И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

It´s always been the same, same old story. From the moment I could talk I was ordered to listen. Now there´s a way and I know that I have to go away. I know I have to go. (Cat Stevens)

Говорят, когда знаешь, что должно случиться что-то ужасное, самое страшное – это ждать. Тоска от предчувствия неминуемого удара, ожидание грядущей боли – все вот это дерьмо. А когда, наконец, случается то, чего так боялся, вдруг понимаешь, что оно все не стоило того. Что по факту, в сравнении с тоской ожидания, сама неприятность уже просто ничто. Дину всегда казалось, что те, кто так говорит, никогда не испытывали ничего по-настоящему ужасного в своей ебаной, жалкой жизни, потому что одно дело томиться предчувствием того, что твоя семья скоро станет историей, и совсем другое – стоять и смотреть, как она рушится, - это в двести миллионов раз отвратительней и больней. В день, когда Сэм и Джон разругались, произошло еще много чего. Дин позавтракал слишком крепким кофе и жареными колбасками, собрал материал в библиотеке про обезглавленных девочек, натер Импалу каким-то новым воском, который оказался нереально крутым, и, наверняка, в этот день еще кто-то умер, где-то была война, кто-то появился на свет, у кого-то родился первый ребенок, а кто-то испытал свой первый в жизни оргазм. Но ни одна из этих вещей не была зарегистрирована его внутренним радаром и ни одна из них не существовала в реальности, потому что в день, когда разругались Сэм и Джон, для Дина произошло только это, и навсегда он запомнит этот день именно так. День, когда Сэм и Джон разругались. Все остальные их предыдущие ссоры вмиг превратились в прах и дым. Из всех их довольно частых размолвок – из которых, черт, Дин мог бы сделать огромное количество идиотских выводов – сейчас он не помнил ни одной. Они все были прологом к этой эпической ссоре. В день, когда Сэм и Джон разругались, отец спросил: «Ты считаешь, что слишком хорош для нас?» и Дин почувствовал что-то вроде укола в грудь. Сэм ответил: «Ты ведь не хочешь, чтобы я сказал тебе правду» и это было так, будто в образовавшуюся ранку, кто-то закинул серу. Будто ты присутствуешь на чужой дуэли, и каждая пуля, которая не попадает в цель, попадает в тебя. Даже если бы Дин был мертв, он встал бы из своей могилы. Он просто хотел, чтобы они заткнулись. «Твоя мать не для того умерла», - голос Джона Винчестера был полон пороха и крови. «Я ее даже не помню». Почему-то этот тихий ответ был гораздо хуже, чем если бы Сэм кричал. Крик мог бы значить: «Я зол, но не собираюсь уезжать от вас на самом деле», а это стоическое спокойствие значило только одно: «Папа, прощай». Прощай, Дин. Сколько это продолжалось? Десять минут? Два часа? Дин только помнил отдельные фразы, словно вспышки, выражение их лиц и то, что он присутствовал там, но словно его там не было вовсе, способный думать только одно: «ОСТАНОВИТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА, ОСТАНОВИТЕСЬ, СЕЙЧАС ЖЕ». С широко открытыми глазами, без возможности пошевелиться. Последней фразой Сэма было: «Я устал выполнять приказы, сэр». Последней фразой Джона – «Я уезжаю. И когда вернусь, чтоб и духу твоего здесь не было». Если бы все, что когда-либо было дорого Дину, не было сейчас поставлено на карту, он мог бы вмешаться и сказать, что они оба имеют право хотеть разных вещей, мог бы сказать, что они оба ошибаются, потому что, в принципе, хотят одного и того же. Но из-за крови, стучащей в висках, и разъедающей внутренности, словно желчь, он был не в состоянии произнести ни единого слова. В ту же ночь Джон отправился на охоту. Два дня, чтобы добраться до Джерси, два дня обратно. Два дня на охоту. В общем, около недели до того момента, как Сэм уедет. Они жили в маленькой квартирке в большом многоквартирном доме, однако Дину удалось так организовать свой график, чтобы как можно реже пересекаться со своим младшим братом. Он четко знал, что не хочет с ним «разговаривать» - кабинет психологической помощи закрыт, Сэмми, - однако, не знал, что именно выражали его глаза в те редкие моменты, когда их взгляды пересекались. Они обменивались ничего не значащими фразами, типа «Вернусь поздно» или «У тебя на лице шоколад, Сэмми». Фразами, вроде: «Это ты, Дин?», когда Дин возвращался в три ночи из тебе-лучше-не-знать-откуда, «Да, блядь, спи». Фразами короткими и безобидными, типа фразы: «Я уезжаю субботним автобусом в Калифорнию». Как-то так: - Дин, ты меня слышал? - Да, я тебя слышал. - Я думал, что ты хочешь это знать. - Ты уже ложишься? Когда наступила пятница, Дин вдруг понял, что нельзя взять и забыть, какой сегодня день недели, по своему желанию. Он намеревался прийти домой, быстренько принять душ, пока Сэм будет в библиотеке или где он там бывает обычно, и свалить до ужина, перебросившись с ним минимальным количеством слов. В восемь часов, когда он вышел из душа, Сэма еще не было. Когда он закончил одеваться и собираться, была половина девятого, Сэм по-прежнему не появлялся. Не было его и в девять. Было лето, после заката небо еще продолжало светиться электрической голубизной, в десять Дин решил дать Сэму еще полчаса прежде, чем отправиться на поиски. В десять и пять минут он впервые в жизни увидел пьяного Сэма. - Ты нажрался? Несмотря ни на что, это было прикольно. Сэм не был сильно пьян. Только легкий блеск в глазах. Что-то, что можно принять за приглушенную эйфорию. Худой и взъерошенный Сэм пробормотал: «Ты здесь», а потом: «Это хорошо» и слегка улыбнулся, что заставило Дина на секунду забыть о том, что должно случиться на следующий день. - Тебе нельзя злоупотреблять Малибу с ананасом, Сэмми. У тебя двоится в глазах? - Неа. Вижу тебя только в одном экземпляре, - брат сказал это спокойно, но с выражением некоторого аффекта во взгляде. – Идешь? Он протянул руку, не очень уверенно, правда, но Дин поймал бы ее в любом случае. В конце концов, Сэм был пьян и мог упасть. Это было так просто – взять его за руку, как будто Дину снова было двенадцать лет, а маленький Сэм ворвался в комнату, схватил его за руку и потащил на улицу, крича: «Дин, смотри, смотри, там в трубе есть гнездо!». «Дин, там на улице какой-то дядька продает лампы с фургона!». Если бы он когда-нибудь задумался об этом, он бы понял, что всегда жил в комнатах дешевых отелей, в то время как Сэм жил вне их. Что Сэм всегда был тем, кто врывался в комнату, брал его за руку и показывал мир. «Там это…», - сказал Сэм – «Ну эта штука, которая… ну, ты знаешь». Выходя в дверь, Дин должен был придержать его, чтобы тот не грохнулся, споткнувшись. Наконец Сэм сказал: «Там праздник», тяжело опираясь на его плечо, - «Там праздник, Дин», и когда вдохнул свежего уличного воздуха, вроде немного протрезвел. И будто даже стал немного выше. В глубине горизонта еще оставался след закатного солнца. Сияющая оранжевая полоса, которая быстро сменилась алой киноварью, пока Дин заводил Импалу. Сэм сказал, что тусовался с какими-то своими школьными друзьями. Это звучало, как: «былнавечеринке с одними чувакамино онинехотели идтинапраздник» . - Мы уже сто лет не ходили ни на какие праздники, Дин. - Ну, потому что они для детей. На самом деле это не было так уж плохо. Парень, который жонглировал факелами, услышал шутку Дина о том, что он может поджечь себе язык, и показал, как можно плеваться огнем на расстоянии в несколько метров. В соревнованиях в дартс Дин, не напрягаясь, выиграл радио-будильник, а Сэм, хоть и был немного пьян, захотел пострелять из винтовки, хоть и строил из себя невинного младенца. «Прицел сбит вправо», - сказал он чуваку в тире, который смотрел на них с убийственным лицом, - «Нужно отрегулировать». Он, не сделав ни единого выстрела, выиграл приз в сто долларов, и Дин всячески избегал разговоров о том, что приз был незаслуженным. Его последняя надежда на то, что Сэм, отправившись в Калифорнию, быстренько вернется, потому что не сможет заработать себе на жизнь, испарилась, как и не бывало, во время этой несостоявшейся стрельбы. Если Сэм смог получить сто долларов за пять минут без того, чтобы потерять веру в человечество, он сможет получить все, что угодно. Колесо обозрения, яркие цвета, сладкая вата, триста миллионов детишек из местного колледжа, которые казались в три раза меньше, чем Сэм, и Дин уже начал задаваться вопросом, что еще ему нужно будет сделать перед тем, как отсюда свалить. Но на этот раз, как выяснилось, они с Сэмом мыслили одинаково. - Мне не нравится, - вдруг сказал Сэм (хотя похоже было на то, что он отлично проводит время, как и все вокруг). – Поехали домой, Дин. «Домой», и что-то твердое вдруг растворилось у Дина в груди. Но какой же, к черту, дом, Сэмми. Никогда у нас не было дома, а тот, который бывает периодически, ты хочешь разрушить прямо завтра. Всю обратную дорогу Дин думал об этом мерзком калифорнийском университете, в то время как Сэм смотрел в окно. Очень хотелось сказать: «Тебе нужно окончить университет, чтобы быть ботаником с дипломом? Тебя не устраивает быть моим ботаником, обычным, без всякой этой хуйни?» На заднем сидении лежала упаковка пива, и Сэм перегнулся назад через спинку своего сидения, вроде бы вялый и расслабленный, но неожиданно гибкий. Открыл одну бутылку и громко провозгласил, что в машине пить нельзя, и что он несовершеннолетний, и что у Дина, вероятно, будут большие проблемы, если их остановит полиция. - Собираешься стать адвокатом Мэтлоком? Сэм сделал глоток так, будто пил какой-то яд, с омерзением и отвращением. - Может быть, - его голос звучал четко и не очень счастливо. – Я ведь теперь могу делать все, что захочу, так? Наверняка Дину нужно было сделать это, но он не запретил Сэму пить пиво, и промолчал, когда тот открыл вторую бутылку. Чем больше брат выпьет, тем быстрее завалится спать, когда они приедут в мотель. И чем раньше они уснут, тем лучше - раньше, чем наступит суббота и весь этот последующий пиздец. Блядь. Это была самая длинная неделя в его жизни. Часы в комнате показывали час и пять минут. Дин как раз собирался спросить, во сколько завтра отправляется этот ебаный автобус, как Сэм перебил его гораздо худшим вопросом. Заебись. Пьяный Сэм оказался на редкость пиздлив. - Как сильно ты на меня злишься, Дин, очень? Настоящий ответ был: «Не так уж я зол, как хотелось бы, Сэмми». По-настоящему ему хотелось бы ответить: «Я хотел бы возненавидеть тебя, или отца, или еще кого-нибудь, Сэмми, но, в отличие от вас, я не могу злиться на свою собственную кровь, вот такой я мудак, что поделать». Хмыкнул, надеясь, что Сэм понял, что означает этот его ответ. Он испытывал нечто гораздо более сильное, чем злость, что-то, что поднималось ко рту от самого желудка, предупреждая о том, что никогда его будущая жизнь не будет такой, как он мечтал. Говорят, что ты никогда не знаешь, что происходит, стоя на пороге события, которое изменит всю твою дальнейшую жизнь. И в этом, суки, тоже по обыкновению врут. Дин снял куртку. - Я не могу винить тебя, Сэм, - сказал он фальшивым официальным тоном, расстегивая браслет часов. – Ты же знаешь, как говорят. Он как раз собирался положить часы на стол, когда вдруг почувствовал голос Сэма у себя за спиной. Прямо в затылок. В самое ухо. Блядь. - Что говорят? - Что в Южной Калифорнии никогда не идет дождь. Это было именно то, что он хотел сказать, но прозвучало совсем не так, как хотелось – успокаивающе, с желанием перевести все в шутку, а именно так, как не надо было – едко, приглушенно и явно обиженно. Он положил часы и обернулся. Сэм был так близко и его глаза смотрели умоляюще – что, ну что блядь ты хочешь, чтобы я сейчас сделал, Сэм, ЧТО? - Обещай мне, что не умрешь. - Блядь, Сэмми, как ты хочешь, чтобы я… - Обещай, Дин, если не пообещаешь, я не смогу уехать. Он сказал, не задумываясь: - Ты не должен этого делать..., - это был единственный раз, когда Сэм о чем-то просил его, и он даже не договорил, потому что чувствовал, что все бесполезно. - Дин, нет. Я должен. Отец сказал, что должен. - На самом деле он хотел, чтобы ты остался. Слабая попытка защитить Джона. Сэм тут же сухо оборвал его: - Я не хочу говорить сейчас об отце. Пожалуйста, Дин. Это прозвучало странно и неуверенно, глаза заблестели, и без сомнения не стоило продолжать говорить на эту тему. Потому что если Дин и боялся чего-то больше, чем самолетов и чем видеть своего отца ПО-НАСТОЯЩЕМУ разгневанным, больше, чем обе эти вещи вместе взятые, это видеть, как плачет его младший брат. Ох, нет. ОХ, НЕТ, СЭММИ, ТОЛЬКО НЕ ЭТО. - Ладно, ладно, Саманта, я обещаю. Сэм выпустил воздух из легких с явным облегчением, и Дин подумал, что это смешно, что Сэм так верит его словам, сказанным лишь для успокоения, когда на самом деле он ничего не может ему обещать. Не просто смешно, но и несправедливо. И в тоже время, логично. Он не собирался нарушать данное обещание, и если для этого нужно будет стать непроницаемым для пуль, как Супермен, он согласен. «Хорошо», - сказал Сэм, - «Хорошо», - еще раз повторил, прижимаясь лбом к его лбу, и Дину на миг показалось, что он просто заснул стоя, как уставшая лошадь. А затем Дин почувствовал его дыхание на своем лице и одновременно как рука Сэма пытается расстегнуть молнию его брюк. Нет. Нет, он не спит. - Как тебе больше нравится, Дин? Может быть в этот момент какой-то слабый, совсем крохотный тревожный сигнал и загорелся в отдаленном уголке его мозга, где-то между «Джо Сатриани охуительный гитарист, чтобы о нем ни говорили» и «Если говорить официанткам, что они лучшее, что с тобой случилось за день, тебе обеспечен десерт». Может быть он и слышал предупреждение об опасности издалека, кого-то орущего в мегафон: «Внимание, внимание! Код опасности 472, пьяный младший брат лезет к тебе в штаны! Сматывайся, следуя за светящейся полосой! Это не учебная тревога, повторяю, это не учебная тревога!». Но если кто-то и кричал, то за шумом крови в ушах Дин нихрена не услышал. Тем более что большая часть его крови устремилась в противоположную от ушей сторону, во вполне конкретное место, которое настоятельно требовало облегчения. - Подожди, Сэмми, подожди, подожди… - Я не могу ждать, - это прозвучало тревожно, мучительно, умоляюще – как угодно – но только не пьяно. – Автобус отправляется через пять часов, Дин, я не могу ждать. – И снова эта фраза: - Скажи мне, как тебе нравится? Он уже спустил ему штаны до колен, уже сунул руку в трусы, и не было никакого пути назад, «Скажи мне, как они тебе это делают», «Да блядь, Сэмми, как все - руками». Но ему недостаточно было сказанного, этому малышу, этому ботанику, - «Научи меня, Дин», будто ему обязательно нужно было получить диплом Кровосмесительных Связей, Продвинутый Уровень. Сэм ласкал его своей огромной рукой, сжимал там, где ему казалось, что нужно сжимать, прижимая бедра к стене другой рукой и неотрывно глядя глазами в глаза, в которых Дин не видел ничего, кроме вселенского голода, и это его обезоруживало, и заставляло говорить: «Чуть быстрее, чуть сильней, я не сломаюсь, потому что если будешь продолжать, как сейчас, я усну». Сэм отвернулся, пряча улыбку, но изменил ритм и - да, вот так, пальцем, ох – стало довольно хорошо, а местами волшебно, и Дин даже сам не заметил, когда он начал так громко стонать. Когда он попытался расстегнуть ремень Сэма, тот оттолкнул его руку: - Нет, нет. Ты. Только ты. Своей рукой Сэм словно снимал все напряжение, накопившееся за долгое время. Возможно так и было, а может быть просто голова Дина наполнилась воздухом, потому что вся кровь его в этот момент была между ног, потому что его кровь всегда была там, где Сэм, а прямо сейчас руки Сэма доводили его до экстаза, «Блядь, Сэмми, откуда ты знаешь, как надо, ты больше не можешь претендовать на то, чтобы быть скромной монашкой, потому что ты… ох, блядь, трогаешь меня… да, таааак». А потом Сэм, совершенно превратившись в девчонку, немного наклонился и поцеловал его за ухом, именно там, у кромки роста волос, которые Дин недавно подстриг и там было щекотно. Сэм покрывал осторожными поцелуями верхнюю часть шеи, а затем линию челюсти, не прекращая дрочить ему одной рукой, продолжая ласкать другой, и беспрестанно уточняя: «Так, Дин? Надо делать вот так?», таким невинным тоном, что хотелось его стукнуть, потому что у Дина не получалось говорить, а получалось только мычать, задыхаясь: «НеостанавливайсяСэмСэмми еслиостановишься божемой БОЖЕ яубьютебя». В конце концов Сэм закончил поцелуем в рот, который взорвался как часовая бомба по своему желанию. И тут же отстранился, сказав: - Ты такой тяжелый, Дин. Господи, какой ты тяжелый. Дин собирался спросить, что, черт возьми, это значит, но Сэм вдруг начал делать все одновременно – рукой, пальцем, другой рукой тянуть и ласкать – и его скрутило так, как невозможно было себе представить, и он кончил, упираясь подбородком Сэму в плечо, судорожно глотая воздух. После того, как он кончил, Сэм сразу отошел, сел на кровать и начал бормотать что-то вроде: «Нам нужно немного поспать» или «Я пойду в ванную почищу зубы». Дин пытался дать какой-то приказ своему мозгу, чтобы собраться и что-то на это ответить, но мозг был занят тем, что обрабатывал информацию, полученную за последние десять минут, и не мог заниматься такими банальными вещами, как речевая деятельность. Когда Сэм вышел из ванной, Дин уже спал. На утро они позавтракали хлопьями, которые уже два дня как лежали в холодильнике, залитые молоком, но до сих пор не испортились. Сэм надел самые старые джинсы, которые только у него нашлись, и взял небольшой рюкзак, в который, по-видимому, уместилось все необходимое. Дин включил Вельвет Андеграунд и они слушали ее по дороге до станции, и уже перед автобусом тоже не сказали друг другу ничего значимого. «Позвони, как приедешь и звони, если будут какие-то проблемы», «Ты тоже», - вот как-то так. Обнялись, неуверенно и некрепко. Если хорошенько подумать, то это было даже не объятие, а так, несколько обоюдных хлопков по спине, хлоп-хлоп, как будто бы ни для одного из них предстоящее расставание не имело абсолютно никакого значения. Будто ни один не знал, что они не увидятся годы. (Годы, блядь. Долгие дни и ночи. Недели, месяцы, не один, не два, не три, а целых четыре года) К тому времени многое изменится, практически все. Дин скажет: «Я бы выпил пивка», а у Сэма будет девушка в футболке со смурфиками. К тому времени Джон Винчестер исчезнет, как дым после выстрела, а все, что едва теплилось, готово будет разгореться вновь. Сэм так и не позвонил. Дин так и не смог спросить, идут ли на самом деле в Южной Калифорнии дожди. (Если бы он позвонил и спросил, Сэм бы не стал врать. Он ответил бы: «Да, иногда бывает, Дин, иногда бывает»)