***
Как и в любом деле, в работе полиции тоже нередко случаются промахи и ошибки, ну или просто неудачные дни. Тот день был именно таким. Они наконец загнали в угол опасного преступника, за которым гонялись много месяцев. Приехав в гостиницу, в которой, по их сведениям, находился тот, кого они ищут, Вика и Макс были почти уверены, что сегодня наконец завершат сложное дело. Однако фортуна была явно не на их стороне, в последний момент мерзавцу удалось в который раз ускользнуть от стражей правопорядка. Последнее, что видел Морозов — Вику, лежащую на полу без сознания, последнее, что почувствовал — удар по голове. Потом забытье. Он очнулся через некоторое время от трепетных прикосновений, каждое из которых отзывалось болью, лицо по всей видимости было всё в крови. Да, выходит ему крепко досталось. С огромным усилием открыв глаза, Макс увидел перед собой Вику, живую и невредимую, только очень испуганную, пожалуй, он впервые с момента знакомства видел её такой. То, что с Викой всё хорошо, очень обрадовало Макса и придало сил, с её помощью он приподнялся и опёрся спиной о кровать. — Садись, садись, — испуганно шептала Родионова, промакивая кровь на его лице куском белой ткани. — Где он? — с трудом выговаривая слова, прохрипел Максим. Не то чтобы ему было интересно, куда девался преступник, просто хотел убедиться, что Вике уже ничего не угрожает. — Сбежал, — ответила девушка, с горечью расписавшись в собственной профессиональной неудаче. — Я тебя домой отвезу, сейчас, — с этими словами Макс, опираясь на спинку кровати рукой, попытался подняться. — Ты куда, сиди! — попытка не удалась, положив ладони ему на плечи, Вика медленно осадила его и добавила: — Я тебе сейчас скорую вызову. — Какую скорую? — возмутился Морозов и хотел было добавить, что в «Логосе» с ним и не такое бывало, но отчего-то не стал, всего лишь сказав: — Это просто царапина. Но Вика и слушать его не хотела, она продолжала вытирать кровь с его лица, заботливо дуя на раны. На мгновение их лица оказались очень близко, ещё мгновение и невидимый магнит, вшитый кем-то в каждого из них, всё же оказался сильнее разума и здравого смысла.***
Они ведь с первого дня ощущали эту силу притяжения. Так бывает, что однажды в нашей тихой размеренной жизни, где всё давно ясно, запрограммированно, разложено по полкам, появляется человек, который ядерным взрывом вторгается в наше личное пространство. Этот человек переворачивает всё с ног на голову и будит давно уснувшие чувства. Однако зачастую мы не решаемся на перемены, не отваживаемся сменить хорошо знакомое старое на неизвестное новое. Слишком страшно менять свой курс, когда пройдена уже почти половина пути, слишком давит ответственность за тех, кто идёт рядом рука об руку несколько лет, совесть не позволяет бросить их и с головой окунуться в новый омут. Так и произошло с Викой и Максом. Практически мгновенно почувствовав взаимное влечение друг к другу, они, не сговариваясь, решили не придавать этому никакого значения. У каждого из них и так было полно проблем, Максим уже тогда метался между Викой и Лизой, прекрасно понимая, что ещё одно действующее лицо в этом любовном сериале окончательно сведёт его с ума. Лишь только тогда, когда в небольшом кабинете они оставались вдвоём, Макс позволял себе тихо наблюдать за ней. Вот она, вся обложившись бумагами и папками, что-то ищет. Вот её пальцы быстро бегают по клавиатуре, она морщит лоб и убирает за ухо прядь. В такие моменты Морозову хотелось просто на всё наплевать, послать всё к чёрту, схватить её в охапку и бежать на край земли, но каждый раз он оставался сидеть на месте, а казалось бы — только руку протяни. — У тебя кровь, — произносит Морозов и, протягивая руку, дотрагивается до её щеки. — У тебя тоже, — она еле заметно улыбается уголками губ. Раз — она смотрит ему в глаза. Два — тонет в их зелени, словно в омуте. Три — губы робко касаются губ. Четыре — границы, выстроенные с таким трудом, разрушены. Это был нежный поцелуй со вкусом свежей крови. Это была ночь, когда между двумя людьми рухнула великая стена. Рухнула с оглушительным грохотом, того и гляди уничтожит обоих обломками и заволочёт реальность облаком пыли, но это позже. Намного позже, а сейчас они наконец дадут волю чувствам, которые были так долго заточены в тюрьме здравого смысла. Ах, как же много в этой тюрьме погибает наших желаний и стремлений, а ведь мы давно могли быть не теми и рядом не с этими людьми. В любом случае, каждый выбирает по себе, и сегодня они оба сделали выбор. Осознав, что на сей раз она не станет сопротивляться: ни своим чувствам, ни его рукам, Максим решил никуда не торопиться, он слишком долго ждал и боялся этого одновременно. Этот момент, когда страх наконец отступил, уступая дорогу желанию и страсти, он хотел запомнить. Хотел запомнить её такую: испуганную, робкую, не ведающую, что творит, слушая голос страсти. Насладиться ей, как медленно, по глотку, наслаждаются вкусом и ароматом дорогого вина, вдруг больше и не придётся? Он хотел запомнить её навсегда. Парень медленно расстёгивал пуговицы на рубашке девушки, а она немного стыдливо и настороженно спускала с его плеч пиджак, будто не была уверена, что поступает правильно, но сопротивляться уже не могла. Не могла противиться своим желаниям, словно где-то внутри прорвало плотину, и огромная волна двинулась вперёд на бешеной скорости: ещё немного и она накроет с головой, и ты станешь захлёбываться, но выбраться не сможешь, да и захочешь ли? Руки Родионовой пробирало мелкой дрожью, по кончикам пальцев словно било колкое электричество, девушке не сразу удалось стянуть с Макса рубашку и отбросить её в сторону, а после она на мгновение застыла, будто испугавшись. Испугалась почувствовать руками не ткань рубашки, а тёплую, дышащую возбуждением кожу, но в следующую секунду Вика ощутила поцелуи с запахом крови на своей шее и тут же расслабилась. Со стороны это походило на какой-то древний языческий танец. Танец, в котором сошлись желаемое и запретное, любовь и сумасшествие, вкус крови на губах и пахнущие сексом, обнажённые тела, всё сплелось в тугой узел, как не старайся — не разрубить. Они оба были испачканы кровью, кровавые следы были и на нежной коже, и на кончиках её волос, но им уже было всё равно. В этом безумии страстных криков и движении сплетённых меж собой тел, кажется, не существовало ничего: ни времени, ни мыслей, ни страхов. Всё это будет потом, а сейчас… А сейчас это просто два человека посреди огромного города. Два человека, впервые подчинившиеся голосу страсти, а не совести, два человека, которые не думают, что будет завтра. Она принимала его в себя всего и без остатка, каждый раз от его проникновений выгибая спину: то ли стонала, то ли рычала, словно дикая тигрица, царапала спину и плечи, на коже то и дело выступала кровь, смешиваясь с уже засохшими подтёками на теле. А Макс пытался прижать её как можно сильнее, как можно ближе, хотя бы раз, хотя бы один в жизни раз, они ведь оба понимали, что этого больше не повторится. В какой-то момент липкую негу криков и стонов разорвала настойчивая трель телефонного звонка. Морозов даже не попытался взглянуть на лежащий на полу телефон, он и без того понимал кто звонит. Ещё он понимал, что завтра, едва над мегаполисом взойдёт солнце, эти ноющие сладкой болью приближающегося оргазма царапины совесть щедро засыплет солью. Но это позже, солнце ведь ещё не взошло, верно? До рассвета ещё оставалось время, а вот безумный танец двух тел и душ, соединившихся воедино, скоро будет окончен. Ещё немного, и яркая вспышка удовольствия ослепила обоих. Виктории казалось, что она уже давно живёт на свете, уже успела вырасти и отдалиться от этих липко-вязких любовных романов, где дамы едва ли не каждую ночь горели и плавились в объятиях пылких любовников. Ей казалось, что эти качества в мужчине далеко не главное. Однако в ту ночь девушке пришлось признать, что такого, как с Максом, она ещё не испытывала и вряд ли испытает после. Родионова, всё ещё тяжело дыша, уронила голову на плечо Макса, а он запустил руку в её спутанные волосы. В эту ночь им обоим заснуть не пришлось, они ещё долго нежились на белоснежных простынях, лаская обнажённые тела друг друга. А в это время в городе наступало утро…***
Утро, как и предполагал Морозов, принесло с собой муки совести, да такие, что он бы предпочёл оказаться в пыточной у русских императоров. Макс сам загнал себя в капкан, да ещё и захлопнул его. Если раньше он был виноват лишь перед Лизой, то минувшей ночью этот список заметно увеличился. Им с Родионовой нужно было в одно место, но добираться они решили разными путями, хотя знали, что к зданию подойдут скорее всего одновременно, так сказать, по законам плохого кино. Трясясь в прокуренном вагоне метро, Максим прекрасно понимал, что Вика приняла правильное решение. Находиться рядом, смотреть в глаза, вдыхать шлейф прошлой ночи было бы слишком мучительно. Она поймала такси, а он, бросив машину, спустился в подземку.***
Это оказалось сложнее, чем можно было себе представить. Работать вместе стало невыносимо. В каждом движении, слове и взгляде им виделся двойной смысл. Вика вздрагивала каждый раз, когда чувствовала, что на них с Морозовым обращён чей-то взгляд. Девушке казалось, что о ней с Максом знает весь город и осуждает её за это. Максим понял, что, как мужчина, должен взять ответственность за эту ситуацию, не дав ни ей, ни себе сойти с ума. Тогда Морозов принял едва ли не самое трудное решение, впрочем, если вспомнить подробности его жизни в «Логосе», других решений ему принимать не приходилось, одно сложнее другого. И вот он уже нёс на стол Прянику заявление об увольнении по собственному желанию, надеясь, что его уход поможет им всем. Морозов, стоя перед дверью начальника, уже собирался постучать, чтобы войти внутрь, но вдруг не смог. Вспомнил, зачем вообще он однажды переступил порог этого отдела. Вспомнил маленькую Надю, над которой ставили опыты, которую безумец Вульф хотел убить, и вспомнил продажных полицейских, которые не собирались защищать их от чокнутых нацистов, да и чёрт бы с ними, они не собирались оградить от этого ужаса даже малышей. Вспомнил, как плакала Тася, умоляя бабушку не стрелять. Может, для этого он здесь? Чтобы однажды, когда такой вот Наде нужна будет помощь, был кто-то, кто не продаст её жизнь за деньги. Да и потом, если уж быть совсем честным, забыть о той ночи он уже не сможет, и вдали от Вики ему будет во сто крат сложнее. А так она хотя бы рядом, так он может каждое утро видеть её, спрашивать, как дела, точно знать, что она не заболела и не ранена в очередной перестрелке. Говорят, что куда сложнее, чем принять решение — отказаться от уже принятого. Тем не менее Максим уже шёл обратно по коридору.***
Войдя в свой кабинет, молодой человек порвал бумагу и выбросил обрывки в урну. Вика оторвала взгляд от папки с документами и вопросительно посмотрела на коллегу: мол, что это было? Он подошёл ближе и, встав за её спиной, уставился в окно, выходящее на служебный двор, достал пачку сигарет, но курить не стал, наконец заговорив: — К Прянику ходил, хотел заявление об уходе отнести. Хотел, но передумал. — Почему? — в голосе то ли надежда, то ли страх. Даже стоя спиной, Макс чувствовал, как она напугана, как дёрнулись плечи, как бегают глаза, как она не знает, что же ей делать дальше. — Прости, — тихо шепчет Морозов, чувствуя в её тревоге свою вину, и добавляет: — Но я тебя помню. Родионова не выдерживает и оборачивается, под её тревожным внимательным взглядом Макс вынужден продолжить фразу: — Помню тебя обнажённую в лунном свете, твою кожу в кровавых кляксах, поцелуи… — видя, как изменилось выражение лица Вики, Макс взял сигареты и спешно покинул кабинет, у самых дверей ещё раз прошептав: — Прости. Так полетели суетные дни. Вика узнала, что ждёт ребёнка от Дани, Макс решил, что с него достаточно своей, другой Вики. Они едва ли не ежечасно подвергали себя пытке, словно куски сырой глины обжигу, и, кажется, у них начало получаться. А потом, как это обычно бывает в жизни, жернова стремительно закрутились и перемололи всё сами собой. Они действительно смогли себя убедить, что ничего этого никогда не было, а обрывки, иногда всплывающее в памяти — отголосок дурного сна, не более. Даже похоронив погибшего от бандитской пули Даню, Вика продолжала настаивать, что это именно он отец её будущего ребёнка, а Макс не стал на неё давить, ей и так было слишком тяжело. Всё, что он мог — это окружить её заботой, и это у него неплохо получалось, а вопросы, набившие на языке оскомину, до этого дня вслух не произносились.***
Кузнецова не спеша шла к дому, подпевала любимой песне в наушниках и вспоминала, ничего ли не забыла купить, а то, не досчитавшись пачки масла, свекровь вновь не скроет недовольства. Девушка уже полезла в сумку за ключами, как вдруг кто-то коснулся её плеча. Вика вздрогнула и, едва сдержав возглас, обернулась. — Прости, не хотел тебя напугать, — сказал он, галантно улыбаясь. А она просто потеряла дар речи, ноги приросли к земле, пальцы едва не разжались, выпуская пакет с продуктами, испуг перерос в шок, а шок уступил место панике, она ведь рассчитывала никогда не увидеть того, кто стоял перед ней. Хотя, может, это мираж? Виктория зажмурила глаза, мотнула головой, открыла глаза, но тщетно: Барышников не растаял, не распался на молекулы, а всё так же стоял перед ней, улыбаясь. — Лёша? — наконец к ней вернулась речь. — Что ты здесь делаешь? — За Тасей наблюдаю, тебя жду, — спокойно ответил Алексей, будто то, что он стоит в её дворе, а не сидит в тюрьме — само собой разумеется. — Наблюдаешь? Ждёшь? — брюнетка наморщила лоб, всё происходящее не сулило ничего хорошего, кажется, кошмар «Логоса» снова возвращался в её жизнь. — Конечно, жду, — он приблизился на шаг и дотронулся её волос. — Я же обещал тебе, когда всё закончится, отвезти тебя в Рим. «Рим» — отзвуком ударило в висок, Вика словно окаменела, она не могла пошевелиться или вымолвить слова. Стояла, как вкопанная, и не верила: ни тому, что слышит, ни тому, что видит. Просто находилась в прострации, не замечая и того, что свекровь наблюдает за происходящим из окна. А Барышников был уже совсем близко, его дыхание обжигало ей мочку уха, и он по-видимому вообще не собирался обращать внимание на то, что ему, мягко говоря, не рады. — Школа, чердак, кадры на старом проекторе… — Лёша отдалился и заглянул ей в глаза, зная заранее, что в них увидит. — Лично я всё помню, и тебе придётся меня за это простить, — он коснётся её руки и то ли спросит, то ли поставит перед фактом: — Ты же помнишь, Вика?***
— Ты же помнишь, Вика? — Морозов повторил свой вопрос. Родионова локтем задела ложечку, лежащую на столе, и та, со звоном падая на пол, наконец вернула девушку из лабиринтов памяти в реальность. Она помолчит ещё немного, затем улыбнётся, улыбкой благодаря за то, что второй вопрос, которого она действительно боялась, так и не прозвучал. Положит свою ладонь на руку Макса и наконец произнесёт: — Конечно, помню, — и про себя добавит: «И никогда не смогу забыть».