И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

Дину даже не нужно искать адрес. Он всегда так или иначе следил за Сэмом, никогда полностью не теряя его из виду, он не в состоянии потерять его из виду, этого нет в его генетическом коде. И у него нет никакого плана. Только яд в крови и бензин в двигателе Импалы. Так почему бы и нет? И пусть даже это все отговорки. С другим – нет, Сэм, извини, но нет. Но если Дин не увидит его сегодня ночью – триста миль, слишком много алкоголя, другой бы точно убился на его месте – его воспаленный мозг просто взорвется, расколов голову, как орех. Здание – полное дерьмо, если бы Дин был чуть более пьян, его бы стошнило. Вроде бы и не грязное, и не разрушенное, и не воняет ничем, но ему НЕ НРАВИТСЯ. Лестницы тоже отвратительные, под стать всему дому – не сломаны, не крошатся, не скрипят. Все кажется чистеньким, отремонтированным и в полном порядке, но на остекленевший от алкоголя взгляд Дина – все просто противно, мерзко и тошнотворно. Он знает, какая квартира, и мог бы спокойно позвонить или постучать, но ему хочется нагрянуть внезапно, чтобы застать Сэма на месте преступления вместе с этим мудаком, который, уже вполне себе вышел из небытия, оживленный пьяной фантазией Дина, приобретя лицо настоящего ублюдка и гориллообразное тело тупого качка. Я УБЬЮ ТЕБЯ, СЭМ, КЛЯНУСЬ, Я УБЬЮ ТЕБЯ. Теперь понятно, почему Дин не звонит, не стучит, и вообще никак не дает о себе знать, а просто открывает замок при помощи кредитки с именем какого-то Тома Брауна, и неожиданно бесится от того, что его Сэм настолько беспечен, что у него даже нет внутреннего замка. Однажды к тебе вот так же влезут в квартиру и оторвут голову, мудак. В квартире темно. Дин напряженно прислушивается, но слышит только гул собственной крови в ушах, изрядно сдобренной алкоголем. Он даже по дороге пил за рулем – это было самое тупое, что он когда-либо делал в своей жизни и самое близкое к самоубийству. Его реально потряхивает и, кажется, что весь дом покачивается и плывет, когда он слышит какой-то звук, мгновенно вызывающий приступ паники и головокружения. Его собственная тень в темноте кажется огромной. И это, впрочем, как и все остальное, включая нагромождение какой-то мебели и даже сам воздух в этой квартире – еще больше бесит Дина, заставляя с силой сжимать челюсти и кулаки. - Дин? Темно. Но за долгие годы совместной охоты они научились чувствовать друг друга, им не нужен для этого свет, не нужно смотреть, даже не нужно думать. Присутствие Сэма вызывает в Дине лавину самых противоречивых чувств, ему хочется облегченно выдохнуть: «Слава богу, Сэмми» и в то же время хочется разбить ему лицо. Чтобы просто увидеть кровь. Или?.. - Дин, это ты? - Да, блядь. Он не знает, что еще сказать. Сэм стоит на другом конце комнаты и в темноте не может видеть его взгляд, не может знать, что он думает, понятия не имеет о том, через что Дину пришлось пройти последние две недели. Мир накреняется и плывет, и только сейчас Дин неожиданно понимает, как он неприлично и откровенно пьян, практически в стельку. - Дин, что… Он хочет знать, что происходит, этим своим нежным голоском, бла-бла-бла. - Ты один, Сэмми? Это «Сэмми» звучит излишне жестко. Но так уж тому и быть. - Что? Голосок Сэма кажется звучит немного рассерженней, да? Если так, то совсем немного. Чуть-чуть. Вот и отлично, а то скандалить одному очень скучно. - Я спрашиваю, один ли ты, Сэм! Дин и не ждет никакого ответа, быстро пересекает холл, или что-то похожее на зал, разделяющий комнаты, да и пофиг что это, Дин нихрена не разбирается в интерьерах. Врывается в спальню и запах буквально ударяет его в лицо. Блядский боже. Пахнет, как в закрытой комнате, где только что кто-то спал. Пахнет простынями, и одеялами, и Сэмом, свернувшимся под ними. (Ему было четыре, когда он метался в лихорадке под кучей одеял и бормотал в бреду «Дин», не «Папа», не «Жарко», не «Пить», а только «Дин») Здесь пахнет не так, как в номерах, где они жили вдвоем – там его запах смешивался с запахом Сэма, превращаясь во вполне самостоятельное образование, такой себе СэммиДин-аромат, обозначающий их присутствие. А здесь нет. Здесь пахнет Сэмом. Только Сэмом, везде. Его вымытым телом, полусонным теплом… блядь, какого хрена он столько выпил, потом что мир вокруг не просто качается и плывет, но по ходу собирается испариться. Сэм идет за ним и тоже заходит в спальню. - Ты что, пьян, Дин? - Бинго, Шерлок. Он делает это не задумываясь. Поворачивается. Сэм стоит сзади в трусах и майке. Хватает его, не давая возможности оказать сопротивление и прижимает к стене – дыхание рот в рот. «Ты трахаешься с кем-то, Сэмми?» - во рту у Дина горько от желчи, а глаза Сэма напротив начинают от ярости потихоньку светлеть. Ну, это нормально. - Дин, в тебя кто-то вселился, или что, блядь, с тобой?! Нет, Сэмми, в эту игру играют совершенно не так. Он не пытается вырваться, но может быть потому, что Дин его держит довольно крепко. Твердый и вполне реальный Сэм под руками Дина, когда-то он прятался ото всех в этих объятиях, а теперь поглядите-ка, они стали ему малы. Блядский ребенок, сволочь любимая... Брат. - Я тебя спрашивал раньше, но ты так мне и не ответил. Тебе нравятся члены, Сэмми? И вот тут, наконец, да, Сэм взрывается. Взгляд становится совсем светлым и острым: - Убери от меня свои руки, а то клянусь, что… - Что? Это простой вопрос, Сэмми. Ты подставляешь кому-то задницу, да или нет? На самом деле Дин понимает, единственным своим пока еще функционирующим нейроном, точно знает, что не важно, каким будет ответ. Или важно. ГОСПОДИ, ЕЩЕ КАК ЕМУ ЭТО ВАЖНО. Но это все равно не меняет того, что в принципе здесь происходит. Потому что ну скажет Сэм: «Нет больше никого, ты единственный», ну почувствует он некоторое облегчение (пусть даже охуительное облегчение, блядь!) от мысли, что он единственный мужчина, с которым трахался его брат, это не отменит того пиздеца, в который он сам превратился. Что он за брат такой после всего? Эта мысль заставляет похолодеть все внутри, пока Дин смотрит в светло-бешеные глаза Сэма напротив. - Вот ты сука, ты только за этим приехал?! Блядь, в этой фразе гораздо больше боли, чем гнева. Блядский Сэм, блядский, блядский, умеющий абсолютно все и всегда усложнять. - Ты приехал… Нахуя ты вообще приехал?! Ты что думаешь, что можешь вот так просто ввалиться, когда тебе вздумается и… Дин, - Сэм понижает тон и очень странно смотрит на Дина: – Ты не можешь так поступать со мной. А ты хоть себе представляешь, КАК ТЫ ПОСТУПАЕШЬ СО МНОЙ? - Я просто хочу, чтобы ты мне сказал. - Нет. Это ты хотел знать? НЕТ! Сэм отталкивает его, разрывает кольцо рук, высвобождается. Дин, конечно, пьян и никогда этого не признает, но кажется, что у Сэма силы столько же, как у него, а может быть и побольше. То, что обычно он ее не использует, означает только, что он накапливает резерв для подходящих моментов. Дин по инерции делает несколько шагов назад, но не падает. Голос Сэма слышится как будто издалека и в то же время как-то очень уж близко. Возможно, недостаточно далеко и чересчур близко. Дин пытается Сэма снова схватить, или возможно, просто ухватиться за него, чтоб не упасть. Сэм сопротивляется. Они сталкиваются друг с другом. Борются. Как когда-то в детстве боролись без всякой причины, просто потому, что хотели один и тот же мяч или одно и тоже ружье. Сейчас у Сэма гораздо больше силы, чем раньше, поэтому через непродолжительное время задыхающийся Дин оказывается на полу, проклиная выпитую текилу и демона, который убил их мать. А Сэм сверху держит его и повторяет: «Дин, Дин, Дин…». И кажется, что ему с трудом удается произносить это имя. Кажется, что он продолжает попытки об этом поговорить, но блядь, блядь, БЛЯДЬ, похоже он никогда не бросит их, УПЕРТЫЙ МУДАК. Ну как ты не понимаешь, что я не хочу говорить об этом, не хочу ничего исправлять, не хочу чувствовать это, Сэмми?! - Если ты сейчас же не слезешь, я исполню обещание и убью тебя, Сэм. Даю тебе три секунды. - Зачем ты хотел это знать? Зачем ты столько ехал сюда, чтобы узнать это, Дин? Всего момент, когда Сэм отвлекся и немного ослабил хватку, и Дин пользуется этим, чтобы освободиться. Они снова толкаются, точно как тогда, в Пало-Альто, только еще с большей яростью. И в этот раз Дин уверен, что делает Сэму очень больно, но не прекращает. Лучше так. Дин с трудом узнает свой голос, злобно шипящий: «У тебя встает на парней, Сэмми, или только на своего брата?», но зато отлично различает гневные нотки в голосе Сэма: «Ты это у меня спрашиваешь, мудак, или сам у себя?». Дин резко уворачивается от удара и летящий в лицо кулак вписывается в пол, и Сэм тихонько стонет от боли, наклоняясь и баюкая саднящую руку. Перед глазами Дина появляется склоненная шея, которая кажется ему в темноте слишком белой, но он знает, какая красная бьется в пульсирующих венах кровь. Когда он впивается в нее поцелуем, а потом кусает и зализывает и снова кусает, Сэм начинает стонать громче, «Дин, что…», но когда язык Дина поднимается вверх и пробирается в ухо, уже больше нет «что», есть только бесконечное «Дин». Этот вечный призыв, посылающий электричество во все нервные окончания сразу. Секунда – и Дин уже возбужден. Еще одна – и Сэм со стоном притирается пахом, подминая его под себя. А потом Дин только и может думать: «Я тебя ненавижу». Изо всех сил, что у него остались и которых ему так не хватает. Отчаянно и нежно, он его ненавидит. Чувства к Сэму, это единственное, что он не мог контролировать никогда, и если этого недостаточно для ненависти, у Дина есть еще кое-что. Похуй, что ты ломаешь меня, мудак, но ты еще и хочешь забрать себе осколки. Как будто я не заслуживаю того, чтобы ты хоть раз попридержал свои руки. - Хочешь, трахнемся, Сэмми? Он открывает глаза, продолжая инстинктивно двигаться бедрами навстречу. «Да», и при этом даже близко не выглядит смущенным. Блядь. Они оба лежат на полу, тычась друг в друга в потемках, из трех поцелуев только один попадает в цель. Дин выглядит белым, злым и совершенно слепым. Сэм. - Хочешь, твой старший брат тебя трахнет? – Дин говорит это просто так, чтобы что-то сказать, потому что сейчас он может говорить что угодно – его тело говорит само за себя и даже не думает прекращать. Сэм замирает. Как лед. И это изменение такое резкое, что Дин от удивления тоже останавливается и замирает. Тяжело дыша ему в грудь, приподнимается на локтях. Голос Сэма слишком спокойный, как будто реально он имеет какое-то отношение к суперспособностям. К чему-то, чего Дин не видит, да и не хотел бы увидеть. - Нет. Ведь ты не за этим приехал. - А зачем я приехал? Возможно, Дин в глубине души и знает, зачем, но ему нужно это услышать. - Чтобы я трахнул тебя. И в этот самый момент он растворяется. Весь гнев. Сэм целует Дина, не давая возможности ничего ответить, и этот поцелуй медленный и невероятно сладкий. Летние ночи, праздник, на котором они никогда не были, блестящая крыша Импалы, пристрелка винтовок на закате, дыхание рядом, слова Джона: «Хороший мальчик», гараж Бобби, и сам Бобби в промасленном комбинезоне и тряпкой в руках. Поцелуй - это Сэм, глубокий и нежный, тягучий карамельный язык, сливочные ласки, ленивый послеполуденный секс. Целует, не оставляя Дину никакой возможности спрятаться, удушающе и деликатно, как будто в первый раз убеждаясь в том, что всегда, ВСЕГДА, СЭММИ, ВСЕГДА, у него была своего рода власть над Дином, и вот он, наконец, решил воспользоваться этим подарком во благо. Никакой гнев не устоит против этого поцелуя. Нет вариантов. Дин растекается воском и ему хочется плакать. Одна единственная слезинка сейчас, вместо всех тех, что ему за всю жизнь пришлось проглотить. Мне так жаль, отец, прости, что я делаю это. - Сэм. Дин умирает, Сэм расстегивает ему ширинку, они раздеваются, соединенные языками и кожей. Сэм ни на секунду не перестает его целовать, не давая перевести дыхание, и Дин не может ни дышать, ни думать, ни сбежать. - Что? Дин выдыхает: «Не знаю», и Сэм понимает это по-своему, но не смеется над ним: «Ч-ш-ш, я все сделаю», они уже лежат в кровати, и это совсем не то, что Дин хотел бы сказать. Что-то совершенно другое, но что? Просто он совершенно голый и да, иногда забывает, что хотелось сказать. А когда Сэм его целует, когда гладит соски, когда сует в рот свои пальцы, а потом насаживается ртом на член – влажная теснота и еще язык (Господибожемой, что у тебя за язык, Сэмми) - Дин вообще забывает обо всем на свете. Что это плохо, что он был зол, что пьян, что опять все вернулось снова, что он ехал, чтобы избавиться от него, а вместо этого снова попался. Снова рухнул в своего Сэмми с головой, зацелованный до самых кончиков пальцев, убаюканный этим протяжным «Диииин». - Повернись. Все происходит очень медленно и в то же время непостижимо быстро. Он хочет спросить: «Что?», но почему-то не может, может только недоуменно смотреть на Сэма, и не понимать, в какой момент так все поменялось, и как долго уже Сэм сидит у него в ногах и смотрит этим голодным змеиным взглядом. - Дин, - Дин снова слышит свое имя. – Повернись, я разлижу тебе задницу. О господи боже мой. Дин пытается снова вызвать к жизни свой гнев, пытаясь сделать вид, что он не слышал, как Сэм говорит это. - Ты уже много раз это делал? - Я тебе потом расскажу. Какая же ты все-таки - - Сучка. - Да повернись ты уже, придурок. Дин никогда не мог вспомнить, почему он повернулся, как согласился и о чем вообще он думал тогда. Сто пудово во всем виновата текила и этот монотонный гипнотический голос Сэма, отдающий приказы так, словно это какие-то песни без рифмы. Вот так. Покажи мне свою задницу, Дин. Ты не знаешь, как я… Господи. Дин. Дин не хотел, чтобы ему понравилось и не собирался получать удовольствие. Но Сэм не дал ему вывернуться, и, крепко зафиксировав бедра, длинно лизнул. Прямо меж ягодицами. Потом аккуратно развел их и продолжил все глубже. Потом попробовал пальцем, потом двумя, а потом опять языком. Дин не понимает, как можно делать что-то подобное так долго, так заботливо, так нежно и так горячо. Он только знает, что это минет всей его жизни, и плевать, что его величество член тут совсем не при чем. Дин чувствует себя раскаленным и до предела открытым, выстанывающим в простыни проклятия и хуй знает что. Сэм руками придерживает его за бедра, и если Дин когда-нибудь думал, что у него есть над ним хоть какой-то контроль, прямо сейчас он окончательно и бесповоротно теряет его. Ты выиграл, Сэмми. Хотя оба мы проигрались уже в пух и прах. Его брат вылизывает ему задницу, и когда проворачивает внутри пальцы, что-то отзывается там, глубоко внутри. Дин поворачивает голову: - Я не могу. Сэм останавливается. Перестает делать то, что он делал, передвигается и нависает над ним: «Что? Все хорошо, Дин?». Как, блядь, может быть хорошо? Шепотом в подушку, потому что стыдно говорить такое лицом к лицу: - Я не знаю, как прекратить все это, Сэмми. – Я всю жизнь старался защищать тебя и вот, я не знаю, как защитить тебя от этого пиздеца. Сэм гладит Дина по волосам, и его голос звучит неожиданно мягко, учитывая как сильно он возбужден: - Я не хочу, чтобы ты прекращал. Он не хочет. Покусывая лопатки, вылизывая поясницу, тычась в Диновы розовые половинки своим стояком, провоцируя и доводя до дрожи в коленях. Потом тянется куда-то рукой и Дин понимает – за смазкой. Лучше не знать, та ли эта смазка, которую они использовали тогда, или… Да блядь, какого хрена, лучше узнать! - Зачем тебе… нужна смазка, Сэмми, если ты ни с кем не трахаешься? Ему не удается закончить фразу, потому что Сэм перебивает его. И совершенно невинным голосом, будто читает детскую сказку, вежливо объясняет: - Это чтобы хорошенько трахнуть тебя, Дин. А хуже всего то, что если спросить его сейчас, где ты, блядь, научился так говорить, он ответит: «Ты меня научил». А еще хуже тот факт, что Дин сам подставляет задницу, когда Сэм засовывает туда пальцы. Он просто уже хочет побыстрее это сделать, чтобы все закончилось уже, наконец. - Давай уже, приступай. - Дин, ты уверен? В смысле – ты пьян? Ох, блядь. Как сильно ты пьян? Ну что за пиздец! Проклятый юрист желает получить согласие в трех экземплярах и обсудить все на шоу у Опры. Нет, Сэмми, как я могу быть уверен, что хочу получить твой огромный член в свою задницу, а?! Дин поворачивается и видит его, совершенно такого же, как обычно, с этими нахмуренными бровями и вопросительным выражением на лице, как будто все обязательно нужно сделать по правилам и этикету, а иначе – пиздец и ужас, все пропало нахрен, остановите мир, я сойду. - Ты не знаешь как, Сэмми? (В случае необходимости, поставь под сомнение чье-то умение). Я могу тебя проинструктировать. Тебе надо всего лишь… Сэм рычит: - Я знаю, что надо делать! Рука ложится на спину и заставляет Дина прогнуться. Другая фиксирует бедра. Через секунду Дин чувствует, как что-то твердое и горячее тычется ему в зад. Он ожидал со своей стороны хоть какого-то сопротивления, но чувствует только желание, чтобы это случилось скорей. Думает: «Ну, давай, вставляй», и в тот момент, когда Сэм вставляет, подается ему навстречу, и в первый раз в жизни, дамы и господа, Дина ебут. Вот просто нет для этого другого слова. Это не называется «с кем-то спать», не называется «заниматься сексом», или «пенетрация» или как-то там нахуй еще. Он чувствует себя беспомощным и невероятно открытым, чувствует жжение в растянутом проходе и эти толчки, в такт которым растет его возбуждение, и все его тело – да, блядь, какое там, вся вселенная – сосредоточены и существуют в этот момент лишь у него в заднице, больше нигде. Сэм поддерживает его за бедра и пьяно бормочет: «Ты такой узкий, Дин, и такой горячий, боже. Мой Дин. Так сжимаешься, так… Ах, господи, Дин». Дин пытается поймать волну, чтобы не потерять сознание к черту. Мир сузился до ритмичных движений Сэма, и того, что сейчас распирает его изнутри. Все, что существует, это стоны и вскрики, мощное ощущение открытости и заполненности одновременно, ощущение, что тебя ебут. Сэм наклоняется и пытается Дину дрочить, что не помешает, потому что он сам уже вот-вот кончит – Потому что ты трахаешь меня, Сэм, и потому что мне это надо, я люблю тебя, СэмСэммиСэмюэль, я люблю тебя - это долгое откровение. Пока его задница сжимается, и он чувствует, как его тело вбирает в себя тело Сэма, как Сэм кончает прямо в него, запрокидывая голову и вбиваясь сильней, единственное о чем думает Дин, это пульсирующее: «Люблю». Когда хорошо и когда плохо, Сэмми, и даже когда плохо потому, что это я не смог сделать так, чтобы было хорошо, клянусь, что каждый раз, когда ты обнимаешь меня, я умираю, потом что люблю тебя, люблютебятаксильнолюблю. Оргазм это самое неподходящее время для откровений. Особенно если это такой сокрушительный оргазм, который начинается в кончиках пальцев ног, электрическим разрядом пронзает все тело и заставляет потрескивать волосы на твоей голове. А потом ты падаешь обессиленный на матрас и корчишься в судорогах еще долго, целую вечность, чувствуя спиной тепло и тяжесть того, кто прошел через это вместе с тобой. - Дин, ты..., - задыхаясь, в самое ухо. - Ш-ш-ш. Дин говорит «Ш-ш-ш», потому что все еще продолжает думать об этом «люблю». И нет ничего в этом чувстве, что не пугало бы его и не вызывало животный ужас. А еще он чувствует себя последним придурком, потому что это было оно, все эти годы поцелуев и дрочки, и вся эта бесконтрольная ебля, которую никак нельзя было прекратить. Не просто два одиноких парня и слишком большая близость, а именно ЭТО, чего Дин всегда боялся и избегал с девушками, и что никогда не должно было возникнуть в отношении брата. Слово «влюблен» вызывает у него тошноту. Своей безжалостной простотой. «Влюблен в своего брата» - сука, блядь, это ужасно, пиздец. - Мне нужно в душ. Дин выбирается из-под Сэма, изо всех сил проклиная про себя этот момент, потому что чувствует себя так, будто потерял какой-то жизненно важный орган. Когда выходит из душа, то чувствует себя вымытым, но не чувствует чистым. Сэм спит на животе, подмяв под себя подушку, такой расслабленный после секса, такой привычный, родной. Дин мог бы неделю еще наслаждаться этой спиной, кусать ее и целовать, шептать непристойности Сэму на ухо, и трахаться по очереди дни напролет. С моим собственным братом, о боже. Дин приехал злой, отравленный ядом ревности и бессилия. Но гнев растворился, и то, что скрывалось под ним, оказалось еще более чудовищной вещью, такой, что оставшись сейчас в этой постели, Дин больше никогда не сможет покинуть ее, а Сэм так и останется на всю жизнь его послушной марионеткой, сиамским близнецом, не способным самостоятельно даже дышать. Эмоциональным инвалидом, вынужденным всю жизнь провести под влиянием Дина. Без возможности завести другую семью, выбрать другое будущее, свое. Любить – это вот так, Сэм. Уйти из твоего дома. Проехать пятьсот миль еще до рассвета. Понять, что чуть было не сделал кое-что похуже, чем просто влюбиться в своего брата. Не вынуждать тебя отвечать мне взаимностью, Сэм. В этот раз расставание переносится проще. Дин больше не обманывает сам себя. Видит «инцест» каждый раз, когда смотрит на себя в зеркало, и радуется, что эта разрушительная любовь не отправит его дорогого Сэмми в ад. Теперь, когда монстр получил имя, Дин даже испытывает некоторое облегчение. Если я знаю, что это такое, я могу уничтожить его. Понятно, что этого монстра убить невозможно и придется позволить ему жить внутри, питая его своей кровью, как паразита. Но, во всяком случае, Сэма от этой напасти Дин защитит. Сэм не звонит. Дин его не ищет. Это самое простое и одновременно самое сложное из всего, что он когда-либо делал в жизни.