И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

<I>And I'm gone gone gone. And I'm older than movies Oh let me dance dance dance. Now I'm wiser than dreams. Let me fly fly fly. While I'm touching tomorrow. And I know who's there When silhouettes fall And I'm gone.And I'm gone, like I'm dancing on angels. And I'm gone, through the crack in the past Like a dead man walking.</i> (David Bowie)

Сэм всегда читал в газетах научные вкладки. Даже когда ему еще не было одиннадцати и он нихрена в прочитанном не понимал. Каждое воскресенье, это уже стало привычкой. Когда Сэм был маленьким, Дин не понимал, что тот находит интересного в подобном занятии, и вот, спустя годы, все также не понимает. Но это была одна из причуд Сэма, являющаяся его неотъемлемой частью, а если бы это делал кто-то другой, Дин бы подумал: «Э, да этот парень настоящий придурок», однако в отношении своего брата он так не думал, и запретил бы так думать всем остальным: «Э, полегче, речь идет о моем брате». Так же как тогда, когда над Сэмом издевались в колледже, еще до того, как он так вымахал, и его начали побаиваться. Возможно, Дин и называл его «умником» дома, но когда впервые услышал от какого-то одноклассника Сэма: «Эй ты, ботаник», ответил вместо брата: «Эй ты, мудак!» и еле удержался, чтобы не надавать по шее малолетнему придурку и не свернуть ему ее так, чтобы тот без зеркала мог полюбоваться на свою тупую задницу. Эти научные газетные вкладки не были единственной странностью Сэма. Чего стоит одна только привычка сортировать и складывать одежду в чемодане, даже тогда, когда по возвращении с охоты она вся должна отправиться прямиком в стирку. Или эта мания чистить зубы до и после завтрака, но зато вообще не причесываться никогда. (Когда они были детьми, Дин частенько брался его причесывать только для того, чтобы тянуть за волосы и слушать, как он будет пищать: «ауууу!», кривиться и возмущенно смотреть полными слез глазами – «Ты царапаешь мне голову, Дин!». «Отлично, так я причесываю твои идеи». И тогда Сэм улыбался: «Разве они у меня растрепанные?» и становился похож на маленькую пиявку, всю состоящую из ямочек и улыбок. Сэмми.) И отец сказал, что он должен убить его? Дин не мог выкинуть это из головы. Двадцать четыре часа в сутки он помнил об этом, даже во сне. Не переставая слышал этот КРИК. И почему он запомнил именно крик, когда это был всего лишь полузадушенный шепот? «Ты должен спасти его, это единственное, что имеет значение. Но если ты не сумеешь, Дин, то должен его убить». У него желудок поднимался к горлу при одной мысли об этом. Он не переставая думал обо всех тех случаях, когда Сэм осуждал и критиковал отца, не соглашался с ним, и Дин должен был принять это во внимание и сделать какие-то выводы. А теперь ему хотелось орать во все горло: «Мой отец первостатейный сукин сын!», но уже было поздно. Словно наглотавшись битого стекла, он не мог об этом ни говорить, ни кричать, только давиться своей собственною кровью. Потому что Джона Винчестера не было рядом, и не было возможности выбить из него эту ужасную идею, а Дин бы это сделал, даже если бы пришлось выдирать ее вместе с внутренностями. - Херасе, какие вмятины, еб твою мать. Что случилось с машиной? – спрашивал Бобби. Сэм тоже стоял здесь, но не спрашивал ничего. Вошел в гараж, посмотрел, потом сходил за аптечкой – «Держи, чтобы не было заражения». Дин только после этого обратил внимание на свои сбитые в кровь костяшки, и снова услышал этот КРИК, это ТЫ ДОЛЖЕН УБИТЬ ЕГО, этот ебаный бессмысленный приказ. Если бы ты был здесь, Джон Винчестер, я бы голыми руками отправил бы тебя в ад. Дин не понимал, как можно испытывать такую ненависть к отцу и одновременно так скучать по нему, и, похоже, только этим и можно объяснить то, что он разбил машину и поднял руку на Сэма. В первый раз в жизни. Он не знал, как заглушить этот крик в своем мозгу, поэтому цеплялся за единственное, в чем был уверен – Мой брат хороший. Если это значит, что его отец ошибался, то так тому и быть, он согласен. Если значит, что он должен перестать верить в то, во что по-настоящему верил - пускай. Если это означает, что у него нет никакой цели, а он просто хочет выдернуть Сэма из этой жизни и уехать с ним в Пало-Альто, Гран Каньон или Амстердам – отлично! Потому что если Джон кричал в его голове, то Сэм кричал еще громче. Всегда без слов и в полной тишине. Но кричал – ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, Я ХОРОШИЙ. Читал свои газеты, почесывал затылок, пил свой кофе с кучей молока, потому что чистый кофеин делает его нервным, любезничал с окружающими, верил, что O. Джей Симпсон был невиновен, и так все это время переживал за него, что Дину хотелось его хорошенько встряхнуть, чтобы ему стало ясно раз и навсегда - Это не я, Сэмми. Не переживай за меня, Сэмми. Единственное, что меня беспокоит, Сэмми, это то, что может случиться с тобой. К тому же. Джон сказал - спаси его или убей. Дин будет игнорировать вторую часть приказа и полностью сосредоточится на первой. Вот что он будет делать. Он выполнит именно то, что Джон на самом деле хотел сказать. Сделает вид, что тот прошептал: «Спаси его», а потом замолчал. И это то, что он должен делать. Рассматривать всерьез вторую часть будет неуважением к человеку, которому Дин поклонялся всю свою жизнь. Просто это будет его недостойно. - Это наверняка содержит тридцать тысяч миллионов диоксинов, Дин. Он ел горячий хот-дог с жареной картошкой, где-то, в пяти милях от Альбукерке. И спросил с набитым ртом: «Что?» - Ты видел, на каком масле жарили эту картошку? Спорим, что это то же самое, что они использовали еще три недели назад? Ты не думаешь, что должен хоть иногда есть какую-то зелень? И не «зелень» в плане «желатин», а в плане «салат». Вот это, отец? Вот ЭТО я должен убить? Сэма, который вырубал комп, будто его обжигали клавиши, когда Дин заставал его за просмотром эротики? Сэма, который краснел каждый раз, когда Дин шутил про лесбийское порно? - Думаешь, эти четыре мексиканки будут круче, чем три предыдущие, или мечтаешь, что они сделают для тебя исключение? - Ты ведь никогда не перестанешь, правда? - Ах, Сэмми, Сэмми, Сэмюель. Это не я должен перестать, а ты. - Я здесь, но на самом деле я тебя не слушаю. - Не можешь перестать думать о трахающихся тетках, да? Ай, безобразник. Сэм дулся и молча позволял ему продолжать. И так было каждый день. Господи. Да даже ФБР не посчитало нужным вносить его данные в федеральный розыск. И это при том, что он сбежал из полицейского участка и лгал им, как проститутка, с самого начала расследования. Поэтому? Поэтому ты думаешь, что он и нам постоянно лгал, отец? - Я думаю, что они занимаются этим ради музыки, - между тем говорил Сэм. - Роллинги? Думаешь, они выступают ради музыки, а не ради денег? - Да. Почему бы и нет? - Блядь, Сэмми. Разве он мог бы нам лгать, отец? Да этот парень просто святой. Дело в том, что Дин пытался. Можно назвать это преданностью, профессиональной деформацией или блядским триумфом сомнений. Но он признавал, что Джон Винчестер никогда не ошибался («В большинстве случаев не ошибался», - поправил бы Сэм) и поэтому попробовал. Отыскать зло в этом огромном волосатом создании, под названием Сэм. - Сэмми, так как ты плохо себя ведешь, я накажу тебя и отведу в парикмахерскую. - Ты когда-нибудь уже прекратишь шутить над моими волосами, придурок? - Давай ты отрастишь их, как у кузена Итта из семейки Адамс, и мы тебя будем использовать как хорошо замаскированное подслушивающее устройство, что скажешь? Дин старался изо всех сил, говоря себе: «Я буду делать всяческую хрень и посмотрю, проглянет ли хоть одна темная полоса в его евангельско-детской морали». Все с треском провалилось. Если он обезглавливал очередного кровососа с большей жестокостью, чем обычно, Сэм делал предменструальное лицо и говорил: «Думаю, это было излишне, Дин». Если хотел сэкономить время и пристрелить зараженного раньше, чем тот превратится в зомби и пооткусывает им носы, Сэм просил: «Мы можем подождать три часа, Дин, это ведь всего лишь три часа. Три часа и чья-то целая жизнь, Дин, пожалуйста», и блядь, как после этого можно было стрелять? Сэм оставался верен себе и своим принципам, четко разграничивающим добро и зло, не допускающим пересечений, позволяющим им оставаться охотниками и не превращаться в обычных садистов или убийц. Сэм был огромен и он всегда был рядом, стоял, скрестив руки, на этой границе и внимательно следил за тем, чтобы Дин ее не переходил. Не переступал ни одним ебаным пальцем. - Как я должен тебя звать – Родд или Тодд? - Что? - Ну, из братьев Фландерсов, ты кем хочешь быть? - Выбери сначала ты, Дин. Ты же всегда первый выбираешь, а я всегда сержант Задница, сумасшедший ученый из «Назад в будущее» или еще какая-то хрень, которой ты не хочешь быть. Однажды я даже был КИТТом из «Рыцаря дорог», помнишь? Помню, но в конце концов я всегда делал то, что не хотел делать ты. - Я выкрасил тебе красной краской лоб, и она неделю не смывалась. Было эпично. Сэм был ТАКОЙ. Блядский говорящий сверчок из сказки про Пиноккио, правда, высотой в три этажа. И если Дин не должен доверять ему, не должен позволять контролировать себя, сдерживать свой гнев и указывать, что хорошо, а что плохо, во что тогда ему остается верить? Прости, отец, но мы так не договаривались. Тебя больше нет и ты не можешь злиться. Свободен. Дин решил, что НИХУЯ И ТОЧКА, в один из дней, когда они пересекали границу штата. Через два дня после того, как Сэм стоял перед ним на коленях в грязном переулке, превращая в желе его собственные колени и все его кости, заставляя трястись под его языком и губами, исполняющими самый грязный и в то же время самый невинный минет в его жизни, который Дин каким-то образом смог позволить и даже принять. Они заканчивали жечь останки какого-то неупокоенного, от которого было много шума и мало толку. В ебаной Флориде, хрен знает где. Сэм завороженно смотрел на пламя и неожиданно выдал: - Попкорн. - А? Он слегка улыбнулся, какой-то нездешней улыбкой, блуждающей в недрах воспоминаний. - Тебе было… не знаю, шестнадцать? Думаю, мне было лет двенадцать и я ужасно хотел спать, а отец почему-то решил взять тебя с собой на охоту, вместо того, чтобы оставить дома со мной. Но в итоге мы поехали все, и он сказал мне оставаться в машине, - Сэм опустил голову, как будто ему было стыдно рассказывать это, Дину внезапно сдавило грудь. – Я какое-то время сидел и ждал, а когда уже начал засыпать, увидел отблески огня в зеркало заднего вида. Думаю, вы жгли какую-то могилу, а я просто любовался на то, как это красиво, и, не знаю, наверное, еще я был голодным, потому что подумал, что мы могли бы взять с собой кукурузу, кинуть ее в огонь и смотреть, как красиво будет разлетаться горящий попкорн. Дин крепче ухватился за свою лопату, только чтобы не схватиться за что-то другое. - Попкорн? Сэм пожал плечами. Ясно, что он был смущен. Как будто ожидал одобрения. Как будто ему все еще было важно, что Дин думает или не думает о нем. Как будто Дин, блядь, еще не провалил с треском свою роль хорошего старшего брата. Нет, отец, я не смогу уничтожить это. Это лучше, чем мы с тобой вместе взятые, Джон Винчестер. Так, чтобы тебе было понятно. - Можем поужинать попкорном, я не против. - Ладно, - Сэм счастливо улыбается, блестя глазами. Была среда, и они гнали всю ночь, потому что Дину не хотелось ночевать во Флориде (Это проклятый штат, Сэмми, там творится куча разной хуйни). А потом внезапно столкнулись с одним таинственным исчезновением и, когда опомнились, уже была пятница, а они спали не больше десяти часов за все истекшие трое суток. Они были измучены, очень устали и безумно хотели просто упасть и уснуть, причем все равно где. Но это было непросто. - Я не могу спать, Сэм. - Я знаю. Это «все равно где» в результате оказалось сраным мотелем, который весь провонял затхлостью, в шести милях от канзасской границы. - Слишком жарко. - Я знаю. Они лежали каждый на своей кровати. В трусах и майках. Дин - на спине, матерясь и потея, Сэм – на животе, засунув руки под подушку, с мокрой спиной. - Почему блядь так жарко? Сэм начал объяснять какую-то хрень про глобальное потепление, выбросы в атмосферу и парниковый эффект, а Дин ничего не слышал, кроме бла-бла-бла… научный бред… бла-бла-бла…ЖАРА. Дешевый номер со сломанным кондиционером и жара, переходящая в лихорадку и бред. Дин вспомнил про деревенский бар – ну надо же это как-то назвать – в котором они перекусили, у него был четкий план закрутить с какой-нибудь официанткой, чтобы напроситься к ней в дом и там в прохладе поспать. Но женщинам, которые подавали еду в этом месте, было далеко за пятьдесят и они вовсе не были похожи на героинь «Золотых девочек». Поэтому приходится лежать здесь и плавиться в этой жаре, будь оно все проклято. Начав думать о неслучившейся ебле с официантками, он закончил мыслями о том, когда вообще он последний раз трахался, и у него вырвалось изумленное «блядь!», потому что не может быть что с тех пор прошло СТОЛЬКО времени. - Что случилось? Сэм приподнял голову от подушки. Мокрые пряди волос прилипли к лицу и от этого он почему-то казался старше. В этом не было никакого смысла, но Дину казалось именно так. - Ничего. Обними меня. - Тебе плохо? Да. Жара, отсутствие секса, блядская охота, отец хочет, чтобы я тебя убил – да-да, мне плохо. - Нет. - Ты сердишься, - Просто гениально, малыш! - Сердишься на меня? - Да нет же, блядь. - Злишься, что официантки оказались старухами, а тебе хотелось потрахаться? Дин не мог вынести мысли о том, что он весь такой предсказуемый и как на ладони. - Я злюсь, что мой брат такой невъебенный умник, которому всегда все нужно знать, но, его суперспособности не могут починить даже простой кондиционер, поэтому я злюсь. Когда в следующий раз будут распределять суперспособности в школе для чудиков, Сэмми? Запомни, надо брать меньше «умею видеть насквозь» и побольше «замораживаю одной левой». Сэм внимательно посмотрел на Дина, как-то уж слишком пристально и напряженно. Как будто в самом деле был способен читать его мысли. В этот момент Дину много чего хотелось на самом деле, но вот чтобы читали его мысли – этого хотелось в последнюю очередь, а точнее – не хотелось совсем. Он не хотел, чтобы Сэм что-нибудь узнал, ЧТО-НИБУДЬ из того, что творится сейчас у него в голове. Ни о том, что сказал ему Джон, ни о том, что он думал обо всем случившемся тогда в переулке. НИ О ЧЕМ. - Я видел в коридоре автомат со льдом. Принести тебе? - Если ты принесешь мне лед, клянусь, Сэм, я дам тебе все, что захочешь. Именно в этот момент он мог бы хоть что-нибудь заподозрить. По нездорово блеснувшему взгляду Сэма и по той сгустившейся тишине, которая вдруг наполнила номер. Должен был заподозрить тогда, когда Сэм вернулся с двумя банками Колы и картонным ведерком с колотым льдом. И когда первым делом присел на его кровать и приложил ко лбу свою холодную руку. Тело Дина отреагировало мгновенно – ознобом, мурашками и протяжным удовлетворенным «аааааах», прозвучавшим почти сексуально. Как это «почти» смогло превратиться в «за грань», Дин сам не понял, да и не хотел понимать. Они поочередно брали кусочки льда из одного и того же ведерка, прикладывали к разгоряченной коже и наслаждались ощущением стекающих вниз охлаждающих капель. Стояла убийственная жара, и в этом городе не было доступных женщин, не будет их ни вечером, ни завтра с утра. И возможно Дину так хотелось притронуться к Сэму лишь для того, чтобы убедиться в том, что это все еще Сэм, что он не перекинется вдруг, не обратится, став каким-нибудь Дартом Вейдером или поклонником Буша. Возможно, ему нужен был какой-то подтверждающий знак, что это все тот же Сэм - его невыносимый зануда, сосредоточение всех самых хороших вещей на земле. Возможно, поэтому он положил ему ладонь на затылок, когда она еще была холодной и влажной. Возможно, из-за этого Сэмми закрыл глаза и легонько вздохнул, а потом сделал ему то же самое, и Дин почувствовал, как вся его кровь устремляется на юго-запад. Поэтому у него мгновенно промокла футболка, и поэтому он взял один кусочек льда в рот. Сэм спросил: «Разве у тебя не болят зубы?» и это прозвучало как-то неуверенно, на сбитом дыхании, - «Как ты можешь вообще брать это в рот?». Дин не успел оценить внезапно пришедшую в голову мысль, и почти в ту же секунду выдал: «А как ты можешь…», но не закончил, потому что увидел, как Сэм отстранился и замолчал. Дин видел, как стремительно темнеет его футболка, промокая от пота, и задавался вопросом, когда Сэм успел отпустить себе бакенбарды, и почему, черт возьми, он сам так неотрывно смотрит на его рот. И какого черта вообще он спросил то, что спросил, ведь он же не собирался? - Тебе понравилось? Понравилось ли тебе тогда, когда ты брал у меня в рот? Прошла целая вечность, а потом Сэм кивнул, выдыхая. И тогда Дин спросил то, что уже долгое время ему хотелось узнать: «А ты уже…?» Всего несколько слов, но Сэм с его лица считал все остальное, и в его коротеньком «нет» прозвучало четко и ясно: «Нет, я вообще не делал этого никогда». Дин снова начал дышать и одновременно перестал себя контролировать. Все его тело кричало: «Ты хочешь поцеловать этот рот» и это было впервые за долгое время, когда он услышал что-то в своей голове, кроме отцовского крика. Поэтому он не раздумывал долго. В конце концов, Сэм выдоил его досуха в том переулке, а он до сих пор его не отблагодарил. Дину хотелось начать мягко и нежно, но Сэм, все угадав, устремился навстречу, и они столкнулись, как грузовые поезда, и нахуй все первоначальные планы. И как никогда раньше было много обнаженного тела - никаких штанов и рубашек, да, им мешала жара, их пот на вкус был соленым и терпким, а волосы пахли порохом и железом. Дин первым избавился от трусов, Сэм первым стянул с себя майку. В момент, когда они притерлись друг к другу губами, грудью, эрекцией и голой кожей, у Дина словно молния вспыхнула в голове: «Эй, погодите, я же делаю это со своим собственным братом?». Эта мысль возникла внезапно, но возникла она слишком поздно. Рука Сэма была такой большой и прохладной, и она что-то делала там внизу, прижимая друг к другу их возбужденные члены, наглаживая и надрачивая одновременно, и этим словно удерживая их на месте, пока они исступленно целовались и терлись всем остальным – еще, еще, вот так вот, вот так. Дин позабыл обо всем и только мог думать: «Хорошо, хорошо, хорошо, любимый, как хорошо», а когда смог подумать о чем-то еще, то услышал стон, вырвавшийся из груди своего брата, когда от избытка чувств начал вылизывать ему шею. Он не знал, почему шея Сэма вдруг стала такой бесконечной, и как и когда именно он сам превратился в пульсирующую бесконечность, вбирающую в себя все то жесткое и одновременно родное, что так стремилось ему навстречу и изливалось – да, Сэмми? - обжигающей влагой прямо на член. Не смотря на то, что его мозг испытывал категорическую нехватку воздуха и тотальную неспособность мыслить рационально, Дин успел обрадоваться: «Я выиграл», как будто это именно он сделал так, что Сэм кончил первым, только от того, что Дин лизал ему шею, только от одних объятий и потираний члена о член. Когда Дин посмотрел Сэму в глаза, они были пьяными от пережитого оргазма. - Ты думаешь, что ты должен всегда выигрывать, да? Дин был готов рассмеяться над этим. Мы никогда ни во что не играли, вот что бы ты с легкостью не мог обыграть меня, умник. Но ничего не сказал. Не сказал просто потому, что у него не было на это времени. Сэм спустился вниз, бормоча: «А вот нихуя» и ах, нет, нет, нет! Дин был весь залит потом и там внизу еще спермой, и это просто не мог быть рот Сэма - снова это ощущение горячей слюны и шелковой тесноты. Нет, нет, нет, Сэм, ты не можешь вот так вот просто делать это опять! «Сэмми, нет» - он попытался сказать это вслух, но когда Сэм поднял на него взгляд, вопросительный, требующий и блестящий, Дин только смог сказать: «Сэмми, да», - одними губами, и прижать его голову к своему паху, и дальше уже все смешалось, пиздец. Дин тонул, Дин всплывал, умирал и рождался одновременно, и черт его знает, что делал еще. Думал: «Это блядское гейство», а потом «Это мой младший брат», и понимал, что на первое ему наплевать и посыпать, а второго совсем недостаточно для того, чтобы его удержать. Скорее уж – огосподибожемойябольной – наоборот. Сэм начал использовать руку и каким-то образом так это все совместил с языком и губами, что Дин уже больше не мог выносить этот ритм – рука, губы, рот, пот, жара, слюна, напряжение в яйцах – было слишком. Так чересчур, блядь, что он вот-вот лопнет, «Сэм, я…», но ничего это не изменило, потому что Сэм не остановился даже тогда, когда Дина выгнуло и не по-детски скрутило. Он увидел белые вспышки перед глазами, а Сэм продолжал, его тело пылало пожаром, а Сэм продолжал, словно подкидывая кукурузу и любуясь горящим попкорном, и даже тогда, когда Дина накрыл самый длинный и самый мощный оргазм в его жизни, Сэм Винчестер, дамы и господа, ПРОДОЛЖАЛ. - Стойстойстойстой... Дин должен был остановить его, потому что последняя дрожь унялась, и все стало слишком чувствительным, боже, но Сэм, будь он проклят - блядский ребенок, сволочь любимая – продолжал. Потом просто вытянулся на кровати рядом, так будто бы ничего только что не случилось, и уставился в потолок с выражением: «Подумаешь, у нас все, как обычно», как будто не он только что отсасывал, как сексуальный маньяк. Послушай-ка меня внимательно, Сэмми. Я от всего защищу тебя и спасу, ты слышишь? Все у нас с тобой будет теперь хорошо. - Ты хороший, Сэм, - Дин в том числе говорил и про секс. – Я клянусь тебе, что ты хороший. Я спасу его и конец этим блядским мысленным спорам с отцом. Потому что спасти Сэма, это был единственный способ для Дина спасти самого себя. И да, может быть он еще жив, потому что ему «позволяют», возможно, его с распростертыми объятиями уже поджидают в аду, но, черт возьми, он ни за что не пропустит такие моменты, а значит и этот мир и тот – пускай подождут.