И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

I know the end is coming soon. I fear rivers over flowing. I hear the voice of rage and ruin (Creedence Clearwater Revival)

На самом деле штат был тут совсем ни при чем, но Дин никак не мог выкинуть из головы фразу: «Я трахался со своим братом в Индиане». Как будто в Вайоминге, или Иллинойсе, или – святый боже – в каком-нибудь Канзасе, или той же ебаной Флориде все было бы по-другому. Возможно именно так, в географическом положении, он пытался найти хоть какое-то объяснение случившемуся, потому что ни в чем другом его не находил. Это каким же больным и извращенным ублюдком надо быть, чтобы спать со своим младшим братом? Уже три дня он каждое утро смотрится в зеркало, задаваясь вопросом, не сильно ли это заметно. Потому что чувствует, что все написано у него на лице. Большой заглавной «И» красного цвета. Инцест, блядь. Ему так кажется, или реально это звучит как пиздец? Пиздец не в том, как это звучит, Дин, а в том, что это само по себе пиздец. Да уж понятно. Ясно. Это ведь очевидно, не так ли? - У нас нет чистой одежды. - Что? Сэм вернулся в комнату. Бормоча что-то себе под нос. Дин был сосредоточен на том, чтобы еще хоть немного поспать и вовсе не желал ничего слышать, но услышал. - В последний раз это был я. Теперь твоя очередь, Дин. «Что?» - сразу подхватился Дин, и видимо у него было такое офигевшее выражение лица, что Сэм посмотрел на него так, как будто у него вдруг выросла еще одна голова. «Стирка, Дин. Теперь твоя очередь», - он сказал это совершенно нормально и спокойно, как обычно говорил о нормальных вещах, про охоту на духов, например, или… ладно, про ту же стирку. По правде сказать, Сэм звучал, как Сэм. Сосредоточенный, непричесанный, обычный. Ничего, что выдавало бы скрытое отчаяние, раздвоение личности, шизофрению, маниакально-депрессивный психоз, тяжелую депрессию или другие какие-нибудь негативные последствия того, что его трахнул собственный брат. Эх. Для того, кто постоянно живет с часовой бомбой внутри, не зная, какие там у демона на него планы, и кто уже две недели, себя не помня, ищет девушку, в исчезновении которой считает себя виновным, Сэм звучал довольно разумно и, честно говоря, так, будто чувствует себя довольно хорошо. Учитывая все обстоятельства, Дин мог официально признать, что сам он чувствовал себя гораздо хуже. А Сэм выглядел как тот, кто попросил то, чего хотел и получил это. А вовсе не как сумасшедший, не понимающий, что говорит, действующий под гипнозом или чьей-то злой волей, а теперь пытающийся это все забыть в каком-то беспрецедентном акте подавления и отрицания. Нет, он так не выглядел. - Эй, - Сэм возмущается точно так же, как тогда, когда ему было пять лет. – У меня даже трусов чистых нет! - Господи, да ты перестанешь уже ныть когда-нибудь? Иду! – Дин встал с кровати и проигнорировал возмущенное пыхтение Сэма. Может он теперь должен к нему относиться, как к фарфоровому, или что? Его очередь стирать, так он пойдет, блядь, и постирает, и заодно подумает, где бы попроще и побыстрее раздобыть денег на еду, и ни в коем случае, ни при каких условиях не будет думать о том, что его член совсем недавно был в заднице его СОБСТВЕННОГО БРАТА. В ебаной Индиане! Дин как раз видел «Wash & Dry» напротив мотеля. Схватил мешок с одеждой (тот самый, которым еще Джон Винчестер пользовался в армии), бросил Сэму: «Скоро вернусь» и, пока порошок перемешивался с водой за стеклом стиральной машины, наконец, выпил свой первый утренний кофе. Налитый в чашку до самых краев. Обжег им язык и был благодарен. Вспомни, где был твой язык, Дин, давай посмотрим, заслуживает ли он того, чтобы быть обожженным. Он не хотел, но чувствовал себя точно как эта стиральная машина. Как ее барабан, все крутился вокруг одного и того же и при этом не двигался с места. Без конца припоминая весь тот абсурд, который произошел, и нихрена не умея понять, как вообще такое могло случиться. Сэм, берущий в ладони его лицо, и достающий взглядом просящих глаз до самого сердца. Шепчущий: «Послушай», и снова эти глаза – хлоп-хлоп. Сэм, расстегивающий ему брюки, и прикосновение его тела, всего этого большого сильного тела, горячего, как лава и тающего, как карамель. Все эти вещи, которые он говорил, и как все это звучало, и ощущение, что Дин видит его впервые, и в то же время, он такой до боли привычный, но при этом совершенно какой-то другой. Вроде Сэмми и в то же время другой мужчина, и его член, и все эти чувства, распирающие, переполняющие, рвущиеся. Дин был уверен, что был слегка не в себе. Да, наверное, так и было. В этом участвовало только его тело, а разум – нет. Его мозг закоротило сразу после грязного и отвратительного: «Ты трахнешь меня», а тело почему-то возбудилось так, что он даже не может этого объяснить. Поэтому он ни в чем не виноват, ведь правда? Да ладно тебе, Дин. Будь мужчиной. Ладно, хорошо. Он виноват. Но все это не так уж и ужасно на самом деле, потому что было-то всего один раз. Сэм эту тему не поднимал. Дин не поднимал ее тоже. Небо не разверзлось и молнией никого не убило. Джон Винчестер не пришел с того света, чтобы собственноручно его покарать. Бог не подавал никаких признаков того, что был недоволен его поведением больше обычного. Сэм оставался Сэмом. Стиральная машинка остановилась, и Дин переложил вещи в сушилку. - Как горячо. Какая-то девчонка. Одетая в спортивные шорты и короткую майку. Волосы, стянутые в высокий хвост, веснушчатое лицо, серые глаза, выразительные губы и потрясающая улыбка. Она внимательно рассматривала программу, которую задал Дин сушилке. Но, кроме этого, она, безусловно, поглядывала и на него, с довольно прозрачными намерениями и, чего уж там скрывать, девчонка была как раз того типа, который ему нравился. Угадай с трех раз, что она подумает, если ты скажешь ей, что СПАЛ СО СВОИМ СОБСТВЕННЫМ БРАТОМ? Этот подленький голосок в голове испортил ему все желание улыбаться и что-нибудь отвечать. Все время, пока сушилась одежда, Дин провел, неотрывно глядя на таймер сушильной машины. Тридцать минут он думал: «Ничего не случилось, потому что это было всего один раз, а посему нет смысла в чем-то себя обвинять, потому что все равно это ничему не поможет». Думал обо всех тех моментах, когда вполне возможно, давал Сэму какие-то неправильные посылы, когда засовывал ему руку в штаны и когда, перебрав с алкоголем, лез целоваться к нему, как дурак. Да. В свете недавних событий все эти вещи начинали выглядеть намного более извращенными, чем казались в свое время. Но это ведь не был инцест, правда? Это же был не секс, это был Сэмми! Возможно, это была не лучшая идея, и Дин с этим был согласен, наверное, Сэм потому и запутался во всех этих вводных и… ладно, положим, это был просто его способ справиться с тем, что он узнал, что отец всегда жил с мыслью о том, что, возможно, ему придется убить его… Бедный ребенок имел право попутать слегка берега. Но дело в том, что этого недостаточно для разрешения ситуации. Конечно, для этого есть ты. Ты примешь решение за двоих. Диагноз был поставлен и лечение было простым - официантки. Пару забегов с официантками и все будет забыто, упорядочено и расставлено по своим местам. В том числе и слова папы Джона. Впервые за долгие месяцы Дин мог думать о том, что сказал ему отец, без ощущения, что ему не хватает воздуха, а внутри леденеет вся кровь. Впервые он мог смеяться. Возможно, смеяться над этим все-таки было слишком. Прачечная была практически пуста. В глубине какой-то пожилой мужчина, вероятно, кореец, сидел и решал кроссворд, ожидая окончания стирки. Дин сидел у самого входа и спокойно продолжал наблюдать за таймером сушки. А потом дверь открылась, и вошел Сэм. - Привет. Он поприветствовал Дина, когда вошел, и показался тому просто гигантом, освещенный сзади ярким солнечным светом. Огромная четырехметровая башня, которая ни чуть не была смущена тем, что произошло между ними. Сэм просто вошел в «Wash & Dry» в этих своих грязных и слишком уж разносившихся от долгой носки джинсах с вытертыми коленями. Остановился напротив, глядя то на Дина, то на крутящийся барабан. Его тело казалось расслабленным, а движения замедленными, и только один Дин знал, что это тело способно в секунды сгруппироваться, молниеносно выхватить оружие и в буквальном смысле вынести мозг любому существу, даже вдвое, нет, втрое большему по размеру. Только Дин знал, что Сэм был плохим солдатом, но зато совершенно выдающимся генералом, обладающим тем типом твердости, который заставляет людей верить в людей. Знал, что он любит читать «Таймс», что кончает с таким звуком, будто плачет, и что бесится каждый раз, когда теряет контроль. Что он стесняется комплиментов, отворачивается и прячет глаза, в то же время загораясь изнутри искренней и радостной улыбкой ребенка, дождавшегося очередного дня рождения. Нет-нет-нет-нет-нет, это не может происходить со мной. - Еще долго? Сушилке оставалось работать еще минуты три. - Нет. А у самого Дина уже похоже кончилось время. Исчезли все силы. Испарились. Ушли. Сэм всегда был той еще огромной гориллой, но то, что сейчас Дин испытывал к нему, убивало его, заставляло задыхаться, и было неизмеримо больше, и спрятать это было нельзя. Даже его голос звучал странно. - Мне нравится Бонни Тайлер, Сэм. Посмотрел озадаченно, но потом улыбнулся и наморщил лоб: - Да я знаю. Без обид, но я всегда это знал. Ты нихрена не умеешь врать, Дин. Сэм наклоняется к сушке, чтобы посмотреть на одежду. Его рубашка задирается на спине, а когда он еще закидывает руку и чешет себя между лопатками, оголяется еще и часть живота. Не найдя чистых трусов он надел джинсы прямо на голое тело. Они так низко сидят на бедрах, что сзади видна ложбинка, уходящая под ремень. И Дин - единственный человек в мире, который знает две вещи. Что Сэм Винчестер, с этим своим лицом Я-В-Жизни-Не-Разбил-Ни-Одной-Тарелки, прячет 44-й калибр как раз там, где заканчивается позвоночник, и куда только что со спины скатилась капелька пота. И что если его трахать немного ниже, начнет горячо сжиматься и влажно скользить, стонать и путаться в простынях, весь воплощенный секс и проклятия, и будет шептать твое имя через каждый выдох и вдох, как молитву, переливать, как сладкую газировку, разминать, как ореховое масло, как будто ты вовсе ему никакой не ебаный брат. Блядь, блядь, блядь, это не может происходить со мной! То, что он думал, было ужасно. Нездорово. Много хуже, чем просто «Я переспал со своим братом». Что-то вроде рычания, поднимавшегося к губам из самых недр естества, что-то вроде внезапного желания, сердечного приступа и приступа гнева одновременно, адреналина и пули в висок. Что-то вроде: «Черт побери, БЛЯДЬ, как же я хочу трахнуть своего брата!». И как именно. Блядь. Сколько раз и как именно! И вот кем, КЕМ он себя сейчас должен считать? Ему хотелось просунуть язык. Прямо в это место, где заканчивается спина. Где немного оттопыриваются мешковатые штаны и видна соблазнительная ложбинка. Вставить туда свой язык и облизать до низу, а потом трахать это место как пулемет. Это не может происходить со мной. - Дин, ты в порядке? Нет. И не может быть, что Сэм в порядке. Или он не отдает себе отчета в том, какие чувства прямо сейчас вызывает, или у него совсем плохо с мозгами. Или и то и другое вместе. Вот это скорее всего. - Дин? Дин был зол. Взбешен. Бурлящий гнев и кипящая ярость. Вот что он испытывал. Как будто демон пожирал его изнутри. Он взглянул на Сэма исподлобья налитыми кровью глазами. У него встал! У него крепко, железобетонно стоял посередине ебаной прачечной. И он только и мог думать, что о смазке и о том, сколько там еще презервативов осталось. И о том, что ведь все это было и раньше, просто он ухитрялся не замечать. Но ведь ты да, ты все это видел, Сэмми, правда? С этим своим невинным, мученическим лицом. Дин подозревал, что Сэм уже давным-давно обо всем догадался и понял, намного, намного раньше, чем дошло до него. И когда сушилка, наконец, остановилась, Дин был разгорячен куда сильнее, чем извлекаемое Сэмом белье. Они вошли в комнату с мешком сухой и чистой одежды. - Дин, ты такой молчаливый, словно покойник. Подай, пожалуйста, какие-нибудь признаки жизни. Порычи или помычи, например. - Помычать?! – зарычал Дин. И, прежде даже, чем Сэм закончил закрывать дверь, толкнул и прижал его к ней, одновременно коленом раздвигая ноги, а второй рукой расстегивая пуговицы на джинсах. Он целовал его с такой силой, что чувствовал, что делает больно. А когда Сэм попытался прикоснуться к нему, с негодованием убрал его руки и каждый раз проверял, чтобы они оставались прижаты к двери. Дин не очень хорошо понимал, что делает, только знал, что должно быть именно так, бесцеремонно и жестко, без тормозов. Стоя с закрытыми глазами, Сэм еле слышно стонал и подставлялся под губы, вместо того, чтобы сопротивляться, он просто обмяк и повис у него на руках, и опять завел свое: «Дин», выдыхал, вдыхал, и опять говорил: «Дин», а потом стонал, и опять. Дин потащил его в постель, и пока вел, все время думал: «Мой брат, мой брат, мой брат» - и ничто его не останавливало, и никто совершенно не мог помочь. Разве что вытащить Сэма из себя, как-то избавиться, изгнать, извлечь изнутри. А это как раз и было совсем невозможно. Как я тебя извлеку из себя, если ты и есть моя чертова кровь?