И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

We made the mountains shake with laughter as we played, hiding in our corner of the world. Then we did the demon dance and rushed to nevermore. Threw away the key and locked the door. Oh they say that it's over, yeah. And it just had to be. Yes they say that it's over. We're lost children of the sea. (Black Sabath)

Апокалипсис не похож ни на что из того, что ожидалось. Никакого красного неба, кровавых рек, мертвых рыб, потрескавшейся земли под ногами и рева иерихонских труб. Апокалипсис – это всего лишь внезапный звонок Эша. «Желтоглазый, штат Техас, все признаки активности именно этого ублюдка». Апокалипсис – это триста миль за рекордно короткое время, детализация плана, давно уже разработанного и выверенного до последней мелочи, это семья с шестимесячным ребенком, это заклинания, которые они выучили, благодаря Бобби, и короткая схватка не на жизнь, а на смерть, к которой они готовились всю жизнь. Конечно, у демона есть своя армия послушных зомби, но Сэм так защитил дом, что ни одна нежить больше не может в него ни зайти ни выйти. Этой ночью дрожит земля, стены трясутся, и в этот раз кажется, что даже мистер Кольт им не помощник. - Винтовки, ребятки? – демон опять выбрал то, что, по его мнению, может их больше всего задеть – образ отца, но они-то знают, что тот, кто выглядит, как Джон, даже близко им не является. – Думаете, что можете убить что-то вроде меня, какими-то сраными винтовками? Дин говорит: «Хуй его знает», а Сэм: «Мы попробуем», и они стреляют одновременно, двумя серебряными пулями, которые летят по одной и той же траектории. Два выстрела между глаз, а потом два выстрела туда, где должно быть сердце, и ни один из них не думает о том, как выглядит эта тварь, а только о том, что она у них забрала, и это просто небольшая неприятность, что у нее именно это лицо и это тело. Они успевают выстрелить еще четыре раза, прежде чем демон понимает, что происходит, и испускает слабое: «Как?», в отношении необратимости всего случившегося. Он отправляется в ад, точно так же, как обычная нежить, вспышкой яркого света и электрическим разрядом, в доме обычной американской семьи, до которой ему так и не удалось добраться. Под огнем из двух винтовок, выкованных в том же самом сверхъестественном горне, что и Кольт, и серебряные пули. Сэму придется наступить на горло собственной песне и признать, что эти винтовки идентичны тем, что когда-то назывались Винчестеры 73, как Дин и говорил, и это было забавно. Вся схватка длилась недолго. Отец мертв, а его дети, извиваясь, покидают тела, которые контролировали. Большинство тел почти мертвы, некоторые тяжело ранены. Те, кто подчинялся демону без всякой видимой причины (другие, такие, как Сэм), перестают ощущать его присутствие в себе и словно просыпаются от тяжелого кошмара, который даже не могут толком вспомнить. Это почти спокойная ночь для Винчестеров – бой, к которому они готовились более двадцати лет. Им не с кем это отпраздновать, никто их не благодарит и не поет им хвалебные песни. На этом свете нет второго шанса ни для Джона, ни для Мэри, ни для Джессики Мур. Ничто из того, что мы делаем, не способно вернуть никому жизнь. Это леденящая мысль. - Ты голоден, Сэмми? На самом деле нет. - Ну, съел бы чего-нибудь. Они завтракают в какой-то забегаловке для дальнобойщиков, и пока официантки с интересом рассматривают Дина, а тот заинтересованно вчитывается в меню, Сэм, наконец, понимает, что все кончено, и неожиданная тоска по матери с такой силой накрывает его, что даже кружится голова. Он никогда не знал ее, да, но это делает его тоску по ней только острее, если это возможно. Ему бы хотелось разделить этот завтрак с кем-то ласковым и понимающим, кому можно положить голову на плечо и сказать: «Мы убили демона, мама. Ты нами гордишься?», а еще: «У нас с Дином все плохо, мама, и я не знаю, что делать». Его гложет чувство завершенности и одновременно пустоты. Сэму еще нет двадцати пяти, а он уже выполнил главную цель своей жизни. - Я всегда думал, что умру. Продолжая смотреть в меню, Дин пытается выглядеть беззаботно. Улыбается почти без всякого выражения. В случае Дина это означает, что все то, что он долго и мучительно удерживал в себе, готово рвануть наружу, разорвав оболочку по швам. - Что ты умрешь? Но Дин больше ничего не говорит, пялится в блядское меню и комментирует блюда, намекая на то, что это место – полная жопа, у них даже нет яблочного пирога, а потом, вроде бы в шутку, но очень серьезно произносит: «Господи боже мой, если бы кто-нибудь только знал, как мне сейчас необходимо что-то вроде яблочного пирога!». Сэм пытается вернуться к разговору: «Дин, давай поговорим…», но брат перебивает его: «Я в туалет», и это конец дискуссии. Они продолжают завтрак в полном молчании, без пирога, но зато с крепким кофе и вещами, о которых не говорят. Потом возвращаются в мотель, не перекинувшись ни словечком, и плевать на то, что у Сэма закипает мозг от всего того, что он сейчас ощущает – эйфорию, боль, безотчетный страх и острое чувство пустоты, на все это плевать, потому что он знает это неприступное выражение на лице брата, которое значит, что они НЕ БУДУТ ГОВОРИТЬ ОБ ЭТОМ. Ты даже не обнимешь меня, Дин? Если он чего-то хочет, то нужно это попросить. Но Сэм этого не делает. И я тоже не буду обнимать тебя, Дин. - Завтра я поведу. Дин даже не спрашивает, куда. Наверняка ведь он подозревает, поэтому и позволяет, и это странно, ведь Дин может делать разные вещи, но вот так просто соглашаться с чем-то – никогда не было одной из них. Но эй, эй, вы видите это? Он спокойно ограничивается тем, что садится на пассажирское сидение и нисколько не удивляется тому, что Сэм без всяких цветов едет на могилу, на ту самую могилу, которая в любое время года похожа на цветущий сад. Это потому что Дин сейчас в своих мыслях находится так далеко, что Сэм послал бы за ним специальную команду, если бы не был уверен, что она будет послана нахуй так же, как и он, и что Дин вернется только тогда, когда сам этого захочет. Дин остается в машине, пока Сэм сидит на корточках рядом с надгробием. На фотографии Джессика такая, какой он ее запомнил. - Извини, что я без цветов, Джесс. Он до сих пор помнит, какие она любила. Ромашки, маргаритки, анютины глазки, иногда даже сухие, ни в коем случае не розы, не составленные флористами букеты, не тем более корзины. Джессика ненавидела цветы в корзинах почти так же, как ненавидела то, что Сэм никогда не ходит на вечеринки. Любить ее – было самым простым из того, что он делал в своей жизни, месть за ее смерть не смогла вернуть Джессику к жизни, а он так никогда и не рассказал ей о себе всю правду, поэтому Сэму кажется, что сейчас пришло время платить по счетам. Он говорит себе, что никогда не хотел обманывать Джессику (я просто хотел защитить тебя, Джесс), что никогда не предал бы ее, если бы у него была хоть какая-то другая возможность (но в моей семье тайны это то, что спасает жизни, Джесс), он не думал, что все может закончиться смертью, думал, что это не более, чем просто кошмар (неужели ты думаешь, я не спас бы тебя, Джесс? Я хотел жить с тобой, я хотел о тебе заботиться!). Он говорит ей все это и рассказывает о том, что делал последние несколько месяцев, и что показывали два дня по телевизору, потому что знал, что она это ненавидела. Рассказывает, что он ел, кому вручили последних Оскаров, и что Дин уже два дня с ним не разговаривает. - Но у него это пройдет, правда, Джес? Это ведь не может длиться долго? Почему-то Сэм не чувствует никакой необходимости рассказывать ей о том, что происходит между ним и Дином, о том, что они трахаются. Как будто Джессике, которая никогда не знала никаких подробностей его жизни, но всегда знала все по-настоящему важное, и не нужно было никаких объяснений про Дина. Сэм убежден в том, что она их не осуждает, и если бы была сейчас здесь, то просто пожала бы плечами и сказала: «Мужчины», и смотрела бы на него своим отрешенным и любящим взглядом, у которого было удивительное свойство делать все проще. «Мне не хватает тебя», - говорит Сэм, поднимаясь на ноги, и эта фраза долгим, протяжным эхом отдается в его груди и продолжает звучать в ушах даже тогда, когда он возвращается в машину и видит Дина. Откинувшегося на переднем сидении, с лицом, освещенным солнцем, отражающимся в темных очках, всегда немного высокомерным и глубоко одиноким одновременно, и таким отчужденным, что нет никакой возможности просто подойти и по-братски обнять. Такой близкий, и в то же время пребывающий на расстоянии тысячи миль отсюда. Дин. Мне так тебя не хватает. И не смотря ни на что, есть что-то. Легкая рябь на зеркале затяжного и беспросветного штиля, что-то, что маячит на горизонте его брата. У Сэма было дохрена времени изучить его вдоль и поперек, всю эту несложную географию, и если Дин знает все звуки Сэма, то Сэму знакомо каждое его молчание. Он знает, когда Дин думает о том, подойдут ли серебряные пули для того, чтобы ослабить оборотня, но не убить его, или вставит ли двойной виски в голову так же хорошо, как четыре бокала пива. Когда Дин волнуется, он подносит пальцы ко рту так, будто бы собирается грызть ногти, но никогда не делает этого (Джон постоянно требовал от них иметь квадратные и гладкие ногти, как у солдат), потому что это одна из вещей, которым он обучался в течение жизни, как и многим другим. Всегда молчаливый, всегда наблюдающий, всегда прислушивающийся к тому, что говорили Джон или Сэм, и крайне редко высказывающий свое мнение, как будто считающий, что оно недостойно внимания. Последнее время он очень часто подносит пальцы к губам. И когда они выезжают с кладбища, лицо Дина в зеркале заднего вида – одни сплошные нервы и боль. Напряженно сидит в кресле, пытаясь дышать размеренно и глубоко, будто напоминая себе, что нужно вдыхать и выдыхать для того, чтобы не сдохнуть. Что ты замышляешь, брат? И почему мне ничего не говоришь? (Мы потеряли отца, я потерял Джессику, теперь мне придется потерять еще и тебя?) На самом деле Сэм везет их обратно в мотель просто так, потому что рутина, в этом нет никакой особенной необходимости. Им незачем возвращаться туда, или куда-либо еще. Им не нужно делать ничего, кроме того, что они сами посчитают нужным сделать, и тот факт, что теперь они абсолютно свободны - нет отца, который бы командовал ими, нет больше цели отомстить, Дин свободен от обещания спасти или убить брата, Сэм уже не является ничьим орудием, тот факт, что теперь есть только они вдвоем и вся жизнь впереди – неожиданно обрушивается на Сэма тяжким, неожиданно холодным грузом. Как первый контакт с морозным воздухом, когда выходишь рано утром из мотеля на улицу, когда холодом обжигает лицо, пока идешь и заводишь машину. (Дин всегда натягивал Сэму шапку на уши, приговаривая: «Давай-давай, а то простудишься и мы будем использовать твой нос для охлаждения Кока-Колы») Они снова вдвоем в комнате мотеля, и все знакомые и такие родные вещи вдруг кажутся бесполезными. Лишними выглядят книги с заклинаниями, все папки с кучей уже ставшей бесполезной информации, все списки контактов, дат, свидетельских показаний, жертв, снаряжение и оружие – все. Единственное, что вписывается в этот интерьер – это они вдвоем, отрешенные, выбитые из колеи, без целей и каких-либо дальнейших планов, но вдвоем. Дин кажется таким же потерянным, как и Сэм, смотрит вокруг себя, будто ища подсказки к тому, что ему делать дальше, или даже… куда подальше сбежать. Он даже бормочет что-то вроде: «Мне нужно выйти» и исчезает за дверью раньше, чем Сэм успевает спросить: «Куда?» Он не может придумать, чем бы заняться и идет в душ. Позволяет горячей воде обжечь свою кожу, превратить ее в одно сплошное ощущение боли и едва переносимого жара, примерно такое же, как у него внутри. И именно здесь, в безымянном мотеле, в очередной тесной ванной, намыливаясь мылом, которое всегда одинаково пахнет, Сэм понимает, что есть только один простой вопрос, на который обязательно надо ответить. Что ты теперь будешь делать, Сэм? Поток горячей воды льется ему прямо на голову, он чувствует давление каждой капли – кап-кап-кап – и каждая капля, это воспоминание, ощущение, чувство: Стэнфорд и Джесс, французская выпечка в ближайшей пекарне после экзамена, потому что это был их способ вознаградить себя за бессонные ночи; солнечная Калифорния, яркие апельсины в траве, где они вдвоем сидят, и Сэм старательно делает вид, что не замечает, как Джессика делает вид, что ей не смешно от того количества защитных амулетов, которое он вечно таскает с собой; как она берет его за подбородок, приближает лицо и улыбаясь шипит: «Тебе повезло, что ты такой хорошенький, Сэмюель, иначе ты был бы просто редким придурком и тебе никогда никто не дал». Джессика умела заставить его смеяться. В том числе над собой. И. Сера, порох, то, как их обнимали спасенные люди; хриплый голос Дина, говорящий на латыни, запах кожаного салона Импалы, когда засыпаешь на пассажирском сидении; пустота, которую каждый раз вызывает к жизни непроизносимое вслух имя Мэри; привычка не поминать имя Джона всуе, завтракать сырными шариками – «две двойных порции без сиропа, пожалуйста»; чистить оружие, пока идет фильм с Томом Фордом по телевизору; голодный взгляд Дина тогда, в прачечной Индианы; крик очередного демона, ввергаемого обратно в ад; пробуждение на рассвете с дыханием Дина в затылок, или поцелуем в плечо, и то, как он отстранялся, когда видел, что Сэм просыпается; мучительное бессилие последних недель, отчаянное желание прикоснуться и невозможность его осуществления. Безумные мечты все исправить, наладить, вернуть себе то, без чего не получается жить. Дин. Что ты теперь будешь делать, Сэм? Вопрос очень прост, но боже правый, как же трудно дать на него ответ! Он закрывает кран, позволяя ему еще немного покапать на фарфоровый край ванны. Улыбается и отвечает вслух, потому что, блядь, это же так понятно! Они замочили демона и оба остались живы. Чего же еще нужно хотеть? И какая, нахуй, разница, что делать! - Я хочу поехать в Аризону с тобой, Дин, к Гранд-Каньону. Сэм быстро вытирается и бежит одеваться. Он очень торопится, потому что ему нужно начать свою «всю остальную жизнь» прямо сейчас. Чувствует совершенно идиотский импульс позвонить Дину и сказать ему все по телефону, но потом решает, что такое лучше говорить лично, но все равно хочет позвонить, возможно, встретиться с ним где-нибудь и пойти взять на прокат «Империя атакует», потому что блядь, они уже не смотрели его вместе ВЕКА. Но Дин забрал машину, поэтому Сэму только и остается, что ждать, наворачивая по комнате круги, с дурацкой улыбкой и непривычно радостными мыслями: «Все будет хорошо, теперь все будет хорошо. Дин, конечно, тот еще упрямец и наворотил много всякой херни, мы оба ее наворотили, но теперь я все исправлю, и все будет хорошо. Когда это закончится, я клянусь, что я неделю не выпущу его из постели!» Когда Дин, наконец, показывается в дверях, Сэму отчаянно хочется кинуться к нему в объятия. Но вместо этого он прячет руки в карманы и говорит: «Привет». Дин приветствует его кивком, проходит в ванную и моет руки, выходит и садится на стул. Они смотрят друг на друга. «Сейчас», - решает Сэм и говорит: «Дин…», и одновременно слышит от Дина: «Сэм…». Это так неправдоподобно и одновременно так типично для них, после стольких дней молчания вдруг начать говорить одновременно. Сэм так счастлив от того, что Дин наконец захотел ему что-то сказать, и поэтому быстро начинает мотать головой и говорить: «Нет, ты первый, давай сначала ты». Дин кажется сосредоточенным и серьезным, не очень сильно отличающимся от того отстраненного солдафона, которым он представлялся в последнее время. Но плевать, ведь все будет хорошо, ты увидишь, как я придумал и все поймешь. В словах, которые он говорит нет ни тени сомнения: - Я купил тебе билет в Калифорнию, Сэм. Ты едешь завтра. И время останавливается. Сэму было девять и он еще с октября просил у Санта Клауса подарить ему на Рождество гоночный велосипед. Накануне, в сочельник, Джон вернулся с охоты израненным и истощенным, с затаенной болью в покрасневших глазах и совершенно не был расположен ни к каким разговорам. Вероятно, это был не самый подходящий момент для того, чтобы задавать вопросы, но Сэм проигнорировал все эти явные знаки и вприпрыжку помчался по минному полю (Как ты думаешь, папа, Санта подарит мне велосипед? Как ты думаешь?), Джон медленно обернулся и ответил: «Я бы не стал ставить на это, Сэмми». А Сэм только и смог тихонечко охнуть, едва приоткрыв губы, таким тоном, который бывает только когда тебе в очередной раз наступают на сердце. Тем самым, которым произносит сейчас: - Ох. В девять лет, когда возможность получить велосипед в подарок на Рождество испарилась как дым, Дин сделал ему горячий шоколад, чтобы он перестал плакать и убедил в том, что в этом году ни один ребенок не просил у Санты гоночного велосипеда, потому что они уже давно и необратимо вышли из моды. И вообще просить его было суперглупо, потому что «А знаешь что офигенно круто и мега-популярно в этом году? Магические пистолеты для убийства инопланетян». - Инопланетян не бывает. - Еще как бывает! - Папа сказал, что не бывает. - Он сказал тебе это затем, чтобы ты не трогал его пистолет против инопланетян! - Правда? Сэм не думает, что Дин сварит ему сейчас горячий шоколад. - Ох. Пока это все, что он может ответить. Потому что он мог бы возмутиться и спросить: «Что?!» или «В Калифорнию?!», или «Я НАХУЙ НИКУДА НЕ ПОЕДУ!!!». Он мог бы спросить: «КАКОГО ХУЯ, ДИН?!» или «ДА ЧТО БЛЯДЬ С ТОБОЙ ТВОРИТСЯ ТАКОЕ?!», схватить его за плечи, тряхнуть, да даже врезать ему, чтобы он перестал вести себя, как придурок. Но разве это не верх эгоизма? И разве не ужасен этот его небольшой бизнес-план, придуманный в дУше? Разве он не поступал точно так же всегда? Думал только о себе любимом и верил, что Дину это должно нравиться по умолчанию. - Калифорния, - тихо повторяет Сэм. Это смешно и ужасно одновременно, но его еще никогда так не кидали. Он и подумать не мог о том, что однажды закончится вся эта долгая история с кровной местью, и Дин может захотеть такой простой вещи, как жить собственной жизнью. То, чего у него никогда не было из-за этого глубокого и такого же глупого чувства ответственности. Сначала на первом месте всегда был Джон, потом уже он, Сэм, и никогда Дин. Мы никогда не давали тебе выбирать. Всегда считалось, что Дин хочет заниматься охотой, но черт его знает. Он всегда говорил, что хотел быть пожарным. Возможно, ему осточертела дорога и еда из микроволновок, подделка кредитных карт и работа, от которой ты чувствуешь себя полным дерьмом, и за которую никто не говорит спасибо. Избавляться от трупов и быть готовым умереть каждую ночь. Может быть, Дин тоже хочет такую жизнь, какую Сэм выбрал в Стэнфорде. И мне даже никогда не приходило в голову об этом у тебя спросить. Теперь у него в руке билет на автобус и Сэм, по сути, единственный, кто мешает Дину делать то, что он хочет. Почему бы и нет? Кому нахер нужно всю жизнь таскать за собой младшего брата, а? Блядь-блядь-блядь, тот факт, что он реально думал, и даже БЫЛ УВЕРЕН, что Дин всю свою жизнь будет хотеть ни больше ни меньше, как спать со своим младшим братом, заставляет Сэма чувствовать себя таким идиотом, так глупо и так по-детски самонадеянным. Билет совершенно новый. И Дин вручил ему его, не поднося пальцев ко рту. Сэму только одно остается сказать. Хорошо подумав и взвесив все «за». После двадцати четырех лет беспрерывной службы на благо кого угодно, его брат имеет право на личную жизнь. - Спасибо, Дин. За все то, что ты делал для меня, не ожидая и не получая ничего взамен, спасибо. Сэм берет билет кончиками пальцев. Осторожно, чтобы не коснуться руки брата. И весь остаток вечера они больше не говорят друг другу ни слова. Сэму хочется что-то сказать, но чем больше он хочет, тем меньше понимает, что именно. Возможно, извиниться и попросить прощения? Помнишь все те разы, когда ты издевался надо мной, поднимал меня на смех и говорил разные гадости, а я обижался и называл тебя тупой задницей? Я буду скучать по этому, Дин. Говорят, что гораздо проще уезжать, чем оставаться. Врут.