И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

You hear the hounds awailin', As if the mountains groan. You hear the lonesome echo, the telltale clack of stones. You thought you'd get away, but you're never quite alone. (Blue Oyster Cult)

Когда Дин думает обо всех возможностях, которые у него были для того, чтобы избавиться от этой проблемы, ему хочется стукнуться головой о дверь. Потому что, блядь, этот щенок уже сотню раз мог умереть, и каждый раз Дин спасал его задницу (не думай о его заднице, это очень, очень плохая идея!), а ведь можно было просто один раз не успеть, стормозить и сказать: «Упс…», или: «Черт, как так?», или даже: «Как жаль, он был отличным парнем с честными глазами и милым лицом». Да, это было бы очень просто и для всех хорошо. Возможно, Дину и было бы больно в тот конкретный момент, наверняка даже это было бы ужасно, ведь отец не зря вбивал ему в голову всю эту хрень про Сэма, начиная с четырех лет (Заботься о нем, защищай его, чтобы ни одной царапины, чтобы ничего плохого с ним не случилось, береги его), но люди говорят, что время лечит, и, наверняка, это оно тоже вылечило бы. И в долгосрочной перспективе было бы всем хорошо. Если бы Сэма не было в его жизни – от этой мысли у Дина все внутренности скручивает в узел, но он заставляет себя додумать ее – сейчас бы не было этих проблем, а конкретно не было бы ЭТОЙ проблемы. «Как прекратить трахать своего брата» - учебник для начинающих. После того ебаного отеля в Иллинойсе, с тех самых пор, когда Дин понял, что теряет разум и перестает себя контролировать, когда поймал себя на мысли, что ему хочется двух вещей – застрелиться и трахать Сэма до тех пор, пока у них обоих не вытечет вместе со спермой весь мозг, начался его личный обет целомудрия, потому что это был единственный способ и последняя возможность перестать все проебывать, пусть не вернуть уже проебанное, нет, но хотя бы сохранить то, что осталось. Но блядь, еще никогда все не было так плохо, как стало с тех пор. И это все далеко не так просто, ебаный в рот. Ведь Сэмми не был бы самим собой, если бы позволил Дину так легко отделаться. Он всегда был еще большей сукой, чем любая стервозная девчонка во время месячных. Дину требуется вся сила воли для того, чтобы концентрироваться только на дороге, пока он за рулем, чтобы не обращать никакого внимания на настойчивые взгляды Сэма, преследующие его днем и ночью, на постоянные якобы случайные прикосновения (Дин знает, Дин УВЕРЕН, что они не случайны, он слишком хорошо знает этого мелкого упрямого говнюка, который ни за что просто так не может смириться с тем, что ему отказали). Он чувствует себя героем какой-то блядской передачи из серии «помоги себе сам», когда люди, потерявшие супруга, или своих детей, или что угодно, выходят на сцену и говорят: «Моя работа меня спасла. Я с головой ушел в работу, и это спасло меня». Потому что именно так он себя и ощущает, каким-то блядским вдовцом, идиотским несчастным беженцем, ебаной сиротой, - неприкаянным и никому не нужным, который ищет спасения хоть в чем. В том, чтобы уйти головой в работу. Цель - уничтожение, цель - уничтожение. Закон, которому его научил Джон: «Сначала уничтожить, разбираться потом». Мочить тварей, вести машину, есть и спать. И как можно меньше контактировать с этим огромным парнем, который сидит на соседнем сидении. Говорить только о самом необходимом и безобидном («Подмораживает, осторожней на поворотах», «У нас нет чистых вещей»), говорить о работе, все время сохраняя неприступный вид, типа: «Не трогай меня за яйца, Сэмми», и это даже не в переносном смысле, а в прямом. К тому же. Дин не может ему позволить. Прикасаться к себе. Когда одна желеобразная тварь его зацепила, Сэм наклонился, чтобы помочь – встревоженные глаза в пол-лица, дрожащие руки, и когда их кожа соприкоснулась, Дин перестал чувствовать всякую боль, кроме жжения в том месте, где его трогали пальцы Сэма. Это было похоже на непреодолимой силы магнит, и Дин понимал, что если позволит этому продолжиться еще хоть секунду, то все его благие намерения рухнут в ад, а обет целомудрия отправится на хуй. Он усилием воли вернул себе весь прежний переполняющий душу гнев, сквозь зубы выплюнул: «Уберись, блядь», и это прозвучало грубо и жестоко даже для его ушей, а на лице Сэма отразилось страданием. Это длилось всего лишь мгновение, а затем Сэм отступил, и Дин понял, что выиграл. Ошибка. В операционной системе произошел сбой. Попробуйте еще раз. Сэм просто ненадолго взял таймаут, чтобы набраться сил и снова ринуться в контратаку. Через неделю, в Солт-Лейк-Сити, в самый разгар этой блядской жары. Дело о пропавших женах мормонов, они в полицейском участке, Дин наблюдает, как Сэм задает вопросы и, слушая ответы комиссара, вертит в руках случайно взятую со стола ручку. Прикладывает к своей шее. И нажимает. Дин перестает что-либо слышать. Он весь сосредоточен на одной конкретной точке мироздания. На этом пересечении координат, где прямо сейчас черная ручка легким нажатием вдавливается в сонную артерию брата, затрудняя кровоток, создавая вакуум в подкожных капиллярах, усиливая потоотделение в едва заметных порах на его красивой шее. Мудак ничего не говорит, сукин сын только кивает и издает какие-то горловые звуки (мгм, мгм), и не перестает надавливать этой ручкой на сонную артерию, как будто он, или может быть Вселенная, показывают Дину единственно правильный путь. Сюда, Дин, тебе нужно сюда. Иди сюда, Дин. - Ну, я думаю, что на этом все. А вы как считаете, агент Блум? Дин вынужден сморгнуть и невнятно пробормотать: «э-э, да», прежде чем встать со стула, но перед этим он успевает заметить в глазах Сэма торжествующий блеск. Он нихрена не услышал из того, что говорил этот тип, и Сэм это знает, и это переполняет Дина яростью, которая не проявляла себя вот уже несколько недель. Потому что Дина можно обвинить во многих вещах, но среди них никогда не было небрежного отношения к работе, да даже простой невнимательности в серьезных вещах, а то, что сейчас произошло, что он сидел и втыкал, глядя на то, как его блядский брат тычет себя в шею ебаной ручкой – это просто верх непрофессионализма. - Сэм, в следующий раз, когда будешь выбирать имена, если мы снова будем Блумом и Дипом, я тебя придушу. И в следующий раз, когда он поведет себя так непрофессионально как сейчас, ему придется придушить самого себя. Поэтому ярость возвращается, и Дин удваивает свои усилия. Односложные диалоги, ранние подъемы, чтобы выйти на пробежку раньше, чем Сэм откроет глаза, чтение любых газет и бесплатных журналов во время еды, чтобы не разговаривать ни о чем и на него не смотреть, ложиться спать без единого слова. Дин думает, что у него все под контролем, и не понимает, что единственное, что осталось в стороне, это главная задача его жизни – забота о Сэмми. - А ну-ка, напомни, Дин, что самое важное? - Заботиться о Сэмми. - Хороший мальчик. И он продолжал бы им быть. Продолжал бы быть хорошим мальчиком. Если бы не был так сильно занят тем, чтобы не трахнуть своего брата, и совсем позабыв о его безопасности. Они пересекают границу Нью-Мексико и в Санта-Фе сталкиваются с какой-то реально злобной и яростной сущностью. Сэм целый день был не в себе, о чем-то все время напряженно думая (ты знаешь, о чем он думает, и в этом есть твоя вина тоже) и вздыхая. К тому же у него такое большое тело, которым мало кто уполномочен владеть, и которое не всегда может быть быстрым и вертким. Раньше, чем кто-то из них понял, что происходит, адская тварь успела поранить Сэма, глубоко зацепив плечо и исполосовав грудь. Третьего захода не получилось, потому что Дин поджег тварюгу, которая с рычанием и вонью отправилась прямиком в ад. Дин бросается на колени рядом с Сэмом, восклицая: «Придурок, какой же придурок, МУДАК», и непонятно, к кому из них двоих это относится. Возможно, к обоим. В конце концов рана на плече оказывается более глубокой, чем на груди, но так как вселенная – редкая сука, которая ненавидит Дина Винчестера и издевается над его обетами целомудрия, Сэм должен ходить с голым торсом большую часть времени, которую они проводят вместе в течение последующих недель. - Мне больно, когда я до них дотрагиваюсь, Дин, - говорит Сэм и принимает страдальческий вид. - Они перебинтованы. Поэтому все равно, надето что-то сверху или нет. - Нет, не все равно! - Ну, как хочешь. Если какая-то ручка так вывела его из себя, то то, что происходит сейчас, просто заставляет Дина терять берега. Сэм целыми днями светит перед ним своим прессом, (который, должно быть, умудрился купить на черном рынке, потому что вообще НЕ ЗАНИМАЕТСЯ СПОРТОМ, БЛЯДЬ!), накачанными дельтами, красивыми линиями груди и этой проклятой, трижды прОклятой, блядской дорожкой темных волос, которая начинается под пупком брата и является самой быстрой и прямой скоростной трассой в геенну огненную, без остановок и без возможности вернуться назад. Дин не знает, сколько еще он сможет пробыть в одной комнате с полураздетым Сэмом и не заорать: «Прикройся, блядь!», но, кажется, что однажды, вселенная идет ему навстречу и Сэм, наконец-то надевает рубашку. Как раз перед тем, чтобы сказать ангельским голоском: - Я иду в библиотеку. Дин даже не поднимает головы. - Я пойду в бар, я договорился о встрече. - С журналистом, я помню. - Да. - Ладно. Увидимся за ужином? - Да. - Хорошо. Журналист оказывается каким-то задротом с претензиями на величие, который смыслит в ритуальной магии не больше, чем Дин в биофизике, Дин отправляет его нахуй уже через двадцать минут, а потом обнаруживает себя сосредоточенно глядящим в глубину двойного виски и совершенно потерявшимся в своих мыслях. Он уже почти готов идти в библиотеку, чтобы помочь Сэму со сбором фактов, и чтобы перестать, наконец, думать о том, как будет ощущаться под языком этот новый шрам на его груди, как вдруг перед ним появляются сразу два полных стакана. Не один, а два, которые он не заказывал. Дин поднимает глаза. Он видел много красивых официанток, но эта, похоже, раньше работала в знаменитом баре «Гадкий койот». Почти такого же роста, как Сэм, почти такая же зеленоглазая, как он сам, белокожая и рыжая, с телом словно с обложки «Плейбоя». Дин не может не улыбнуться. Это происходит непроизвольно. Он ведь блядский Дин Винчестер, в конце-то концов, и официантки – это его. - Что это? – перед ним стоит бокал пива и рюмка текилы. Она легонько пожимает плечом: - Моей подруге захотелось угостить тебя, и мне захотелось угостить тебя. Девчонка поворачивается к барной стойке, Дин прослеживает ее взгляд и упирается глазами в красивую брюнетку, с волосами собранными в высокий хвост, за исключением двух длинных локонов, обрамляющих лицо, которая им улыбается соблазнительной улыбкой, полной дурных намерений. В журнале «Девушки, которые нравятся Дину» ЭТА могла бы украсить собой обложку весеннего выпуска. Между тем рыжая говорит: - Она думает, что ты хочешь пива, а я думаю, что ты хочешь текилы. И мы обе ненавидим проигрывать, учти. Дин какое-то время медлит. Прежний Дин, тот, который был раньше, перед всем этим пиздецом, посчитал бы такого рода задержку чистым гейством, но Дин не знает, осталось ли в нем хоть что-то от того прежнего Дина. Да и не очень стремится узнать. Рюмка текилы заходит чисто, одним глотком, прямо в горло. А пиво следом помогает потушить разгорающийся в пищеводе пожар. Выбирать – это для трусов, а у Дина лишь два вопроса. - А кто сказал, что кто-то должен проиграть, принцесса? Этот, и когда они заканчивают смену. Два часа спустя в комнате отеля разит духами, алкоголем и сексом. Обе девчонки голые спят каждая на отдельной кровати, а Дин как раз выходит из душа, обмотанный полотенцем, когда слышит, что открывается дверь. Быстро проходит из ванной в комнату и видит Сэма, который стоит с нечитаемым выражением на лице, книжками в руках и позвякивающими ключами. Он переводит взгляд с одной девушки на другую, со смятых простыней на презервативы на полу, и наконец, поднимает взгляд на Дина, буквально пригвоздив его к месту. - Я думал, ты задержишься, - говорит Дин с самодовольным видом. Сэм не утруждается тем, чтобы как-то отреагировать или изменить выражение лица. Смотрит так равнодушно, такими бесчувственными и пустыми глазами, что у Дина начинает внутри что-то болеть. Говорит только: - Убери это. Разворачивается и выходит, тихо прикрывая за собой дверь, деликатно и осторожно, разрезая этим Дину все внутренности, словно угостив битым стеклом. Дин не знает, чего в голосе Сэма было больше – презрения, ненависти или обиды, или в нем кроме отвращения и не было ничего? Просто немного брезгливости к тому дерьму, в которое все превратилось? Он не знает. Возвращается в ванную и оставляет там и текилу, и пиво, и эту ночь, которая не помогает забыться, все ошибки, обеты и все решения, которые кажутся еще хуже, чем любой возможный пиздец. Его рвет так, что болит горло и сводит судорогой пресс. Я пытаюсь все исправить, но каждый раз делаю все хуже и хуже. И Дин не понимает. Не понимает, почему не становится лучше. Если они остановились, перестали делать то, что так ужасно, грязно и грешно. Если сейчас у них нормальные братские отношения, одобряемые богом, отцом и людьми, почему он чувствует себя так, будто какая-то саблезубая тварь поселилась внутри и живьем загрызает, и нет никакой возможности избавиться от нее? Нужен знак. Если бы был какой-то знак, чтобы понять, что нужно делать, клянусь тебе, отец, я сделал бы АБСОЛЮТНО все. Когда появляется знак, это еще хуже, чем предсказанный конец света. Он является в виде желтоглазого Демона и поединка, которого Дин ждал всю жизнь, и в котором многое, очень многое поставлено на карту, гораздо большее, чем кровная месть.