И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

And I try to get through to you, in my own special way, as the barriers crumble, at the end of the day. (Metallica)*

Дин мог выпить намного, НАМНОГО больше пива, чем выпил этим вечером, но, по какой-то неизвестной причине, четырех банок вполне хватило для того, чтобы потолок начал изящно раскачиваться, будто комната была кораблем, меееедленно дрейфующим вокруг мировой оси. Он вспомнил одну песню Мита Лоафа и отбивал такт кончиками пальцев, как вдруг ощутил рядом на кровати тяжесть Сэма. Корабль дал ощутимый крен. И Сэм тоже, хотя в нем была лишь половина выпитого Дином пива, но наверняка в его случае от пива был двойной эффект. - Дин, ты когда-нибудь делал что-то, чего не хотел делать, но думал, что это хорошая идея, а после того, как сделал, то уже не помнил ни о какой хорошей идее, а только думал о том, что изначально тебя отвращало? Что за нахуй? - Можешь повторить вопрос? У меня возникли проблемы с переводом с кретинского на нормальный. Я не кончал университетов, чемпион. Сэм улегся на кровать рядом с ним. И Дин уже не мог вспомнить ни слова песни Мита Лоафа, ни как называлась та штука, что обычно изображается на грустных картинах. Что-то типа «провидения», но не совсем. - Поцелуй с Сарой, - послышалось со стороны Сэма. – Заставил меня… почувствовать некоторую ностальгию. Дин набросал список вещей, о которых он сейчас хотел бы поговорить. Никакой Сары в этом списке не было. И это было смешно, потому что в трезвом состоянии у него не было никаких проблем с тем, чтобы поговорить о ней. Пока они ехали всю дорогу из штата, он был бы рад разговаривать об этой Саре сколько угодно, насвистывая и постоянно подкалывая Сэма, и ни слова не сказал бы о том – да даже и сам, наверное, бы не вспомнил – что почувствовал какую-то странную тоску, когда увидел их поцелуй. - «Ностальгия» - это кодовое слово, обозначающее: «У меня встал»? - Что? Нет! А ведь Сэм не так уж и пьян. Какая жалость. Или хороший знак. Или одно из двух. Или и то и другое? - Не встал? Ни малейшего шевеления головки в качестве демонстрации, кхм.. боевой готовности? - Дин, исключи «член» из этого разговора, хорошо? - Да я его даже сюда не вставлял. Он даже не обратил внимания. Во время всего этого разговора Дин вообще не вспоминал про член. Как какой-то бесчлен. Причем абсолютный. - Видишь ли, - Сэм хотел поговорить, какой ужас. – Это было… Я хочу сказать, что это было неплохо. Лучше… в общем, хорошо, очень хорошо. Но какой во всем этом смысл? Ведь я ее больше не увижу. А, так вот в чем проблема. - Ты хочешь ее увидеть еще раз? Ты можешь ее увидеть. – Дин сказал это так поспешно, что даже ему самому это показалось странным. – Можем вернуться. И они реально могли. Один-два дня. У них не было ничего срочного, они не нужны были отцу, и им прямо сейчас не нужно было никого спасать. - Нет, я не хочу возвращаться. Не хочу…, - Сэмми силился что-то сказать, а Дин слышал только повторяющееся «нет». – Я хочу найти отца и убить эту тварь. Вот чего я хочу. Дин приподнялся на постели. Прислонившись спиной к изголовью кровати и пытаясь помочь своему младшему брату. Потому что именно этим Дин сейчас занимался, разве нет? Пытался стряхнуть с себя алкогольный дурман. Это было довольно трудно, но он смог сосредоточиться. - Проблема в том, что ты поцеловал ее на первом свидании и пообещал увидеться завтра, Сэмми, а вместо этого находишься здесь и сейчас? - Ты все-таки можешь переводить с кретинского на нормальный? Длинный вздох. Иногда Дину требуется ТАК МНОГО терпения. - Ты не собирался встречаться с ней на следующий день, поэтому не должен был целовать и говорить «до завтра». Всего лишь губы и чуть-чуть языка и потом сразу к делу – никакого времени на раздумья. Почему нет? Потому что у нас нет этого времени. Поэтому нужно сразу и по существу. В следующий раз, когда будешь целовать девушку, попытайся получить то, что хочешь. Побольше языка, пусть сосет твои губы, и не давай особо дышать, чтобы она уже потекла к тому моменту, когда ты спросишь, далеко ли она живет. Сэм лежит неподвижно и медитирует. Детские глазенки, во взгляде пива на два пальца, такой нерешительный и уязвимый, как будто держит свое сердце на вытянутых руках, и кто-нибудь может на него наступить. Дину очень хочется сказать: «Зачем ты показываешь это всем? Спрячь, потому что раздавят». - Это твой совет? Он кажется разочарованным. Вот кретин. - Это мой метод, чувак. Первый урок бесплатно и потому что ты мой брат. Второй урок «Что делать, когда она уже готова» в следующий раз, когда повзрослеешь. - Большое спасибо, Казанова. - Да не за что. Обращайся, мудак. Это превратилось у них в своего рода ритуал. Не постоянный, но довольно часто повторяющийся для того, чтобы считаться вполне обычным явлением. От случая к случаю они останавливались в каком-нибудь мотеле, в центре неизвестного занюханного городишки, где им не нужно было ничего расследовать, набирали разного пива, что-то пожрать и смотрели «Американ Айдол» или какой-то из тех черно-белых фильмов, которые обожал Сэм и которые якобы Дин никогда не смотрел («И откуда тогда ты знаешь, кто и что должен сказать?», «Не знаю, наверное, у меня есть суперспособности, как ты думаешь, меня заразили?»). Первые месяцы ритуал заключался в том, что Дин пил, а Сэм смотрел телевизор. Но этой ночью Сэм впервые сказал: «Дай-ка и мне», когда Дин вытаскивал пиво из холодильника. Дин никогда в этом не признается, но в этот момент ему захотелось обнять своего брата. - Вокруг были люди, - неожиданно сказал Сэм. – Мы целовались среди бела дня. И это был совсем недолгий поцелуй. - Я не втыкаю, ты о чем? Разве он так много выпил? Какого черта… - Не было никакого шевеления…, - быстрый взмах рукой и моментально вспыхнувший на щеках Сэма румянец. Блядь, мой брат – настоящая девчонка. – Но она была очень симпатичной, правда? - Она подходила тебе, Сэмми. Дин действительно так думал. Если отбросить страх того, что Сэм снова может прорасти в кого-то, как в Джессику, бросить все, забыть об охоте, снова оставить его, да, Дин ДЕЙСТВИТЕЛЬНО считал, что Сара подходила ему, как никто. - И мне понравилось, - продолжал Сэм. – В том смысле, что не столько она сама, сколько это было что-то такое мое, очень личное. Возможно, это из-за того, что я еще чувствую себя виноватым, или это из-за этой… работы. В общем, - его голос снова зазвучал совсем по-детски, так беззащитно, так мягко и так открыто. Блядь, Сэмми, что ты делаешь со мной? Дин на многое был способен. Но видеть, как страдает его младший брат, он был не в состоянии, ни физически, ни… генетически. – Иногда я думаю, что то, что мы делаем и с чем сталкиваемся каждый день, навсегда отбило у меня способность чувствовать что-то еще, кроме страха и желания убивать. - Иди сюда. Дин сказал это низким охрипшим голосом, который возможно тоже звучал немного потерянно и отстранено. - Возможно, со мной что-то не так, Дин, - Сэмми притронулся своим лицом к его лицу. Или, может быть, не притронулся, но его лицо было очень близко, так, что ощущалось тепло. – У меня какой-то синдром убийцы. - Да нет никакого…, - Блядский ребенок, надавать бы ему пощечин, чтобы пришел в себя. – Я тоже делаю эту работу и у меня все отлично. Отлично, слышишь? Я подчеркиваю это. - Да, хорошо. Но мы разные, Дин. Я не… Это было сделано для того, чтобы не слышать, что он там еще хочет сказать. Потому что реально, РЕАЛЬНО Дин уже просто физически не мог слышать больше ни единого слова о каких-то там синдромах и дисфункциях, а также о том, что жизнь, которую они ведут, приводит к печальным последствиям в виде того, что становится все труднее и труднее сдерживать в себе все то, что считается постыдным демонстрировать миру. Словно плохо сшитая тряпичная кукла, набитая всякой трухой и дерьмом. Дин никоим образом не был готов обсуждать тот факт, что один из них должен совсем прекратить испытывать какие-то посторонние чувства для того, чтобы оставались силы для работы, чтобы постоянно быть на взводе, полыхать ненавистью, необходимой для убийств, чтобы ОСТАВАТЬСЯ НЕВОЗМУТИМЫМ, хотя изнутри ты весь истекаешь кровью. Перед тем, как он все это услышит, он поцелует Сэма, во имя пресвятой богородицы и ебаного святого духа, аминь. Поцелует, чтобы сказать этим: «Видишь? Вот как нужно целоваться, чувак». Поцелует, чтобы прижать Сэма к кровати, чтобы оцарапать своей щетиной и заставить заалеть его щеки, чтобы заставить его замолчать. Когда Сэм от неожиданности задохнулся, Дин одной рукой прижал его поперек груди к матрасу, и навис сверху, так, будто неожиданно стал выше в два раза и в два раза сильней. Мельком отметил, какой приятный и ласковый у Сэма язык, и какие у него по-девчоночьи мягкие и нежные губы. Несколько секунд Дин не думал вообще ни о чем, сосредоточившись на движении языка наружу и внутрь, словно в ожидании отдачи при выстреле из пистолета, ощущая губами стальной вкус чужой слюны и разгоряченной плоти. И Сэм ответил, Сэм задрожал и вспотел под ним, возбуждаясь, прижимаясь, выдыхая со стоном и хрипом. Какая же это хуйня, что ты разучился чувствовать, брат!