И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

But I told you why we just can't make it. I want you still but just can't take it The time has come we oughta break it. Someone has to pay the price (Los Ramones)

В девять лет, когда ему вдруг показалось, что внутри шкафа что-то шевелится, Сэм Винчестер сделал то, что делают все дети. Сообщил об этом своему родителю, выразившись четко и предельно ясно: «Папа, я думаю, что там внутри какой-то монстр». Джон Винчестер внимательно посмотрел сыну в глаза и спросил: «Ты серьезно думаешь, что видел монстра?», а потом, вместо того, чтобы сказать: «Давай посмотрим вместе, и ты убедишься, что там ничего нет», вытащил и положил перед ним пистолет. «Это сорок пятый калибр, Сэмми, и с сегодняшнего дня ты будешь учиться им пользоваться». В девять лет, полумертвый от страха, без единого возражения, Сэм изрешетил в шкафу качающееся пальто. И даже не обоссался. Тогда он получил несколько ценных уроков. Первый – пистолет весит гораздо больше, чем кажется. Второй – его отец вовсе не как Клифф Хакстейбл и не как мистер Брейди. Третий – в жизни придется полагаться на самого себя. Усвоив их в девять лет, Сэм применил эти уроки на практике, как только ему исполнилось восемнадцать, когда уехал из дома, начал жить один и, в принципе, вел себя как взрослый человек, который знает, чего хочет и не пасует перед обстоятельствами. Несмотря на то, что в действительности, он просто был большим ребенком, который к тому же еще и плохо питался. Поэтому Сэму было все равно, когда Дин называл его разбалованным щенком. Он всегда, ВСЕГДА, чувствовал себя кем угодно, только не балованным ребенком. С таким детством, как у него, без какого бы то ни было комфорта, без видеоигр, красивого дома – да и вообще без какого-либо дома – без цирка, без субботних десертов, домашней еды и без: «Сегодня мы идем в кино, потому что ты себя хорошо вел, дорогой», у Сэма просто не было возможности таковым стать. Честно говоря, он даже ребенком себя никогда не чувствовал. Мы не были детьми, мы всегда были солдатами. Он всегда знал это. И, видимо, все-таки ошибался. Не во всем, конечно, но да, кое в чем его разбаловали определенно. Не как сына, нет. У Джона не было времени на всякую ерунду и капризы. Но как брат, Сэм ни разу не слышал слова «нет». Были оскорбления, обидные комментарии, «Сэмми это, Сэмми то» и «Не могу поверить, что тебе нравится Бон Джови», и «Откуда ты вытащил эту одежду», «Подстриги волосы», «У тебя сопли под носом», «Спорим, ты хочешь Барби на Рождество», и даже: «Ой, мне так жаль, Сэмми, я не думал, что тебя постригут налысо, но посмотри на это с другой стороны – теперь тебе вообще не нужно будет расчесываться». Сэм слышал все то, что все на свете младшие братья слышат от старших – тонны и тонны всякого дерьма о себе. Но единственное, что имело значение, что он действительно никогда не слышал «нет», и никогда до сих пор не задумывался над этим. Потому что так, наверное, бывает всегда – когда тебе никогда не говорят «нет», ты даже не обращаешь на это внимания. Просто принимаешь, как должное, и тебе кажется, что этот мир такой. Солнце встает по утрам, закатывается по вечерам, а Дина всегда можно на все уговорить при помощи нужного тона, а иногда даже взгляда. Сэм даже сам не знал – действительно не знал, просто не задумывался об этом – как много у него в арсенале разных способов и трюков, при помощи которых он ВСЕГДА добивался от Дина того, чего хотел. Хотелось ему мороженого, достаточно было посмотреть пристально на витрину, чтобы это заметил Дин, и – рраз, тот уже достает из кармана пару долларов, и на тебе, Сэмми, мороженое. Он хотел научиться водить, а у отца не было на это времени – пожалуйста, время было у Дина. Нужна тишина для того, чтобы делать уроки? – Дин надевает наушники и затыкается, хоть на четыре часа. Однажды ему захотелось попробовать текилу, Дин упирался и орал: «Если отец узнает, он убьет меня! Тогда я стану призраком и приду за тобой!», но Сэм все равно ее попробовал, хоть потом и блевал дальше, чем видел. Захотелось уехать учиться в университет, и Дин не сказал ни единого слова против, не сказал, что он ему больше не брат, не отрекся от него, как это сделал отец. Если ему хотелось навестить какого-то старого друга, а Дин нихрена никуда не хотел ехать, потому что устал и видеть уже не мог эту дорогу и руль, - они все равно ехали и навещали... В общем, если Сэм чего-то хотел и это зависело от Дина, он всегда получал желаемое. Точка. Негласное правило семьи Винчестеров. Так было до сих пор. Но, видимо, правила изменились. Теперь ты принимаешь решения за нас двоих, а я могу только соглашаться? - Есть одно дело тут поблизости. На самом деле Дин прав. Что-то, что сильно попахивает потусторонним, всего в ста милях отсюда, причем в том же самом направлении, по дороге к Канзасу. Так что, это разумно. И что остается Сэму? Ничего, ясное дело. Только соглашаться. Он уже две недели не находит себе места, его член постоянно возбужден от того, что он не может не думать о таких вещах, как руки Дина, пот Дина, губы Дина, и о том, какими солеными могут быть его поцелуи после стольких дней перерыва. Ну и чем он заслужил это? Что Дин бесцеремонно отдалился от него, превратился в мрамор, в соляной столп? Что игнорирует его? Как будто Сэм – одна из тех девок, живущих в пятидесяти американских штатах, которым ничего больше не остается, как довольствоваться сомнительной ролью блюда на одну ночь для великого Дина Винчестера. Оттраханных и брошенных - «Я тебя где-то видел? Не припомню». Но нет, блядь, тебе так просто это с рук не сойдет! Может быть Сэм и легкодоступен, но не дешевка, это уж точно. - Я первый иду в душ. - Спасибо за информацию, позвони Опре. Мудак. Но Сэм знает, что если бы все это ничего не значило для Дина, он вряд ли был бы так зол. Согласись, что не только я, но мы оба два сволочных ублюдка, Дин. Нравится это тебе или нет. Это, по сути, единственный аргумент в пользу Сэма. Что то, что они творили – аморальное, греховное, постыдное, ПОХУЙ КАКОЕ – нравилось Дину также сильно, как и ему. И если нужно будет вынуть из рукава этот козырь, отлично. Сэм Винчестер сделает это, а что. Когда Дин заглядывается на официантку в каком-то баре, Сэм не выдает себя ни единым жестом, и даже если и чувствует ревность, то сдерживается изо всех сил. Он точно также вместе с Дином разглядывает ее, и если его брат говорит: «Блядь, так хочется…», Сэм подхватывает игру и уточняет: «Чего?», требуя подробностей. Если ты можешь, то и я тоже могу, мудак. Когда они останавливаются в мотелях, Сэм никогда не закрывается в ванной, нарочно оставляя дверь приоткрытой. Сначала он сдерживался, а потом плюнул, и если ему нужно подрочить, и Дин слышит это, то это потому, что Сэм так хочет. Пусть угадает, о ком Сэм в это время думает. Это не так уж и трудно. То, что Дин не принимает приглашений, вовсе не значит, что Сэм не может снова и снова отправлять их на его имя. Сэм смотрит на него, хоть Дин и отводит взгляд, и отворачивается. Пристально разглядывает в зеркало заднего вида, а когда Дин случайно сталкивается с ним глазами, то даже вздрагивает, как от ожога. А Сэм все равно смотрит, все равно обращается к Дину, таскает жареную картошку у него из тарелки, никогда не ложится спать без него, еще шире улыбается официанткам, вдвое-втрое вежливей и учтивей ведет себя со всем остальным миром, не обращает внимания на раздражение Дина, игнорируя все его попытки себя обидеть и отстранить. Сэм всегда рядом, ВСЕГДА. Двадцать четыре часа в сутки рядом с Дином, одна комната на двоих в каждом мотеле, да и Импала не так велика, чтобы не слышать родное дыхание. Дин всегда думал, что у Сэма были проблемы с отцом потому, что они очень разные. И никогда ему даже в голову не приходило, что это наоборот от того, что они были очень похожи. Два упрямых сволочных сукиных сына, которые сильнее всего на свете ненавидят проигрывать. Мы пара диктаторов, Дин, а ты тот, кто всегда уступает. Когда они были детьми, Сэм частенько доставал Дина, начиная повторять сказанные им слова, и когда тот говорил: «Ты скоро устанешь», повторял: «ты скоро устанешь», и не помнит ни одного раза, НИ ЕДИНОГО, когда бы эта техника не сработала. В конце концов его старший брат, этот брутальный мачо-мэн, этот я-клинт-иствуд-только-лучше, сдавался и говорил: «Ладно, Сэм», а Сэм повторял: «ладно, Сэм», Дин выходил из себя: «Прекращай все повторять!» - «прекращай все повторять» - «БЛЯДЬ, ДА ДАВАЙ СДЕЛАЕМ, КАК ТЫ ХОЧЕШЬ, ТОЛЬКО ЗАТКНИСЬ!!!» Так должно быть и сейчас. Дин уступит. Это то, что должно произойти прямо сейчас. Потому что любые другие варианты, включая те, которые иногда приходят в голову Сэму, когда он теряет терпение, видя стоическое сопротивление Дина и непробиваемую стену, которой он себя окружил, - все эти варианты даже не стоит рассматривать. - Эй, Сэмми, - непроизвольно вырывается у Дина и видно, что он тут же об этом жалеет. - Что? – и боже, боже, боже, ну почему он не может сдержать радостную улыбку? Секунда напряженного ожидания – они сидят в третьесортной кафешке, где мало клиентов и скучные официантки – и Сэм вдруг видит в зеленых глазах напротив отблеск родного тепла, на долю секунды перед ним опять оказывается тот старший брат, который всегда с готовностью распахивал ему объятия, чтобы сделать счастливым. Но это всего секунда перед тем, как на место Дина снова возвращается этот неприятный тип, этот затворник и солдафон, который опускает глаза, равнодушно жрет свою картошку, и думает, что лучше всех все на свете знает и за всех может решать. - Ничего. У тебя соус на подбородке. Пожалуйста, Дин, перестань делать это! Сэм неохотно вытирается, без шуток и без обычных между ними приколов. Использованной салфеткой, только что равнодушно брошенной Дином на стол.