И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

What I've felt, what I've known. Sick and tired, I stand alone. Could you be there? 'cause I'm the one who waits for you, or are you unforgiven too? (Metallica)

Говорят, что всегда проще оставаться, чем уезжать. Врут. Как всегда все врут, эти мудаки! Сэм даже не потрудился уехать в какое-то более-менее приличное время. Он не едет ни с утра пораньше, чтобы Дину можно было притвориться спящим, ни поздно ночью, чтобы можно было сказать: «Извини, чувак, я останусь в мотеле, завтра рано вставать». Его ебаный автобус выезжает в ебаные 12.35, что делает его финалистом года по выбору самого тупого времени выезда. Поэтому у Дина нет никакой причины для того, чтобы не подвезти Сэма на станцию, но также нет никаких сил, чтобы заставить себя выйти из машины. Он останавливает машину, но сам даже не убирает руки с руля. (Ему нужно на что-нибудь опереться) Сэм говорит: «Береги себя», таким тоном, который призван убедить всех матерей мира в том, что он идеальный сын, хоть бы у него и торчал из-за пояса брюк пистолет 45-го калибра. И не дает Дину возможности что-то ответить, даже если бы он и хотел что-то сказать, его слова заглушил бы резкий звук захлопывающейся двери. (Не то чтобы Сэм специально хлопнул дверью, и не то чтобы Дин нарочно говорил тихо, но) Первые дни Дин в самом деле не отдает себе отчета в том, что Сэма нет. Целыми днями он охотится, пока не падает от усталости, а вечерами напивается один в номере, чтобы быстрее заснуть. Текила, водка, виски, «Джим», «Джек», «Хосе» – похуй. Он пьет ровно столько, сколько нужно для того, чтобы не думать, и никогда не перебирает, чтобы с утра смочь нормально встать. Потому что на следующее утро ему НУЖНО работать. (Первые дни он не думает, не чувствует, не трахается. Его вообще как будто бы нет, он просто своя собственная пустая оболочка. Просто какой-то зомби, блядь, и нет таких заклинаний, чтобы ему помогли) Изменения происходят так. Однажды он загоняет адскую гончую на заброшенной фабрике. А так как эта тварь не выжрала накануне полторы бутылки «Хосе Куэрво» в одно лицо, то двигается гораздо резвее Дина, и это серьезное преимущество. Дин уже тратит на нее восемь пуль, но всего три достигают цели. Понятно, что этого недостаточно, но когда он еще раз нажимает на курок, а вместо выстрела слышит металлическое «клик», челюсти адского щеночка клацают совсем близко от его икр. Крик вырывается из горла прежде, чем он успевает что-то подумать: - Сэм!!! Жестокая реальность (нет никого, никто не поможет, Сэм уехал, Сэм уехал, нет никого, СЭМА НЕТ) впивается в грудь похлеще, чем сраная гниющая тварь, Дин разворачивается, выхватывает нож и двумя быстрыми точными движениями убивает нечисть. Стоит, весь с ног до головы в чужой крови, и весь этот ужас и адреналин, несущиеся по венам, вовсе не из-за адской гончей, не из-за нее. Сэм уехал. Сэм уехал. Сэм уехал, и в этот раз Дин уверен, что без него просто не сможет. Тебе нужен был какой-то знак, Дин? Вот, блядь, тебе и был знак. И не какое-то счастливое китайское печенье или пятно от масла, очертаниями похожее на божью мать. Не что-то непонятное, что только возможно что-нибудь значит, а скорее всего нихрена. Нет, нет. Он практически получил отца, и сына, и святого духа всех знаков. Избежал апокалипсиса и окончил поиск всей своей жизни. Знак огромный, сияющий неоновым светом, еще и с указателями в виде светящихся полос с обеих сторон. Движущиеся полосы из шести неоновых дорожек ведут к пиздатой вывеске над остановкой: «ЗДЕСЬ ВЫХОДИТ МЛАДШИЙ БРАТ. КОНЕЦ ПУТИ». За всю свою жизнь Дин Винчестер сделал много плохого (он до сих пор помнит о той официантке из Тампа) и много очень-очень плохого. Включая (если смотреть в ретроспективе) и ту поездку в Пало-Альто за Сэмом. - Я не могу делать это один. Ему нужно было убедить Сэма любой ценой. - Нет, можешь. Четыре самых одиноких года в его жизни, а теперь еще и без Джона - одна только перспектива этого была невыносима. - Могу, но не хочу. Когда Сэм садится в машину, Дин снова начинает дышать. Возможно, это было ошибкой, кто знает. Может, этот блядский демон и не пришел бы за Джессикой, если бы там не появился Дин. Кто, нахуй, может знать. Что сделано, то сделано. Но он не собирается ошибаться еще раз. Он не собирается тащить Сэма обратно, в ту жизнь, с которой его ничего уже больше не связывает, только потому, что его брата ужасает перспектива просыпаться одному по утрам. Я обещал спасти тебя, и я сделаю это. Юридическая школа, хорошая девушка, и если кто-то и должен в этом мире делать детей, то это Сэмми. Вот, что ему нужно, а не подставлять задницу старшему брату в грязных безымянных мотелях, не проводить с ним время в тошнотворных притонах, не смотреть по вечерам сентиментальные фильмы. Пусть тоска по нему разрывает все внутренности, пусть вечно гноится, как кровавая рана, это не проблема Сэма. Это ничья проблема вообще, только Дина, а Дин, как известно, со своими собственными проблемами привык разбираться сам, и идите все нахуй. В ту же ночь Дин начинает свой собственный ритуал экзорцизма и неистово дрочит в комнате с двумя кроватями, которую заказал не задумываясь, по привычке: «С двумя отдельными кроватями, пожалуйста». Простыни относительно чистые, когда он начинает, и невыносимо грязные после всего. Когда Дин кончает, то пачкает себе руку и живот, а когда трогает лицо тыльной стороной ладони – в удивлении замирает, потому что единственное, что он ощущал, это слезы, а у него абсолютно сухие глаза. Три, четыре, пять ночей подряд, он уже сбился со счета, начал путать ночи и дни, рассветы, закаты, людей, которым нужна помощь, демонов, которых нужно отправлять в ад, и своих собственных демонов. Вроде все как всегда, но по-другому. Ему приходят в голову шутки, но не с кем над ними смеяться. Он ест один, спит один, никто не говорит ему: «эй, Дин», или «Заткнись», или «Обычную нет, Дин, я сказал тебе Пепси ЛАЙТ БЕЗ КОФЕИНА». Никто не говорит: «Может, я и не очень хорош, но и ты тоже», и никто больше не убеждает людей в том, что они неопасны и всего лишь хотят помочь. Никто больше не заставляет Дина чувствовать себя взрослым, не о ком больше заботиться, и теперь, когда он совершенно свободен, у него нет никакого желания заботиться о самом себе. Никто больше не ругает его музыку и не напевает Бон Джови, когда думает, что Дин не слышит. Никто не издевается над тем, как он разговаривает со своей машиной. Никто не засыпает рядом с ним на одной кровати. Никто. Дину очень сильно не хватает этого КОГО-ТО, он скучает по своему брату, скучает по своему другу, своему партнеру, СКУЧАЕТ ПО СЭМУ. И хорошо, если всего этого недостаточно, то ему очень сильно не хватает того, что они делали, а именно секса, а особенно не хватает всех тех раз, когда он мог бы целовать Сэма, но не целовал, потому что сейчас, на расстоянии, упущенные возможности кажутся бесценными. И когда ему приходится трахаться с кем-то другим, он всегда потом сожалеет. И каждая официантка, которая не Сэм, словно еще один гвоздь в крышку гроба. Если бы Дин вообще был способен думать как-то по-другому, он обязательно подумал бы: «Что ты со мной сделал, мудак!». Но Дин, это Дин, и он думает: «А, будь, что будет. Надеюсь, что то, что Я СДЕЛАЛ ТЕБЕ, не так уж необратимо». И ему кажется, что если где-то и существует какой-то счетчик инцеста, то наверняка теперь он начал обратный отсчет. Он находится в Неваде, на границе с Калифорнией, в тот момент, когда в его кровь попадает яд. Он мог бы объяснить это как-то по-другому, но нахуй. Конечно же, во всем виновата Невада, потому что именно в Неваду, в ебаный Лас-Вегас свалила Арлин Уильямс в ту ночь, когда все изменилось. Около трехсот лет тому назад. Арлин свалила в Неваду вместе со своей коротенькой юбкой, оставив Дина одного, пьяного от персикового ликера и от поцелуев Сэмми. Сейчас, вспоминая все это, Дин думает, что да, это все виновата Невада, и он с радостью поджег бы весь этот ебаный штат, если бы он не состоял почти целиком из пустыни, которая наверняка, сука, очень плохо горит. Дин заходит в первый попавшийся бар, думая, что в общем-то все не так плохо, что он хорошо поработал сегодня и в принципе сможет еще какое-то время прожить, накатив прямо сейчас пару стаканов. Но вот незадача, здесь нет официанток, а есть официант, и это даже прелестно, потому что у Дина нет никаких сил сейчас на то, чтобы говорить всякие глупости женщинам, для этого он слишком устал. Вначале ему просто приятно перекинуться словечком с другим человеческим существом, с другим парнем. Слышать другой голос, а не только голос собственной совести, беспрестанно звучащий внутри головы. И парень вполне симпатичный, высокий. Темноволосый, быстроглазый, почти что курносый, и когда Дин отпускает какую-то шуточку по поводу того, что как раз показывают по телевизору, вдруг улыбается так широко и так искренне, что Дину становится на душе просто и хорошо. Блядь, это просто парень. Который не его брат и который за свой счет ставит ему последнее пиво, который спрашивает, местный ли Дин, и не делает ни одного, НИ ЕДИНОГО намека на то, что ему хочется чего-то большего, чем просто поговорить. Или, может быть, все-таки делает? Все-таки делает. Все происходящее – один огромный намек, и если Дин не сразу понял это, то только потому, что не имеет обыкновения обращать внимание на парней. Потому что обычно, если женщина угощает его пивом, он знает, к чему это ведет и что означает, а если угощает парень, значит ли это то же самое или нет? Дин, ради бога, будет преступлением, если ты пойдешь на это. И из сценария никак не выпадает тот факт, что официант, подсаживаясь к нему, кладет локти на стол чуть ближе, чем положено между парнями обычно. И вполне вписывается, когда он говорит: «Мы закрываем через полчаса, но ты можешь остаться подольше». А дальше по сценарию он должен опуститься вниз, заглянуть Дину в глаза и шепотом спросить: «Можно?... Ох». Ох. Сказать ему: «Видишь ли, я не сплю с парнями, если только они не мой брат» как-то дико, кроме того Дин еще не допил свое пиво, а официант протирает свои столы, не обращая никакого внимания на то, собирается Дин уйти или все-таки решил остаться. Это просто парень, это просто Невада, это просто еще одна открывшаяся возможность. Просто тело, просто рот, кто-то, кто позволяет затащить себя на склад и стонет там «блядь-блядь-блядь», среди коробок с бутылками и консервированной кукурузой, пока Дин целует его, заставляя себя проникать языком в незнакомый рот, заставляя себя раздвигать чужие колени, расстегивая собственные штаны. Это просто секс, ничего сверх того, чего бы Дин уже раньше не делал. Просто рот, просто шея для поцелуев, просто чужой, упирающийся в ногу, стояк. Просто парень встает на колени. Просто снова эта горячая влажность и упругость тесного рта заставляют Дина думать о брате… Забудь, забудь, забудь! Возможно, ему сейчас тоже кто-то сосет. Там, в Калифорнии. Именно в это время Дина поражает смертельный яд. Жестким ударом бунтующей крови по всем капиллярам. Словно его подняли в воздух и швырнули со всей дури об стену, позволив мебели и коробкам навалиться поверх. Он даже не собирается ничего объяснять, когда вдруг отстраняется от официанта и уходит, оставляя его в темноте одного. В голове пульсирует: «Сэм» и одна только мысль о том, что он занимается тем же. С парнем. С кем-то другим. А почему бы и нет? Потому что НЕТ. Дин сам с собою вступает в короткую дискуссию, которая через какое-то время раз за разом против воли снова прокручивается в голове. Он может делать все, что хочет. Я не для этого от него отказался. Он ведь уже большой мальчик. Я НЕ ДЛЯ ЭТОГО ЕГО ОТПУСТИЛ. Чем больше Дину хочется быть разумным, тем хуже у него выходит. Он не привык. Когда он чувствует что-то, он это чувствует и точка. Он не знает, как можно по-другому, не знает, что делать с желанием ударить, убить, выпустить нахрен кишки кому-то, кто не является объектом охоты. Он даже не может представить, какое лицо должно быть у того парня, который с Сэмом, не знает ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДЕЛАТЬ с ощущением – если не он, то никто, потому что Сэм просто не может ходить там спокойно и трахаться, или, что еще хуже – боже-милосердный-только-не-это-я-убью-тебя – самому ложиться под Хрен Знает Кого. Две недели этой отравы в крови и мучений, и вот Дин уже сам ищет причину, чтобы отправиться на поиски вампиров, которых в Калифорнии нет. Две недели непроходящей ярости и алкогольного дурмана. Две недели – и он теряет всякий контроль над собой, словно выскальзывает из слишком тесного костюма. Две недели до того момента, как появиться в малюсенькой квартирке, которую арендовал для себя Сэм.