И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

Now, if you don't know how to do it I'll show you how to walk the dog. C'mon now c'mon. If you don't know how to do it I'll show you how to walk the dog. C'mon now If you don't know how to do it I'll show you how to walk the dog (The Rolling Stones)

Дин не жил три недели на одном месте с тех пор, как Сэм окончил среднюю школу. С тех пор каждый его дом нужно было освободить до двенадцати, потому что он был арендован на сутки (а если быть точным, то на часы) и имел вывеску. Поэтому он чувствует себя немного странно, вытаскивая сумки из Импалы и складывая оружие под кровать, за которую никто не просит оплату. Если за что-то тебя не просят платить, это не значит, что оно не имеет цены. Цена – это жить вместе с Сэмом, и Дин не уверен, что может себе позволить что-то столь дорогое. Лучше уж отдать глаз или почку. Возможно, это бы вышло дешевле. Потому что жить с Сэмом – это та еще пытка, такой вид наказания, который Дин никогда бы для себя не придумал, даже если бы его заставили под дулом пистолета. Номинально же ничего не происходит, да и что должно происходить? Да, они не виделись более двух лет, но в конце концов, Сэм продолжает быть Сэмом, а раньше им случалось жить в одном пространстве, разве не так? Хотя раньше никогда не казалось, что стены сжимаются, когда они вместе. Сужаются и перекручиваются, как змеи, свивающиеся в клубок. - Эй, - приветствует Дина запыхавшийся Сэм. Еще очень рано, но он уже вернулся с пробежки по пляжу. Мокрая майка, мешковатые спортивные штаны. У Дина уже наготове шутка про обучающие видео Джейн Фонды и здоровый образ жизни, но он забывает обо всем на свете, когда собака начинает приветственно лаять, виляя хвостом, а Сэм вытирает себе лицо только что снятой майкой, демонстрируя проработанный пресс. Блядь. За завтраком Сэм продолжает читать прессу, ну, или что там у него под рукой. Он так рано встает, сукин сын, что впору задуматься, а точно ли он не был усыновлен. Ест очень медленно, что всегда Дина раздражало безмерно, а теперь почему-то наоборот успокаивает, но он заставляет себя подкалывать брата, просто чтобы не нарушить традиций. Указывая на коробку хлопьев «Капитан Кранч»: - Поверить не могу, что ты до сих пор ешь завтраки для детей. - Они очень полезны для желудочно-кишечного тракта. - Мы говорим сейчас о дерьме? Сэм уже собирается ответить, но потом понимает, что не хочет продолжать говорить на эту тему и просто молчит. Сэмми – 0, Дин Винчестер – 1. Как положено. - Я в душ. Это информация такого рода, которая никак не должна Дина заботить. Сейчас, когда дом погружен в тишину, а за окнами только-только начинает светать, шум льющейся в душе воды хорошо слышно во всех углах. Прошло всего пять дней, а дом уже успел сделаться таким маленьким, что Дин иногда задается вопросом, а не вылезут ли в скором времени его ноги в окно, как в дурной версии «Алисы в стране чудес». Эту книгу, реально, Дин не читал, а если и читал, то только случайно и просто от скуки, в чем он, естественно, никогда никому не признается. - Дин, ты что-то говорил про Алису? - Не думаю. Я не знаю ни одной Алисы. - Ладно. У них случается по семьсот коротких, ничего незначащих диалогов, и самое трудное в итоге оказывается легче всего. По утрам Сэм уходит на работу, а Дин штудирует прессу в поисках работы для себя – происшествия и криминальную хронику. Когда однажды он видит Сэма в костюме, то едва не захлебывается своим кофе, потому что блядь, Дин никогда его прежде таким не видел, и правда, блядь, серьезно, это пиздец. - Подожди-подожди, замри, - просит Дин, когда видит, что Сэм собирается выйти из дома. – Я знаю, что должен как-то ехидно это прокомментировать, но дай пару секунд. Сэм оглядывается и улыбается: «Ха-ха, очень смешно, Дин», но да, да, на самом деле ему приятно, он улыбается! - Я пошел. - Пару секунд! Ты и костюмы. Про это есть хорошая шутка, я уверен! Подожди чуть-чуть! Когда Сэм все-таки выходит за дверь, Дин смотрит ему вслед и думает: «Бинго». Заставить Сэма улыбнуться, особенно тогда, когда он думает, что Дин этого не видит, дорогого стоит. Это настоящая победа, которая согревает Дину сердце. Оно стучит – бум-бум – так, будто все шло хорошо с самого начала и до сих пор, уже хер знает сколько десятилетий. Бывают моменты, когда они болтают и смеются совсем как тогда, когда смотрели вместе по телевизору «Винчестер 73», они и сейчас один раз смотрят этот фильм и вспоминают Джона, который никогда им так и не признался, что это его любимое кино. В такие моменты Дин готов поклясться, что что-то происходит. Что-то происходит, но непонятно что, что невозможно четко определить, но ты знаешь, что оно есть, блядь-блядь-блядь. Глупо было думать, что эти два года что-то изменят, потому что Сэм продолжает быть все тем же Сэмми (серьезный зануда с широкой улыбкой, дурно причесанный гигантский ребенок, МОЙ), не просто братом, но значительной частью его самого, которую хочется всячески защищать от враждебного мира, чтобы никто никогда не смог причинить ему боль. Дин всегда чувствовал какой-то странный спазм в груди, когда Сэм бросался к нему в объятия, но в детстве можно было разжать его руки и взъерошить ему волосы, или в шутку шлепнуть по попе, а сейчас… Дин даже думать не хочет, что ему хочется делать сейчас. (Он до сих пор чувствует их последний раз, и все предыдущие тоже, как перемешивался их пот и слюна, и чем сильнее были толчки – тем больше хотелось; Сэм, подставляющий шею под поцелуи, как долгожданный трофей, волосы, закрывающие лицо, узкий, горячий, как блядская китайская пытка, и боже, иногда Дину кажется, что они оба думают об этом, оба в одно и то же время, и это слово «БРАТЬЯ» - словно удар хлыста, слишком сильный, но в то же время – недостаточный) Пес у Сэма крутой. Дин даже к нему чем-то проникся. - Собака, Дин. - Я собака? А ты - сучка! Сэм морщит лоб: - Отличная шутка, серьезно, мастерство не пропьешь. - Спасибо. И часто ты его выгуливаешь? - ЕЕ, Сэм. - Ой. Часто ты ЕЕ выгуливаешь? Когда Дин понимает, чем именно сейчас занимается – собирается отпустить очередную шуточку ниже пояса, а попросту – флиртует, уже поздно откатывать все назад. Сэм сглатывает слюну и смотрит на него невидящим взглядом. - Так уж и быть, тебе я скажу. Что ты можешь мне сказать такого, чего я не знаю, Сэмми? Эта девушка, Дженнифер, нормальная телка. Когда она приходит после своего выходного, то ничуть не удивляется, увидев, что Дин все еще в доме. «Интересно, сколько парней уже побывало здесь, если тебя это ничуть не волнует, красотка?» И еще раньше, чем он у нее что-то собирается попросить, она говорит: «Сэм сказал мне, что ты любишь гуакамоле со специями». - И фильмы про ковбоев. Она улыбается весело и искренне. Нормальная телка. Точно. - Да вот, я как раз из семьи ковбоев, и нихрена не знаю, как делать это гуакамоле, но Сэм попросил меня приготовить ужин. Вечно как посмотрит этим своим взглядом, так… - Да, я знаю. Когда Дин видит ее во второй раз, то поздравляет с лучшим гуакамоле, который ему доводилось попробовать со времен той роковой ночи в Тихуане, которую он полностью так и не может вспомнить (и ему кажется, что так даже лучше), потом они незаметно переходят на обсуждение погоды, дома, временной работы для того, чтобы оплачивать учебу, того, какая крутая у Дина тачка («Она просто офигенная», «Охуенная, я бы сказал»), и что Сэм слишком много работает и вообще никуда не ходит. (Дженнифер говорит нечто вроде: «Он работает, как проклятый, даже по выходным», и Дин соглашается: «Да, он классический задрот, бедняга», а сам ревниво обращает внимание на то, как смягчается тон ее голоса, когда она говорит про Сэма). - Твоя девушка для глажки сохнет по тебе, Сэм. Уже почти ночь, Дженнифер уже ушла, а Сэм что-то сосредоточенно штудирует, сидя за своим столом, заваленным кучей бумаг. - Что ты сказал? - Что она бы с удовольствием мяла бы твои костюмы, а не только их гладила. Сэм только привычно фыркает, и делает такое лицо: «Мой брат все время говорит глупости». Дин отмечает небольшой тревожный сигнал, один из: «Сюда нельзя, потому что это ведет к РАЗГОВОРУ», но необходимость спорить и меряться остроумием с Сэмом – сильнее всех доводов разума. Он сам не знает почему, но из всех вещей, которых ему так отчаянно не хватало в разлуке, возможности подкалывать Сэма – не хватало сильнее всего (вранье, просто это единственное, что ему остается). - Сэм, когда она говорит о тебе, у нее становится лицо, как у тебя, когда ты видел Марсию Брэди. - Мне никогда не нравилась Марсия Брэди! - Нравилась, когда ты был маленьким! И еще как сильно, чувак. Это длилось примерно полгода. - Я не… Да я блин, слишком молодой для того, чтобы смотреть этих Брэди! - Ну да, ты уникум. У тебя до сих пор еще в барах требуют паспорт? Это так просто. Это так привычно. И это именно те причины, по которым не нужно было начинать. Потому что Дину не хочется останавливаться. Он хочет продолжать до победы, чтобы заткнуть Сэма, как будто тому все еще тринадцать лет, и как будто можно что-то исправить, устроив шутливую борьбу на полу. Борясь и царапаясь, Сэм снизу и Сэм сверху, и тяжесть его тела, и жар от всего того ужасного, что может произойти во время прикосновения, даже если это прикосновение длится всего мгновение. - Да не нравлюсь я ей. - Чтоб тебе было ясней. Ты – главная специя в ее гуакамоле, Сэмюель. Две. Сразу две улыбки Сэма в один и тот же день. Дин чувствует себя просто каким-то титаном. Ебаным королем всего мира, хоть ему никогда и не нравился Титаник (по крайней мере, первые два раза, а третий раз он вообще смотрел его в полглаза и ржал). Пять дней, шесть дней. Завтраки, ужины, жалкие двадцать минут в день, украденных у работы для того, чтобы вместе пообедать в ближайшей к офису пиццерии. Сэм без пиджака, с расслабленным узлом галстука, и Дин, делающий вид, что ему так интересно слушать про апостиль, про который рассказывает Сэм, с этим своим выражением на лице: «Я говорю супер серьезные и суперинтересные вещи, Дин, и я не знаю, как ты вообще мог жить столько времени, не зная о них». Сэм много работает, бегает по утрам, и постоянно кажется, что он хочет что-то сказать, но в последний момент решает промолчать, и это молчание всегда полно каких-то неясных возможностей. Дину уже начинают мерещиться зубы этого странного монстра под названием «рутина», и он просто тонет в окружающей обманчивой легкости, как в чем-то мягком и незаметно затягивающем в себя. Сэм ведь всегда был чем-то вроде зыбучих песков. - Ты живешь в какой-то из серий «Одиноких сердец», Сэмми. - Что? Сэм машинально затягивает узел галстука своими самыми длинными на свете пальцами. Он кажется утомленным и на его лице написано: «Что за нахуй?». Это одно из самых лучших выражений его лица. - Ты настоящий Сэнди Коен. - Подожди, - Сэм оставляет в покое свой галстук и наклоняется, упираясь руками в столешницу, едва не задевая кучу соусниц, которые расставил на столе Дин. – Ты хочешь сказать, что смотришь «ОС»? Упс. - Нет. В глаза у Сэма уже пляшут черти и кое-что хуже. И что-то в Дине – господи, что-то огромное, со змеиным телом – начинает вращаться, шипеть и нагреваться в ответ. - Саммер или Марисса, Дин? Твоя блядская улыбка, мудак. Одними губами Дин произносит: «Саммер», и Сэм начинает сиять, словно сегодня четвертое июля. Он откровенно рад обнаружить кое-какие слабости в неприступной броне своего брата. Дин считает нужным добавить: «Я смотрю его только ради телок в бикини и крутецких тачек», но «Да, конечно», которое говорит Сэм, все равно звучит хреново. Дин даже подумывает вытащить что-нибудь подходящее из огромного списка «Унизительных историй, произошедших с Сэмом Винчестером за всю его недолгую жизнь». То письмо, которое Сэм написал Дженнифер Лав Хьюитт могло бы стать неплохой базой для дальнейших издевательств, но раньше, чем он успевает что-то сказать, черти в глазах Сэма пропадают, их сменяет нездоровое любопытство, которое, в свою очередь, быстро сменяется каким-то робким отчаянием. Если бы он спросил другим голосом, это еще можно было бы принять за вопрос про сериал. - Сет или Райан, Дин? И взгляд, как сигнал бедствия. Шесть дней вместе, и Сэм вот так просто, на кухне, придя после работы, задает вопрос о том, о чем Дин сам себя не хочет спрашивать. Если бы не зазвонил телефон, Дину пришлось бы ответить правду. И, что еще хуже, ему пришлось бы сначала самому эту правду для себя определить. Когда Сэм возвращается из прихожей после ответа на звонок, воздух вокруг кажется наполненным напалмом, и стоит только Дину вдохнуть поглубже – он задохнется. Собака начинает лаять, брызгая слюной, и лает довольно продолжительное время, а когда, наконец, в доме воцаряется тишина, кажется, что она наблюдает за ними. - Ну вот, уже почти, - говорит Сэм. - Что почти? – голос Дина звучит хрипло. - Ты уже почти канадец. - А. Граница межу Канадой и Соединенными Штатами – самая длинная в мире, как шрам, простирающийся от одного берега до другого. Дин всегда рассматривал его как важнейшее разделение планеты, но сейчас начинает задумываться о том, что чем длиннее граница, тем больше возможностей ее пересечь. Откашливается и пытается звучать озабоченно: - Вот блядь, значит, скоро придется брать на себя ответственность за великие канадские факапы? Например, за уничтожение тюленей и Брайана Адамса? Сэм снова улыбается, почти вежливо. Потом ерошит себе волосы и говорит: - Хуже, Дин. Ты забыл про Селин Дион. - Ай, Сэмми, неужели так надо было напоминать мне про ЭТО? Сэм жмет плечами. Совершенно невинно. - Это мой долг, как адвоката. Это прописано в контракте. У Дина совершенно непроизвольно (автоматически, какой-то неконтролируемый рефлекс языка) вырывается: - Сучка! Всего одно слово. И время останавливается. А потом годы отматываются назад. Им снова двадцать, шестнадцать, семь лет, и они не сделали ничего плохого, и могли делать и говорить, что угодно. Пока Сэм не отвечает, Дин даже не может дышать. - Мудак! И все. Вот здесь лежит все отрицание Дина Винчестера. У него есть два варианта – или свалить из этого дома навсегда, или принять как есть. Что он не может, возможно, когда-то мог, а возможно и никогда, но сейчас не может, не знает и – прими это, Дин, блядь, будь мужчиной! – скорее всего даже не хочет находиться в одной комнате со своим братом и не чувствовать желания сделать пару шагов и слизать с его губ последнее слово. Это ненормально и Дин всегда будет платить слишком высокую цену за это, но оно того стоит, эта их близость, которую вопреки всякому здравомыслию нужно вернуть. Нет ничего, чего бы ему не хотелось делать с Сэмом. Чтобы не сказать тут же: «Иди, блядь, ко мне», Дин вынужден в буквальном смысле до крови прикусить язык. - Пойду, переоденусь, - говорит Сэм. Этим голосом, этим своим блядским тоном! – Нужно, чтобы ты подписал кое-какие бумаги. - Все, что скажешь. Когда этой ночью Дин ложится в постель, он очень сильно ощущает, что уже десять дней у него не было секса, но даже не делает попыток притронуться к себе. Лежит на спине, смотрит сквозь темноту на противоположную стену, за которой находится то, чего он не имеет права желать, как блядский барьер, разделяющий то, что всегда было неразделимо, смотрит до тех пор, пока не начинает слышать сквозь стену. Это не специально, он просто привык за долгие годы прислушиваться к тому, как засыпает Сэм. И сейчас он слышит, как тот у себя за стеной выключает свет, ложится в кровать и, кажется, еще через год молчания, слышит едва уловимый вздох. Мягкое, безошибочно горловое «Ах». Звук безоговорочной капитуляции, который Дин узнает из тысячи звуков (Я знаю твои звуки, я знаю все твои звуки, Сэмми, и, блядь, лучше бы я их не знал, но что мне делать, если я знаю, как ты в момент оргазма звучишь). И нет никакой возможности не сунуть себе руку в трусы. Дин думает о том первом разе, когда Сэм подставил ему задницу, и когда он увидел ее, будто белое пятно сквозь кровавую пелену. Думает, как целовал ее и лизал до тех пор, пока Сэм не изнемог и не начал умолять себя трахнуть. Думает о всех тех девчонках, которых звали Саманта, и которых он трахал только затем, чтобы иметь возможность кричать в момент оргазма имя своего брата, умирая от удовольствия и вины. Думает – Сэмми подо мной, лицом вниз, на кровати, со мной, о господи боже – и оргазм накрывает его приливной волной, раньше, чем он успевает что-нибудь сделать, как-то его ускорить или задержать. (Есть два разных вида мучений) Какое-то время его сердце учащенно стучится в груди, он лежит на простынях, не двигаясь, даже не вынимая руку. Внимательно и чутко прислушиваясь к темноте. Но ничего не происходит и он засыпает. А потом ему кажется, что прошел всего лишь какой-нибудь час, а уже рассвело. Сэм приготовил ему горячий кофе и оставил записку: «Доброе утро, Канада». Мелкий говнюк всегда знает, что нужно сказать, и это всегда самое дурацкое из того, что только можно. Когда Дин натыкается в газете на нераскрытое убийство в часе езды отсюда, он принимает это за знак. Что-то проснулось и забурлило у него внутри, и если он не успокоит это, кого-то убив, оно разорвет его на кусочки. Ему не хочется это делать, но какого хера. В записке, которую он оставляет на холодильнике, значится: «Уехал на охоту тут рядом. Максимум два дня. Боже, благослови Америку». И постскриптум: «Не забывай его выгуливать, Сэмми».