***
Они стояли позади, в толпе таких же «провожающих в добрый путь». Кто-то следил, чтобы чадо не подметало праздничным букетом асфальт, кто-то пытался поймать удачный кадр, Вика же была вынуждена стоять, опустив глаза и рассматривая почти высохшую лужу на асфальте. Ибо стоило ей повернуть голову в сторону, как она тут же натыкалась на взгляд Лизы, которая, как и все стоящие в этой толпе, пришла поддержать юную школьницу. Переводить Надежду в другую школу Авдеевы не стали, а это значит, что ещё один год им придётся вновь и вновь сталкиваться друг с другом и ловить далеко не дружелюбные взгляды. Вот и теперь во взгляде блондинки можно было без труда прочесть что-то вроде: «Кузнецова, а чего это тебя с нацистом видят чаще, чем с мужем?», в довершении всего Лиза ещё и подмигнёт. Да, надо признать, что сейчас, на фоне уверенной в себе и откровенно насмехающейся Лизы, Вика, не знающая куда себя деть, явно проигрывала. Ведь повернись она в другую сторону, её тут же настигнет взгляд Лёши. Взгляд нахальный, пронзительный, под ним отчего-то хотелось расплавиться и растечься горячим воском по земле. Он теперь всегда на неё так смотрел, а она не знала, что с этим делать. Вика потеряла счёт этим сумасшедшим маетным дням, она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как Лёша вновь возник на её пути — месяц или два, но точно была уверена, что с того дня её жизнь превратилась в кошмар.***
То, что отныне она будет жить в кошмаре, ей стало понятно едва она успела переступить порог своей квартиры в тот злополучный день. — Ну, и что он здесь делает? — спросила Маша, решив не размениваться на приветствия, стоило Вике только войти. — А я откуда знаю? — на сей раз Кузнецова решила отказаться от оправданий. — Давайте мы лучше у вашего сына спросим, он же ни где-нибудь, а в органах работает, не мог не знать, но почему-то не сказал. Мария застыла в изумлении посреди прихожей, не сумев что-либо возразить. Похоже не зря говорят, что лучшая защита — нападение. Сидя на кухне и отхлёбывая из кружки мятный чай, Виктория то и дело поглядывала на свекровь, которая в свою очередь делала вид, что всецело поглощена делами и даже не замечает присутствия невестки. Девушка прекрасно понимала, что вечер перестанет быть томным в тот момент, когда в двери щёлкнет замок. Тася гостила у Авдеевых, а значит взрослые могли позволить себе не стесняться в выражениях и сыпать друг на друга обвинениями, словно из рога изобилия. Как только в замочной скважине повернулся ключ, Вика застыла, так и не сделав очередного глотка, а Мария перестала интенсивно перемешивать содержимое миски. По тишине, которая встретила его у самого порога, Морозов понял: вот оно — затишье, не за горами и буря. Как только Макс появился в дверном проёме кухни, на него тут же пытливо уставились две пары женских глаз. Они хотели, нет, даже требовали немедленных ответов на множество вопросов. Максим устало опустился на табурет и обречённо спросил: — Ну что, приходил уже? Уже через полчаса Кузнецовой пришлось признать, что с масштабами бедствия она прогадала. Четверо взрослых пытались перекричать, перебить и переубедить друг друга, каждый из них считал себя истинно правым и не хотел уступать другому ни на йоту. На удивление, даже Володя, который всегда старался избегать каких-либо семейных дрязг, сегодня в стороне не остался. — Тихо!!! — вдруг заорал Макс во всю глотку, пока его маленькая уютная кухня окончательно не превратилась в Содом. Женщины запнулись на полуслове и обернулись, Морозов заговорил уже тише: — Никто не станет препятствовать общению Таисии с братом. — Но сынок… — попыталась возразить Мария, уже понимая, что битва проиграна. — Я всё знаю, мама, он далеко не самый добрый персонаж, и я помню все его заслуги, но я помню ещё кое-что, — Морозов посмотрел на мать, его кадык ритмично дрогнул несколько раз. — Я помню тебя, — вновь заговорил Максим, пристально глядя в глаза своей матери, — тебя, измученную, сидящую на скамейке. Помню, как два здоровенных санитара чуть ли не силком оттащили тебя от меня. Я стоял и смотрел как тебя всё дальше уводили от меня, — из глаз Марии показались первые капли слёз, а Максим тем временем продолжал: — Мне было плевать, сумасшедшая ты или нет, мне было плевать на нацистов, на этот чёртов вирус, единственное, что я знал — это то, что я теперь не один на земле, что у меня есть близкий человек, ты понимаешь, мам? Сказав это, Максим посмотрел на мать, и в его глазах отразилось море боли. Словно где-то внутри этого взрослого мужчины всё ещё жил тот маленький мальчик-сирота, который хоть и был ребёнком из богатой семьи, но его жизнь мало кого интересовала. Мария молчала, не пытаясь утереть слёзы и не обращая внимания на попытки Володи её утешить. Молчала и Вика, внутри неё что-то щипало и свербело, она в очередной раз убедилась, что единоличного господства в сердце Максима ей уже не добиться, но пугало её вовсе не это, она боялась понять, что в этой очереди она вторая отнюдь не после Марии. — Мы не можем вот так вот просто, из каких бы это ни было побуждений, отнять у Таси единственного по-настоящему родного человека, мы не имеем права, — Морозов поднялся с табурета и, поцеловав мать, вышел вон, тем самым показывая, что никаких возражений слушать он больше не будет.***
«Макс хотел как лучше, он сделал всё правильно», — говорила себе Виктория, рассматривая лужи, трещину на асфальте, носки собственных туфель, лишь бы только не поднимать голову и не утыкаться в эти взгляды. Максим хотел как лучше. Она уговаривала себя вот уже месяц или даже два — она действительно не помнила точно, слишком быстрыми и нервными стали все её дни. Тася продолжала жить у них, забрать её к себе Лёша не мог по закону, зато Барышников с лёгкостью мог позволить себе проводить с сестрой почти всё своё время, что он собственно и делал, практически поселившись в их квартире. Нет, Макс, конечно, прав — так лучше для Таси, но благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Это и был её ад. Кузнецовой против собственной воли приходилось каждый день пересекаться с Лёшей, любезничать с ним, предлагать чай, заранее зная, что он не откажется, и вести с ним светские беседы о погоде и об успехах Таси в школе. Вике приходилось его терпеть, ведь не будет же она в присутствии радостной Таисии демонстрировать к её брату отрытую неприязнь. Ибо если хотели сделать как лучше для девочки, нужно идти до конца, каких бы усилий это не стоило. Однако усилия приходилось прилагать огромные, каждый раз при виде Лёши Вику передёргивало от омерзения. Перед глазами сразу всплывала школьная библиотека и то, как он сначала пытался переманить её на свою сторону, заставляя предать друзей, а затем угрожал ей пистолетом. Или вот память услужливо предоставляет ей другую картину. Его бабушка командирским тоном отдаёт приказ о расстреле. И если Тася, маленькая, ничего не понимающая Тася, следуя зову чистого сердца, которое ещё не успели заштамповать идеологией Рейха, пытается защитить своих друзей, то её брат просто молчит. Виктория отчётливо помнит Тасин крик и то, что на лице Лёши и мышца не дрогнула, а ведь автоматы были нацелены на тех, с кем он ел за одним столом, ходил по одним коридорам, кого выручал и кому признавался в любви. Он стоял с каменным лицом и спокойно ждал звуков выстрелов, никого из них ему не было жаль. Каждый раз от этих мыслей Вике делалось дурно, ей хотелось подойти, схватить его за ворот и, выдернув из-за стола, наорать. Наорать и высказать всё, что она думает о его подлости, напомнить, что предателей не прощают, указать на дверь и запретить отныне появляться в поле зрения кого-либо из её семьи. Хотелось, но вместо этого она прятала звериный оскал за милой улыбкой и вновь любезно спрашивала, сколько кусочков сахара положить в чай. Но не только присутствие Лёши рвало и терзало Викину душу, куда больше её беспокоило совсем другое. Со дня второго пришествия Алексея Барышникова в её жизнь Макс заметно отдалился и, кажется, не только от неё, но и от семьи в целом. Морозов не торопился с работы домой, он вообще каким-то чудесным образом превратился в заядлого трудоголика, сам вызывался на сложные дела и брал дополнительные дежурства, ну или попросту пропадал у начальницы дома, мотивируя это тем, что ей нужна помощь, слишком уж тяжело женщине одной в таком положении. И с каждой такой отговоркой Викторию всё больше интересовало, как же все другие одинокие женщины в положении без помощи Морозова вообще выживают? Создавалось впечатление, что Лёша, будто ядовитая ртуть, проник в их дом и отравляет воздух и кровь, выживая жильцов из этих стен. Правда Кузнецова не могла не признать, что один плюс во всём происходящем всё же был. Ремонт в квартире Марии и Володи волшебным образом стал двигаться быстрее и был почти закончен. Но похоже вслед за Марией Алексей выживет из этих стен и её сына, и с каждым днём это предположение всё больше походило на правду, ведь с каждым днём Тася всё больше привыкала к тому, что рядом с ней любимый брат, а по другую сторону неотлучно её покой оберегает Вика.***
Сентябрь выдался ветреным, кроны деревьев за окном ритмично раскачивались, то и дело теряя листву. На огромный мегаполис опустилась ночь, та, что уже длиннее дня. Вика вошла на кухню и зажгла свет. Из крана капала вода, на стене мерно тикали часы, а в комнате по соседству больше не мерцал телевизор. Она так мечтала, чтобы Мария с мужем переехали в свою квартиру, даже не задумываясь о том, что без них будет слишком пусто и тихо, и в какой-то степени даже страшно. Тася уже спала, а Макс ещё не соизволил вернуться домой, девушке не спалось, и она бродила по пустой квартире, словно по подземелью школы. Настенные часы уверяли, что до полуночи — час. Ужин Максима был разогрет уже три раза и снова успел остыть. Стоя над тарелкой с холодным пловом, Вика вдруг поймала себя на мысли, что если так и дальше будет продолжаться, то её чувства, которые она берегла столько лет, успеют остыть, как эта еда. Однако всерьёз ей задуматься над этим не дал поворот ключа в замочной скважине.***
Максим ковырял вилкой в тарелке с вновь разогретым ужином отстранённо и даже брезгливо, казалось, что сейчас, как в той сказке, не выдержит и спросит: а он не ел из моей тарелки? Не выдержав пытливого взгляда жены, которую явно тянуло на некий серьёзный разговор, и это в двенадцатом часу ночи, Макс, не съев и половины, встал из-за стола. — Спасибо, — сухо проговорил он, спеша скрыться из виду. — Я очень устал, пойду спать. Было видно, что он не лжёт, он действительно чертовски устал, но вовсе не от тяжёлой работы, его не меньше Вики угнетала вся эта ситуация. Ему не хотелось возвращаться в свой собственный дом, где кажется всё пропитано одеколоном этого чёртова нациста, то и дело хотелось открыть все окна и проветрить. И вроде бы, как глава семьи, он должен принять волевое решение, но какое? Одно из них ранит Тасю, а другое скорее всего разрушит его семью. Впрочем, есть ли она вообще, эта семья?***
— Тебе не надоело так жить? — Вика найдёт его в спальне, практически спящим. Макс приоткроет глаза и взглянет на дисплей мобильного: полночь, самое время поговорить о смысле жизни. Хотя нет, ему и самому всё это осточертело, но что делать? Так лучше для Таси, а благими намерениями, как известно… Вот они с Викой и создали себе ад, своими же руками. — Это наш Содом, Вика, — неожиданно скажет он вслух, — и нам остаётся только ждать, простят нас или покарают. Кузнецова присела на кровать, тяжело вздохнув, ответить было нечего, оставалось признать, что муж прав.