мешке с трупом, призрак маленькой Инги, и он.       Алексей Барышников — идеальный парень, оказавшийся волком в шкуре овцы. Старый проектор на чердаке, и обещание показать ей Рим, когда всё закончится. И, пожалуй, он один единственный знал, когда и как всему придёт конец.       Казалось бы, она должна его за всё ненавидеть, презирать, но… Где-то на самом дне души пробивался росток чего-то иного, чувства, определения которому она так и не придумала. И как она не пыталась вырвать этот росток прямо с корнем, оставив в душе пустоту, которая позже заполнится чем-то иным, но он с неимоверной силой произрастал вновь.       Нет, у неё теперь семья, любимый муж. И она должна сделать всё, чтобы забыть Барышникова. Но, чёрт побери, как побороть, уничтожить эту вездесущую память?       Вика оглянулась по сторонам. Вагон плотно набит людьми, неимоверно жарко и почти нет воздуха. Все эти люди заняты своими проблемами и мыслями. Этого мужчину сегодня уволили с работы, а сын той женщины уже второй раз разбил окно соседской иномарки. Если бы она обладала даром ясновидения, то наверняка бы увидела, что за спиной каждого из этих людей есть тяжкий рюкзак с названием «память», и день ото дня они носят его с собой. И порой он давит на плечи куда больше, чем повседневные проблемы, так что в этой бесконечной толпе она далеко не одна такая.       Не выдержав, Кузнецова выскочила из вагона и решила пройтись пешком, тяжёлые двери закрылись за ней, и поезд помчался дальше. Но мало просто выйти из этого душного вагона на воздух, важно ещё быть кому-то нужным на выходе. Нужным среди этой бесконечной толпы. Важно, чтобы эти ветки метро приводили к месту, где тебя всегда ждут.       Такое место у Кузнецовой было, дело осталось за малым: забыть наконец Лёшу.       Помнить нельзя, забыть. Окончательно решила Вика, подходя к дому. Пешая прогулка и любимая музыка в наушниках значительно подняли настроение, она была уверена, что в конце концов у неё всё получится.       Правда девушка тогда ещё не знала, что Лёша, наблюдавший за ней издалека, совсем в другом месте поставил запятую.

***

      Макс сидел на маленькой кухне и смотрел, как дымится только что приготовленный кофе. Вика суетилась, разбирая привезённые Максом пакеты, он спросил, что привезти, она сказала, что всё есть, но он, как всегда, не послушал.       — Ну и куда мне столько всего? — спросила она, доставая сыр и тостовый хлеб. — Пропадёт ведь.       — Пропадёт, мы другое купим, — ответил парень, вспоминая, как полгода назад на этой самой кухне буквально умолял её не отвергать его помощь.       — Ну, что там с Барышниковым? — поинтересовалась Родионова, ставя на стол тарелку с бутербродами и присаживаясь рядом.       — Он походу за матерью следит, когда она с детьми во дворе гуляет, или нет, даже не за ней, — он откусил бутерброд. — За Тасей.       — С чего ты взял? — девушка налила себе сок.       — Она пожаловалась, что ей мерещится, будто за ней кто-то наблюдает, причём именно во дворе, в других местах такого нет. Она, конечно, думает, что «битвы экстрасенсов» пересмотрела, но… — он помолчал. — Вик, вдруг он Таисию хочет выкрасть?       — Судя по твоим рассказам, он подонок, но далеко не идиот. Воровать ребёнка, находясь под условным… — Вика дёрнула плечом. — Вряд ли он соскучился по камере и хочет назад.       Поднявшись, она подлила Максиму ещё кофе, а себе взяла яблоко.       — Но сестрицу он явно не позабыл, так что жди, скоро выскочит, как чёрт из табакерки.       — Да уж, — Макс обжёг губы кипятком. — Возможно, не только сестру, но и жену мою.       Родионова вновь пожала плечами, улыбаясь уголками губ. Морозов посмотрел в её голубые с зеленоватым оттенком глаза, на языке вертелся вопрос, не торопясь слетать с губ. Стоит ли вообще об этом спрашивать?       Они оба когда-то заключили сделку с памятью, стерев всё, что их связывало, словно карандашный рисунок ластиком. Убедив себя, что всё забыто, или нет, ничего и не было вовсе. И, кажется, получилось. А может, ключевое слово «кажется»?       — А ты помнишь, Вик? — слова сорвались с губ, сказанного не вернуть.       Виктория прекрасно знала, что он имеет ввиду, не только знала, но и всё помнила.       Помнить, нельзя забыть. Она решила это ещё тем утром, правда не призналась в этом даже себе, успешно изображая амнезию. Будучи уверенной, что Макс и в самом деле всё забыл. Однако она ошибалась: он всё помнил, более того, хотел, чтобы помнила она.       Это и был тот случай, когда у двух людей одна память на двоих, и они связаны ей, словно прочным канатом, до смерти.       — Ты помнишь ту ночь в отеле? — переспросил Макс, и маленькую кухню московской квартиры окутала тишина…