И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

Sunrise has gone, frezing up the fires. Sunrise has gone, numbing our desires. (Iron Maiden)

Когда тебя воспитывали, как солдата, это остается с тобой на всю жизнь. Этот непререкаемый голос железного сержанта в голове, который орет: «Солдат, подъем!», а потом все время командует, указывая, что тебе делать. Сэм уже успел почувствовать это на себе, уже слышал этот голос раньше, когда первый раз уезжал в Калифорнию, он бежал от Джона, но Джон в виде незримого командующего преследовал его. Он диктовал ему, что нужно делать буквально каждую минуту. Искать работу, сдать документы в университет, добыть денег, бороться. Когда ему хотелось сдаться, голос становился неумолим и грозен: «Вставай, вставай и иди!», и Сэм вставал и шел. И думал: «Я потом почувствую себя испуганным и одиноким, а сейчас нет, сейчас война, сейчас нет». Во второй раз в Калифорнии все точно так же. То же самое ощущение, что он вот-вот потонет, и тот же самый железный голос в голове, заставляющий встать и идти. Сэм выбирает квартиру рядом с факультетом, хотя еще до конца не уверен, будет ли туда поступать. Он вообще ни в чем не уверен и ничего еще толком не знает, просто слушает голос и все. Видит объявление о том, что требуется персонал в книжный Barnes & Noble. Слышит: «Войдите», и без всяких усилий получает работу. Платят немного, но Сэму достаточно, ему нравятся книги и то ощущение спокойствия, которое он испытывает среди книжных полок. Необходимый залог за квартиру выигрывает в бильярд – «С твоим-то примерным лицом, - все время говорил Дин. – Все думают, что ты даже кий в руках держать не умеешь. Ты просто машина для легких денег, малыш». Потом вдруг обнаруживает себя в юридической школе и сам не понимает, как это произошло. Посещает занятия без единого пропуска – какое счастье, что Дин бросил его именно в августе, перед самым началом курса, считай, повезло. Сэм по-прежнему не знает, то ли это, чем бы ему хотелось заниматься, быть адвокатом всю жизнь, всю мою жизнь. То, что он имеет сейчас – это то же самое, что было у него тогда в Пало-Альто, точно такая же жизнь, которую он себе устроил, исходя из имеющихся возможностей. Да, может быть она пока немного пуста, но со временем ведь все образуется. Он позвонил нескольким старым друзьям, выпил сколько-то бутылок пива и теперь лучше убиться об стену, чем еще раз рассказывать кому-то историю своих странствий по дорогам вместе с братом. - Что-то типа Керуака? - Да, что-то типа того. - Как здорово! Сэм улыбается, потому что девушка очень симпатичная. Но его улыбка вынужденная и фальшивая, как отражение лжи. Ее зовут Андреа, как маму Лукаса - помнишь, Дин? - они вместе работают, и она каждый раз встречает его блеском в глазах, а потом часто, как бы случайно, сталкивается с ним за прилавком, и однажды даже спрашивает: «Ты живешь один?». И Сэм не может сказать ей: «Видишь ли, в чем дело, если я буду встречаться с тобой, думая о своем брате, для меня это будет нормально, но вот по отношению к тебе это будет несправедливо». Дин всегда смеялся с него и его «морали, как в монастырской школе». Всегда говорил: «Ты не можешь просто заняться сексом, Сэмми, ты можешь только заниматься любооооовью?» В первом случае Сэм ответил бы, что исходя из последних событий, еще надо проверить, кто из них двоих больший приверженец моральных устоев монастырских школ. А во втором случае он бы просто ответил одним словом. «Да». Вот уже три месяца Сэм всячески избегает каких-либо отношений с девушками, и все эти три месяца периодически задается вопросом, не захочется ли ему когда-нибудь снова спать с мужчиной. Три месяца без ответов. Когда он более-менее свыкается со своей новой жизнью, появляется Дин. Сбивает с ног крепким запахом алкоголя, источая секс, провоцируя на секс. Появляется Дин и к чертовой матери рушит все его любовно выстроенные защитные стены, как землетрясение, и именно в тот момент, когда Сэм наиболее открыт, уязвим и беззащитен, исчезает. Что может быть хуже? А хуже всего то, что тогда с Дином, на этой самой постели, Сэм думал, что тот наконец-то поймет. Что вот так, лицом вниз, ругаясь матом и повторяя: «Сэмми», когда вся его ярость и гнев под поцелуями и неистовыми ласками обернутся горящим шелком возбуждения и желания, он поймет. Сэм думал только: «Увидишь, я сделаю все, как ты меня научил», а вовсе не: «Теперь мы оба попадем в ад, и я первый» и не какую-то подобную чушь. Единственное, что его тогда беспокоило, это что Дин был довольно сильно пьян и не в себе. Но Дин вдруг повернулся и подколол его, блестя глазами и слизывая испарину с верхней губы: «Ты не знаешь, как это делать, Сэмми?» Все порнофильмы на свете звучат сейчас в этом: «Сэмми?» И это его решение. Он решается трахнуть своего брата так же, как он трахал его. Это единственное, что он может сделать и чего хочет, потому что нельзя трахнуть кого-то, как Дин Винчестер, если перед этим Дин Винчестер не трахнул тебя. А Сэм знает, каково это, Сэм уже почувствовал на себе этот отчаянный ритм, когда Дин трахает неистово и уверенно одновременно, и он старается делать так же, умирая внутри (внутри, внутри, о боже, я в тебе, Дин!), в то время как Дин кончает и сжимается вокруг него. Кончай, Дин, и давай уже, заканчивай всю эту хрень. А следующее утро это соль на его могиле. Следующее утро – это жалостливые песни и тысячи плохих стихов о девушках, обманутых плохими парнями. Следующее утро – это воспоминание. Сэму было четырнадцать лет, когда Дин в очередной раз вернулся со своих сексуальных похождений. Это был первый и единственный раз, когда Сэм спросил его: «И что ты им говоришь?», потому что ему действительно было любопытно узнать, как Дин расстается с девушками, с которыми провел ночь. Его брат одарил его своим фирменным взглядом «Я не верю, что у нас одинаковый ДНК, задрот» и сказал: «Я ничего не говорю им, чувак». И уже не в первый раз Сэм назвал его в ответ мудаком и моральным уродом, на что Дин только пожал плечами: «Понимаешь, Сэмми, я не могу сказать им правду, но и без секса оставаться не хочу». Так просто. И в этом весь Дин. Возможно это и было главной причиной того, что Сэм никогда даже не пробовал этих отношений на одну ночь, потому что он всегда ставил себя на место тех девушек, о которых Дин больше никогда не вспоминал. Которых не помнил по имени и никогда не видел без макияжа. Это какими, черт возьми, дурами надо быть, чтобы в первый же день ложиться под такую сволочь, как Дин? - Дин? Когда Сэм просыпается без него, он сначала даже не реагирует. Не хочет реагировать. Протягивает руку просто для того, чтобы убедиться, что кровать пуста. Простынь холодная, но Сэм думает: «В ванной или на кухне». Хотя какая-то часть внутри него, та, которая знает Дина лучше, чем самого себя, знает, что никакая, нахуй, не кухня и не ванная – его брат свалил. Трахнул и бросил. «Я тебя где-то видел? Не припомню». Он делал это сотни раз, и вот сейчас сделал снова. Сэм никогда не думал, что это коснется его, возможно, именно поэтому его так цепляет. «Просто девка, Дин? Ты обращаешься со мной, как с очередной выебанной девкой?» Все, что Сэм когда-либо чувствовал к Дину превращается в желчь, а потом его охватывает такое разочарование, какого он никогда раньше не испытывал. - Ты хочешь сказать, что Санта Клауса не существует, Дин? - А что ты думаешь, я хочу сказать? Ему пять лет и он на грани отчаяния: - Но ведь существуют… вот папа говорит, что существуют всякие призраки и демоны, которые меняют кожу, и всякие эти монстры в шкафу и под кроватью, и еще не знаю кто. Так почему тогда не существует Санта Клауса? Дин попытался преподать ему урок. - Потому что Санта Клаус слишком хорош для того, чтобы быть правдой, Сэмми. Вот как это работает. «Сволочной ты блядский ублюдок, - думает Сэм. – Сукин сын, самой сучьей на свете суки». (Мама, прости) Сэм до сих пор пахнет им, пахнет Дином во всех местах. Господи, он может пустить себе кровь и у нее наверняка будет его запах и вкус, и, как бы жалко это не звучало, в глубине души он продолжает надеяться, что Дин просто вышел за кофе. Ну, или за булочками. Потому что он хочет дать Сэму выспаться. Потому что он офигенный старший брат, разве не так? Сэм ждет этих булочек, которых не существует в природе, до тех пор, пока запах от его тела не становится невыносимым, тогда он идет в душ и яростно трет себя губкой. Меняет простыни и испытывает дикое желание сжечь их, потому что они воняют мужской еблей – членом в заднице и спермой. Ненавижу тебя, как ты мог – клясться, что будешь защищать меня, что не позволишь никому и ничему причинить мне вред, и ты, ТЫ… - как ты мог? Осталось только еще оставить сто баксов на тумбочке у кровати, проклятый и мерзкий ты сукин сын и МУДАК. Около десяти утра Сэм решает, что все, конец. Двух часов злости на Дина и одновременной жалости к себе более чем достаточно. Он решает больше не думать об этом, и прямо сейчас клянется никогда не вспоминать о том, как брат заставил его чувствовать себя шлюхой. Потому что если он позволит себе помнить, рано или поздно это разрушит его. А Сэм это много разных качеств, и «самосохранение» значится во главе этого списка. Ты же как-то пережил то, что я уехал тогда, Дин. Ебать мой хуй, если я не смогу сделать того же! И снова просыпается голос: «Вставай, солдат, и иди!», голос приходит к нему на помощь, и Сэм подчиняется. Потому что еще ни одна война не была выиграна при помощи жалоб и слез. Он машинально думает: «Да, сэр! Сию секунду, сэр!» и даже если и умирает в этот самый момент, то практически не замечает. Ему есть что делать прямо сейчас, а умереть можно и как-нибудь завтра. Когда он сможет позволить себе чувствовать снова. - Эй, - спрашивает Марк, бывший коллега Сэма по факультету, а теперь уже два года как безуспешный участник гонки за званием нового Перри Мейсона. – Чем ты занимался эти два года? - Путешествовал. Он больше не говорит: «Я ездил по Америке на машине со своим братом». Он ни единого раза больше этого не говорит. Потому что «мой брат» - это опухоль во рту, и если произнести это, зараза проникнет дальше. Боль, бессилие и метастазы. Вот что такое его брат. Если произнести его имя вслух, придется думать о нем. А если Сэм подумает, то упадет. Потому что его сердце разорвется или сгорит. Но он не собирается падать. Дни превращаются в недели. Недели приносят небольшое облегчение, месяцы еще большее, но годы – это всегда непоправимый пиздец. Иногда Сэм все еще ощущает себя на пассажирском сидении Имапалы, когда сидит в своей собственной машине, и ему нужно некоторое время на то, чтобы сообразить, почему никто не заводит мотор и машина не трогается с места. Битва за свое одиночество – это самое долгое сражение в его жизни, но Сэм всегда был самым настойчивым, самым упрямым ослом из всех Винчестеров, и если ему нужно свой мозг, свое сердце и каждую пору кожи, взывающую к брату, отучить от этого, Иисусе благословенный, он сделает это! Проходит два года, три месяца и шесть дней до того момента, когда они встречаются снова. А кажется, что проходит гораздо больше. А кажется, что целая жизнь.