Стиви

— Сегодня ты бьёшь слабовато. Что, проблемы с девушкой, а, Баки? — Стив, нагло усмехнувшись, встал с грязного пола студенческого туалета, принял более или менее, как ему показалось, грозную стойку и поднёс к груди кулаки. — Если бы у тебя была девушка, ты бы сейчас не валялся здесь, как раненая шавка, — с брезгливостью ответил Баки и, словно самому себе, добавил: — У нас с Вандой всё прекрасно. Стив ещё наглее усмехнулся, хотя прекрасно знал, что сегодня ему достанется гораздо сильнее, чем обычно, и на это имелось сразу две причины. Во-первых, он умудрился нарушить незримые границы между собой и этой шайкой — парнями, «кому-всё-всегда-дозволено» во главе с Джеймсом Бьюкененом Барнсом по прозвищу Баки, которые измывались над Стивом Роджерсом — простым парнем из Бруклина, учащимся на третьем курсе факультета свободных искусств Городского колледжа Нью-Йорка — практически каждый день. Издевательства были самыми разными: купание головой в унитазе, запирание на ночь в кладовке, избиения, вплоть до переломов, моральное унижение и прессинг, уничтожение личных вещей и снова жестокие избиения. За все время — а это без малого три года — между Стивом и его преследователями появились негласные правила: не разговаривать во время «встреч» и не называть главаря по прозвищу. Проще говоря, «Баки» было под запретом, но чёрт возьми, Стив Роджерс не был бы собой — дерзким упрямцем — если бы постоянно не нарушал эти правила. Ну, а во-вторых, Баки сегодня был явно не в духе. Это можно было прочесть по хмуро сведённым на переносице бровям, плотно сжатым в узкую полоску губам, стиснутым зубам, напряжённым и резким движениям, игравшим на красивом лице желвакам. Именно поэтому он и не заметил, что Роджерс успел нарушить оба правила. Но как бы глубоко ни ушёл в свои мысли Барнс, это не помешало ему выкрутить до хруста суставов кулаки Стива и ударить в грудную клетку, выбивая воздух из лёгких. Джеймс действовал скорее на автомате, чем из целенаправленного желания навредить, но этого хватило, чтобы маленькое тело отлетело к стене, а его затылок с силой приложился о поверхность. Перед глазами Роджерса резко потемнело, ноги, ещё не отошедшие от недавних ударов, подогнулись, увлекая своего хозяина на холодный кафель, не выдержав его небольшой вес. Естественно, бить лежащего и оглушённого было намного проще, вот и Стив, ещё не успев прийти в себя, почувствовал, как на него сыпятся жёсткие удары нескольких пар ног. Удар — худое тельце свернулось в клубок, Роджерс прикрыл голову и жизненно важные органы в тщетной попытке защитить их. Удар, удар — Стив заскользил к окну к чьим-то ногам, попытался как можно реже дышать, ноющие рёбра отзывались на любое движение резкой болью. Удар — несильный толчок — не причинить вред, только оттолкнуть — кровь, идущая из, возможно, переломанного носа, капнула на новые брендовые туфли курящего в паре шагов от побоища Баки. — Смотри, куда разбрызгиваешь свою кровь, педик, — Джеймс, гадко усмехнувшись, плюнул на плитку, явно целясь парню, валяющемуся у него под ногами, в лицо, но, поняв, что промахнулся, с силой ударил в район почек. Увиденное точно обрадовало его глаза: Стива подбросило от поставленного удара, рот непроизвольно открылся, остатки дыхания застряли где-то в горле, в широко открытых глазах не было ни капли страха, но вот боли — по-настоящему много, может даже чересчур. Это донельзя обрадовало склонившихся над ним парней. Они были готовы ко второму раунду, их лица исказились злыми улыбками, в глазах застыл животный голод. Роджерс, пользуясь заминкой, сделал вздох, готовясь к новой порции ударов. — Какого хрена вы здесь делаете?! — свежий воздух влетел в закуренное помещение со стороны открывшейся двери, громкий резкий голос остановил занесённые перед ударом ноги. — Это мужской туалет, если ты не заметила, тебе здесь не место. Или я чего-то о тебе не знаю?— Баки по-настоящему сильно разозлился, но ответить без привычного сарказма было бы не в его манере. Наташа в три широких шага достигла компании, хлёстко развернула широкоплечего парня, стоящего ближе всех к ней, всматривалась, различая знакомые черты лица, и ярость, что плескалась в её глазах, сменилась глубоким шоком. — Клинт...? — мгновенно севшим голосом спросила она. Девушка давно узнала о выходках этой компании, но никак не ожидала увидеть здесь своего возлюбленного — доброго парня, обычно весёлого, открытого и честного с ней. — Чёрт! — буркнул себе под нос Баки, увидев резко поменявшегося в лице друга. — Эй, парни, может, оставим девочек наедине? Наша блондинка явно нашла себе подружку! — ухмылка снова расцвела на его лице. Барнс демонстративно развернулся на каблуках, направился к выходу, поманив взмахом руки за собой остальных. Бросив последний взгляд, полный отвращения и ненависти, он пригвоздил Стива к полу и покинул прокуренную грязную комнату. Этот тяжёлый взгляд был для Роджерса столь же болезненным, как и удары. Как только дверь закрылась за последним дебоширом, Наташа подскочила к скорчившемуся в болезненных судорогах Стиву, села перед ним и аккуратно переместила его голову себе на колени. Бегло осмотрев раны и ощупав повреждённые рёбра, девушка медленно положила правую руку паренька себе на плечо, нежно прихватила его за талию, приподняла и осторожно повела прочь, вниз по коридору, в сторону медпункта. Нос, к счастью, был в порядке, рёбра сильно ушиблены, но не сломаны, и по всему телу Стива расцветали яркие гематомы, а на лице пролегала сеть мелких, тонких царапин. Обработав порезы с синяками и наложив повязку, стиснувшую грудную клетку, штатная медсестра покинула их, оставив Стива приходить в себя и надевать снятую футболку. Наташа же грациозно, даже хищно, как умеет только она, опустилась на стул, стоявший около кушетки, занятой Стивом, и наклонилась к нему, стараясь поймать взгляд. Она могла ощутить напряжённую атмосферу, царящую между ними, почти физически. Это сильно удивило девушку: как бы плохо ни было Стиву, как бы сильно он ни был избит, унижен или опечален, он всегда открыто смотрел в глаза, скрывал свои обиды за широкими улыбками. Сейчас же на лице Роджерса царили мрачное выражение и отрешённый взгляд, словно пережитые накануне унижения сумели-таки сломить его. Романова нежно прикоснулась к чужому опухшему лицу, то ли пытаясь приободрить, то ли обратить на себя внимание, но Стив оттолкнул её руку и опять уткнулся взглядом куда-то в пространство за спиной девушки, ловко огибая лицо. — Тебе не следует терпеть это. Отвечая на их издевательства, ты только раззадориваешь их. — Я не собираюсь стелиться перед ними и потакать любой прихоти. Если хотят бить — пусть бьют, но мою волю им не сломить. А ты иди помогай своему парню, его руки наверняка стёрлись от ударов по моим костям, — выпалил Стив одни запалом, и в ярости даже не заметил, как приподнялся над постелью. Лёгкий шлепок по затылку привёл его в чувства. Наташа резко вскочила, чуть не повалив на пол стул, кинула раздражённое «ну ты и идиот, Роджерс, я всегда на твоей стороне» и вылетела из помещения, оставив за собой шлейф аромата французских духов. Тех, которые подарил ей накануне Клинт. Вставать абсолютно точно не хотелось: тело сильно ломило, мелкие царапинки по всему телу неприятно зудели и напоминали о себе, голова, казалось, вообще жила своей жизнью без возможности собрать мысли в единую конструкцию. Радовало только то, что у этих гадов была привычка измываться после пар. Меньше народу — меньше свидетелей — меньше возможность попасться. Идеальная схема, проверено не одним поколением крутых говнюков, считающими себя выше других. Нет, Стив не был слабаком, по крайней мере не моральным: его силы воли хватило бы на всех отморозков планеты и ещё осталась бы щепотка для их жертв. Возможно, он был даже слишком сильным, поэтому и не хотел впутывать кого-либо в каждодневные потасовки. Исключением была только Наташа Романова, известная не только в дизайнерской среде, где уже успела зарекомендовать себя, хотя и училась только на третьем курсе, но и на весь колледж своим пацанским взрывным характером, смешанным с женственностью, грациозностью и некой таинственной кошачьей притягательностью. И нет, она не входила в круг доверенных лиц Роджерса, кому можно как-нибудь вечерком поплакаться в жилетку за чашкой ароматного Эрл Грей — после смерти матери в жизни Стива не осталось таких людей. Девушка просто оказалась в нужное время в нужном месте и вместо того, чтобы пройти мимо и сделать вид, будто ничего не видела, как поступают другие, помогла ему совершенно безвозмездно. Прямо как сейчас. Боже, почему нельзя было вернуть свои слова назад? Обидел Нат только потому, что она встречается с одним из этих. Стиву хотелось дать себе подзатыльник, но здравый смысл и понимание, что Наташа уже вправила ему мозг на место, остановили эту глупую затею. «Она же не виновата, что влюбилась в этого отмороженного! Повезло, что хоть не в Барнса, такого моя душенька точно бы не вынесла», — тихо хохотнул от своих мыслей Роджерс и почувствовал облегчение: Наташа, зная её характер, точно не держала зла. А попросить прощения, когда чувствуешь вину, — дело лёгкое, благородное и даже приятное. Как бы сильно ни хотелось отдохнуть ещё пару минут, но нужно было вставать: медсестра скоро могла прийти, и тогда посыпятся ненужные вопросы, чего Стиву точно не хотелось. Подняться с кушетки оказалось делом проблематичным, но стоило чуть поднапрячься, и ноги уже живенько, но неровно, выписывая им одним понятные кренделя, понесли ватное и скованное тело к выходу. — Мистер Роджерс! Стив тихо вздохнул, повернулся, не забыв сделать вид, словно ничего и не произошло с ним пару минут назад, и увидел прямо перед носом профессора Брауна — мужчину лет пятидесяти с тёмными, без намёка на седину, вечно растрёпанными волосами, неряшливым видом, но мудрым и проницательным взглядом, прожигающим собеседника насквозь. Его вечный костюм серого цвета и ярко-красный галстук-бабочка были измазаны разноцветными пятнами, стойкий запах масляной краски уже который год заменял профессору дорогой парфюм. На первый взгляд мужчина казался странным и несколько нелюдимым, многие предполагали, что он типичный социопат, повёрнутый на творчестве, но Стив знал, что это не так: достаточно только прочувствовать его картины, вывешенные в холле, чтобы понять, насколько этот человек жив. Столько цвета и счастья можно было увидеть разве что в работах Лорана Парселье. — Вы что-то хотели, мистер Браун? — Стив попытался проглотить ком в горле и с треском провалился. Профессор как открытая книга — легко прочесть, любая мысль как на ладони, и парень абсолютно точно видел, что его сейчас не по головке будут гладить. — Начну без предисловий: как только на первом курсе я увидел ваши, мистер Роджерс, работы, то понял, что это — неограненный алмаз. Я видел в картинах нечто, напоминающее меня лет так тридцать назад: те же мысли, те же чувства. «Этот простой паренёк сможет стать великим, превзойти меня и приблизиться к гениям Возрождения» — вот, что я подумал тогда. А что же я вижу сейчас? Твои картины стали слишком поверхностными, им не хватает содержательности, я уже молчу о всей этой экспрессии, она бывает лишней, ты не знал? — Но... — у Стива перехватило дыхание. Нет, не от обидных слов, он сам замечал подобное, а от того, что давно заметил: мысли во время работы прикованы к Баки и его компании. Заметил, что мечтает иногда прибить этого выскочку, задушить, сломить, растоптать, унизить, доставить боль, увидеть свои холодные худые пальцы на его шее. Это пугало, нет, ужасало обычно пацифично настроенного Роджерса. Пугал и сам отморозок, когда просто проходил мимо, сидел в столовой в шести столиках от него или смотрел этим своим взглядом, словно мысли об убийстве тоже посещали его голову. Но больше всего пугало его злое, насмехающееся, полубезумное и обманчиво ласковое «Стиви», проникающее под кожу подобно жалу с ядом. Не самая лучшая атмосфера для творчества, не так ли? — Мистер Роджерс, Стив, я просто хочу сказать, что губить такой талант — преступление. Вы не хотите показывать это, но с каждым днём выглядите всё хуже. Если не разберётесь как мужчина со своими проблемами и забьёте на учёбу — потеряете стипендию. Снимать квартиру в Нью-Йорке одному тяжело даже с двумя подработками, без стипендии вы сможете забыть об обучении, оно в колледже не из дешёвых. Прошу вас всё осмыслить и не губить свою жизнь. Всего доброго, — с этими словами профессор развернулся, махнув студенту на прощанье рукой, и направился прямиком в студию доделывать свою новую работу — в ней определённо мало чувств. Впервые за долгое время на душе Роджерса заскребли кошки и появилось понимание, куда катится его жизнь. Как назло на улице целый день шёл сильный дождь, временами перерастающий в настоящий ливень, а старый зонтик был безвозвратно сломан утром сильным порывом ветра. От мысли о предстоящей работе усталость навалилась на бедного юношу, словно небосвод на плечи Атласа. Если бы только можно было вернуть свою маму — добрую, мудрую, любящую своего сына гораздо больше себя — с того света, поделиться с ней, ощутить поддержку, её тепло, услышать мягкий, как мёд, искристый смех... Не думать каждый день, где раздобыть денег на учёбу и жильё, как получить заветную стипендию и выжить в этом жестоком мире. Стиву так хотелось любить и быть любимым... Но все парни, которых не отпугнул жалкий вид Роджерса, так или иначе учились вместе с ним, а, значит, были наслышаны о Барнсе. И будь они хоть трижды идиотами, но не переходить дорогу звезде колледжа, о котором не знал только ленивый и не сплетничал лишь немой, даже им хватило бы мозгов. О романе за пределами колледжа и речи не шло из-за плотного графика, да и природная скромность не позволяла просто подойти и познакомиться на улице с незнакомцем. Словом, риск умереть двадцатиоднолетним девственником пугал так же сильно, как чёртов Баки Барнс. — Да в чём твоя проблема?! — крик отскакивал эхом от стен полупустой столовой, поражая редких свидетелей насилия сквозившим в нём отчаяньем. Стив не привык показывать чувства на людях, закрывая их либо безразличием, либо дерзостью. Но именно сейчас, пожалуй, впервые чаша негодования и злости переполнилась, и чувства полились через край, формируясь в слова. — Моя? — Барнс мгновенно повеселел, ну наконец что-то новенькое. — Единственная моя проблема — это гомосек, словно специально крутящийся у меня под носом. Тебе что, здесь мёдом намазано? Или ты влюбился в меня, Стиви? — в обманчиво мягком голосе Баки имя Стива всегда приобретало грязные тона: так чистюли говорят о мусоре под ногами, а перфекционисты — о неидеально выполненном тесте. Чистое отвращение. Иногда Роджерс ловил себя на мысли, как бы звучало его имя при других обстоятельствах, не будь они заклятыми врагами, как бы слетало с узких выразительных губ, лаская слух... И тут же обрубал мысль на корню. Этого ещё не хватало. — Почему именно я?! В колледже много геев, но цепляешься ты только ко мне. Вон, со Старком ты даже в неплохих отношениях. Какого чёрта? — слова слетали с губ быстрее, чем Стив успевал их обдумать. Студенты, не успевшие доесть ланч, с удивлением следили за перепалкой, во все глаза наблюдая за парнями, запоминая каждое случайно пророненное слово, создавая почву для слухов. Да, Стиву было стыдно за свои слова, за то, что показал зевакам свои эмоции, за то, что проиграл. Но больше — за выражение, что появилось на лице Тони Старка, проходящего мимо. Отвращение. Снова. — Что поделать, воротит меня только от тебя, — Баки задумчиво усмехнулся, строя из себя саму невинность. Затем он ушел, а Стив стоял, размазывая кровь по лицу и стараясь лишний раз не смотреть в лица студентам. *** — Вот идиот. Вообще-то, чужие проблемы слабо интересовали Тони. Он был уверен, что люди сами виноваты в них. Пеппер часто обвиняла его в хладнокровности и безразличии, и это неслабо раздражало: они сами виноваты, что попали в такую ситуацию — вместо того, чтобы жаловаться, нужно действовать. Именно это жизненное кредо вбил ему давным-давно в голову Говард Старк и именно оно двигало сейчас Старком-младшим. Несмотря на внешнее спокойствие, волнение поселилось в затуманенной недосыпом голове. Третьи сутки работы над «Джарвис» не прошли бесследно. Тёмные синяки под глазами, не обращая внимания на недовольство друга, Поттс замазала какой-то девичьей штукой, название которой прошло мимо сознания Тони. Она практически умоляла его не идти, выспаться, повременить с признанием, но Тони был Старком и всегда всё делал по-своему. Он слишком долго ждал, слишком много мечтал о профессоре Беннере, слишком сильно любил, хотя и не хотел себе в этом признаваться. Брюс начал мучить его не только во время пар, но и во сне: видеть сильные руки, обнимающие и защищающие, слышать вкрадчивый мягкий голос, шепчущий нежности, а не типичную лекцию о ядерном синтезе... Тони быстро покрутил из стороны в сторону головой, пытаясь выпихнуть ненавязчивый образ, но добился только помутнения в глазах и липкой тошноты. «Блестяще, если меня стошнит прямо на него, я могу забыть о взаимности!» — Старк нетвёрдой походкой поднялся по лестнице и оказался на финишной прямой до кабинета. «Как будто ты и сейчас можешь о ней думать, ему не интересны отношения. Думаешь, придёшь, признаешься, и профессор-ледышка растает, бросившись в твои объятия?» — мысль сочилась ядом-сарказмом, застревая комом в горле, заставляя вздрогнуть, не решаясь войти. Вдох. Выдох. Натянуть маску озорства. Прокусить щёку, успокаиваясь от железного привкуса во рту. К чёрту удары в дверь. Вдох... — Привет, не поможешь мне с программным обеспечением «Джарвис»? — Тони с силой толкнул деревянную дверь, припечатывая её к невзрачной стене. — «Здравствуйте, не могли бы вы мне помочь с моим проектом?». Так правильней обращаться ко мне, соблюдая субординацию, — сидящий за дубовым столом коренастый мужчина поднял голову, спокойно посмотрел на ухмылку юноши, размял затёкшую шею и, выждав небольшую паузу, добавил: — С чего вы взяли, что я, профессор ядерной физики, хоть что-то понимаю в программировании? — Я слышал, что ты добился в своё время больших высот в этой области, — игнорируя замечание, Старк втихую откровенно любовался слабо скрытой улыбкой в тёмных карих глазах. Ему не хотелось сравнивать их блеск с лазурью океана или упоминать про глубину колодцев души, ничего такого, романтизм — совсем не его черта. Но как же хотелось любоваться их теплом вечно, воплотив сны в реальность. — Да показывай, в чём твоя проблема, — Брюс принял из чуть дрожащих рук студента ноутбук, быстро нашёл ту часть программы, где Тони специально допустил ошибку, и исправил недочёт, легко порхая пальцами над клавиатурой. Завораживающее зрелище, Старк почувствовал, как сердце откликается на мысли, что ещё могут сделать эти сильные руки, частыми ударами о грудную клетку. Удары били в набат где-то в голове. Боже, он точно сойдёт с ума. — Профессор, что вы думаете о моём изобретении? — юноша медленно наклонился к мужчине, остановившись в паре сантиметров от его лица, опёрся на стол и прикусил нижнюю губу. Пальцы немного замедлили свой ход, синхронизируясь с сердцебиением Старка, взгляд Беннера скользнул по влажным приоткрытым губам, словил взгляд глаз, заметил сильно расширенные зрачки и отстранился, вставая с удобного стула. — Сам по себе проект гениален. Но «Джарвис» кое-чего не хватает, —Тони, преследующий Брюса как кот — мышь, загнанную им же в угол, резко остановился, снова оказавшись на расстоянии шага от мужчины, — ему не хватает достойного дисциплинированного создателя, — Беннер нахмурил брови, но не отстранился больше — сзади него была стена, украшенная дипломами и фотографиями со всевозможных конференций, которыми Брюс не особо гордился. — Недисциплинированность довольно завораживающая, не находите? — Старк наклонился к профессору ещё ближе и шепнул слова, почти касаясь губами нежной кожи уха и обдавая её горячим дыханием. Его голос стал вкрадчивым, мягким, слегка дрожащим от накатившего возбуждения, он нарочно растягивал гласные, позволяя насладиться густотой его низкого тембра. — Признайтесь, вам же нравится эта моя черта, — Тони чуть отстранился, ровно настолько, чтобы видеть чужие глаза, непроизвольно облизал распухшую от постоянных укусов губу. Он упёрся правой рукой в стену за головой Брюса, лишая возможности двинуться в сторону, а левой накрыл пах мужчины скользящим, еле заметным движением, чуть задев прикрытый тонкой тканью рубашки мускулистый плоский живот. — Уберите руку, мистер Старк, ей там не место, — голос Брюса звучал слишком холодно, на лице, кроме спокойствия, можно было найти нотки недовольства или даже ненависти, а в глазах не было ни намёка на улыбку. Тони словно прошибло током, пелена возбуждения перед глазами сменилась на разводы от сдерживаемых слёз. Он выпалил едва слышное извинение и вылетел в коридор, пугая проходящих мимо студентов. Вдох. Выдох. Сменить бег на быстрый шаг. Прикусить щёку, почти не почувствовать ни привкуса крови, ни боли. Незаметно стереть слёзы. Сдержать порыв, ударить в стену кулаком — это было глупо и нелогично. Блядь. Вдох... *** Наташа чуть заметно поёжилась, пытаясь скрыть дрожь: март выдался слишком холодным в этом году. Она перелистнула страницу купленного пару дней назад на распродаже любовного романа, отмечая излишнюю слащавость, пропитавшую каждую строку, словила себя на мысли, что яркая любовь на страницах книги кажется слишком чужой, неродной, давно забытой и, что скрывать, очень желанной. За долгие месяцы редких встреч и недолгих смазанных поцелуев, это будет первое настоящее свидание с Клинтом, хотя его и пришлось выпрашивать силой. Невозможно было не заметить: они отдалялись друг от друга. Наташа оторвалась от чтения и заметила обычную картину: Ванда стиснула Барнса в нежных, но сильных с виду объятиях, не переставая восторженно пищать что-то о великолепной игре капитана. «Как будто она хоть что-то смыслит в американском футболе», — хмыкнула про себя Наташа, исподлобья наблюдая за парочкой. — «Что-то в них не так, однозначно не так». Нет, дело было не в странных взглядах, которые не могут появляться на лице возлюбленных, или в не менее странной реакции на происходящее Баки: он неохотно, скованно сцеплял руки у неё за спиной и отстранённо поцеловал, нарочито быстро скользя по губам. Дело в том, что это было слишком заметно, слишком часто, на глазах у всех. И так каждый раз, что они проводили вместе с кем-то. Это так... странно? — Нат? Что ты здесь делаешь? — Клинт склонился над задумавшейся девушкой, отмечая, как от неожиданности её плечи слабо дёрнулись, а книга соскользнула с обтянутых джинсами тонких колен, оказавшись на пластиковом полу трибун. — Прости, тренировка затянулась на час, скоро чемпионат, тренер белены объелся, не верит в наш успех, вот и гоняет по полю часами. Я думал, ты ушла домой, здесь холодно. Наташа нахмурила брови, встала с трибуны, не забыв поднять книгу, и напряжённо всмотрелась в расслабленное лицо Бартона. — Мы договорились сходить в кафе после твоей тренировки, не говори, что забыл. — Ммм, кафе? Сегодня? Нет, не забыл, но я сильно устал, да и завал по физике, Беннер в последнее время сам не свой, срывается на всех. Прости, сегодня не получится, как-нибудь в следующий раз, хорошо? До завтра, — парень на прощанье быстро клюнул Наташу в щёку и, развернувшись, пошёл в сторону душевых, не оборачиваясь и не сбавляя темп. Между ними определённо что-то не то, она чувствовала этот холод, исходивший от всей встречи, от брошенных быстро фраз и даже от поцелуя. А ещё она чувствовала аромат хороших духов, осевший на коже Клинта. И это однозначно были не её духи. *** Для Стива эта история была стара как мир: заходишь в библиотеку, якобы за учебной литературой, медленно проходишь между стеллажами, ища глазами нужную книгу, натыкаешься на нечто интересное в непримечательной обложке и забываешь, зачем пришёл сюда, охваченный яркими красками приключений героев романа. Для Стива в таких книгах была своя прелесть: в отличие от сухого текста учебников, отдающего блеклым бежевым и проявляющегося в горле противной кислинкой, они имели своё настроение, каждое слово расцветало ярким спектром красок, вызывало бурю эмоций. Это было сравнимо с криком полотна, чьи краски превращаются в слова и окутывают сознание. Приятно до дрожи в коленях, до счастья, застревающего в горле, из-за которого кажется, что и вовсе не нужно дышать. Это заставляло его быть живым. Этот поход в библиотеку остался неизменным для Роджерса. Он, будучи одиноким, хоть и старался в этом не признаваться, любил проводить редкое свободное время за чтением очередной истории, найденной в недрах бесконечных полок библиотеки колледжа. Выходить в зал чтения, потеряв особую красоту и нерушимость момента, Стиву определённо не хотелось. Скрываться в тени от посторонних глаз, погружаясь в новый мир, было на удивление приятно. Мягкая тишина окутывала, и до уха будто доносилось тихое журчание ручейка из романа. Чья-то рука аккуратно вытянулась над головой Роджерса, поддела длинными пальцами корешок, достала нужную книгу и потерялась из поля зрения студента. Отвлёкшийся от чтения Стив заметил тёмную обложку, облизанную нарисованными языками пламени. «451 градус по Фаренгейту»? Нет, антиутопии были не в его вкусе, хотя в книге и был свой философский подтекст. Интересный выбор. Он резковато развернулся, разглядывая лицо стоящего позади него юноши, и слова застряли в горле, так и не слетев с губ (не то что бы Стив знал, что сказать, но чувствовал, что определённо должен). — Что ты здесь делаешь? — спросил он быстрее, чем успел обдумать предложение. Страх мгновенно окутал сознание, губы пересохли, от привычной прыти и уверенности не осталось и следа, тело парализовало, а в груди вырос холодный ком. — Серьёзно? — Баки лениво оторвал взгляд от раскрытой посередине книги, отстранённо пробежался взглядом по напряжённому лицу собеседника и устало прикрыл глаза, словно вся эта ситуация его вымотала. Ложь. Тонкая игра одного актёра, не более. Барнсу хотелось вечно чувствовать тепло этого слабого тела, видеть на лице улыбку, а не страх. Он начал понимать, что сделал огромную ошибку. — Что это я делаю в библиотеке с книгой в руках? А ты не блещешь умом, как я погляжу, Стиви. Джеймс, словно не замечая пристального взгляда загнанного в угол зверя, продолжал листать книгу, делая вид, что всё его внимание не было обращено на Стива, что он не разглядывал пухлые губы, голубые, широко раскрытые глаза, утончённые скулы и тонкую, почти девичью шею. За годы тренировок он отточил навык до идеала. Стив вжался спиной в стеллаж, постарался дышать тише и реже и успокоить сердце, словно это могло помочь ему стать невидимым. Как бы сильно ни пытался слиться с книгами Роджерс, пытаясь отдалиться, Баки всё равно оказывался прямо перед его носом, столь близко, что можно было почувствовать слабый запах его одеколона, перекрывающий природный запах Барнса: свежий, фруктовый, зеленовато-жёлтый, с кислинкой, спокойный и обволакивающий, такой непохожий на его обладателя. — Может, ты уйдёшь? — прозвучало слишком жалко, сорванный волнением голос оказалось трудно восстановить. Джеймс быстро и немного резко вскинул руку, положил книгу на полку чуть выше головы Стива и замер. Нет, он не мог сдвинуться с места не потому, что придвинулся по-настоящему близко, вторгаясь в чужое личное пространство (ему не привыкать делать это с Роджерсом, но драки — иное дело), и не потому, что сердце забилось так часто и сильно, что удары разносились по всему телу. Нет, причиной тому была реакция Стива: поднесённые к голове руки перекрещены, словно он пытался защититься от удара, тело сжалось, делая парня ещё меньше, чем есть на самом деле, глаза зажмурены, а рот хаотично хватал воздух, словно его вот-вот могли отобрать; плечи рвано поднимались и опускались, повторяя за вздохами, и слегка дрожали, а из горла вырывался жалобный всхлип. Казалось, этот звук шокировал обоих, а время, как назло, остановилось. — Стиви... — Стив вздрогнул, решаясь открыть глаза. Так его ещё никто не звал. Не осуждающе, не грубо, не с ненавистью и отвращением, а как-то нежно, удивлённо, заботливо, убаюкивая, любя... Ненормально, странно, непривычно, больно, ложно, фальшиво! — Не зови меня так! Роджерс отпихнул от себя Баки, на его лице ярость и унижение сменили страх, он развернулся и убежал, не в силах больше смотреть в это лицо. Такое красивое и отвратительное одновременно, со смесью сожаления, удивления и чего-то давно забытого Стивом на нём. Пожалуй, впервые в жизни Баки Барнс понял, каково это — разрушить мечту своими же руками. Это гадко, мерзко, больно, до желания вгрызться себе в руку, почувствовать кровь на зубах. — Блядь...