И пребудете на земле (Изгнанники и скитальцы)

I walk around. I flop uround. I need something that will be found. More venom, more dynamite, more disaster. I need more than I ever did before. My life is going all right up 'til now, even so it's not enough for me and I need more I need more I need more than I ever did before. (Iggy Pop)

Есть вещи, о которых Сэм совершенно не помнил, как, например, о том, что Дин добавляет в йогурты сахар. - Но в них же УЖЕ есть сахар! - Ты даже представления не имеешь о вещах, которые вообще чего-то стоят в этой жизни, Сэмми. Это делается не для того, чтобы сделать йогурты слаще, а чтобы хрустело, когда жуешь. - Но йогурты не жуются! - Мои йогурты – да. Он не помнил, что Дин оставляет мокрые полотенца на полу ванной, как будто они сами каким-то волшебным образом должны потом оказаться на крючках. Не помнил, что Дин напевает Фила Коллинза, когда думает, что его никто не слышит. Что он верит в то, что солнечные очки, носимые в любую погоду, заставляют его выглядеть плохим парнем, хотя это не так. (Они наводят на мысли о совершенно других вещах, которые Сэм даже не хочет перечислять). Сэм забыл, что Дин не умеет врать, ну, или делает это гораздо хуже него. - Ты голосовал? - Теоретически. Я сказал: «Если бы я голосовал». Ты адвокат и не понимаешь, что значит «теоретически»? - Ты голосовал! - Говорю тебе, что нет! - Ты потратил деньги на то, чтобы проголосовать в финале «Новой американской Супермодели»! Господи, Дин, это же дно! Дин ржет. - Пофиг, это же краденые деньги. А у той девчонки целых шесть братьев, о которых нужно заботиться! Она заслужила победу! На другой день они гуляют по пляжу. Дин бросает Сэнди какую-то палку, та бегает за ней с выражением несказанного счастья на морде, а Сэм думает: «Мы никогда не бывали на пляже. Это первый раз, когда мы вместе пришли на пляж, Дин». Засовывает руки в карманы и позволяет ветру трепать себе волосы, завешивать ими лицо (ветер, да, ветер – это хорошая причина, чтобы не смотреть на песок, прилипший к голым щиколоткам Дина, идущего на три шага впереди). Не смотреть на контур его спины, обтянутый тканью футболки, на то, как он идет, засунув руки в задние карманы изношенных джинсов. Сэму кажется, что все могло бы быть проще. Он мог бы протянуть руку и прикоснуться к Дину – к тому самому, сейчас преступно открытому, изгибу, где шея переходит в плечо, и от которого Сэм всегда терял голову. Прикоснуться, потереть двумя пальцами, и, когда Дин удивленно обернется, не позволять ему говорить, поцеловать и заткнуть, а потом повалить на песок и еще долго возвращать ему поцелуи. А потом обвинить во всем луну и море, и то влияние, которое приливы оказывают на организмы самцов. Но вместо этого он говорит, потому что не остается ничего другого, кроме как потрогать, а он не может, они не могут, не может. - Так что, все это время ты продолжал охотиться? - Ну, я хотел участвовать в Мисс Америке, но меня не взяли. Думаю, у них там все куплено. Почему-то очень трудно сейчас не улыбаться тем самым шуткам, которые раньше лишь заставляли Сэма гневно щурить глаза. Правда в том, что Сэму так не хватало всех этих «динизмов», и энергетики его присутствия, этого бушующего и одновременно грустного моря в глазах, и, боже, как ему не хватает его прикосновений, и как больно видеть, как Дин трогает что-то или кого-то, что не является им, Сэмом. Он любит свою собаку, но если ей достанется еще одна ласка от Дина (если он еще один раз погладит ее по голове, почешет за ухом или позволит лизать себе руки), Сэм просто треснет ее ногой. - И что, попадалось что-нибудь интересное? Но Сэм хочет узнать вовсе не это. Он хочет спросить: «Тебе не хватало меня?», «Вытягиваешь ли ты руку в постели, надеясь дотронуться до меня?», «Какого хера, блядь, я уехал, и какого хера ты позволил мне это сделать? И почему ты был так зол на меня тогда, а теперь совсем нет, действительно ли что-то изменилось?», «Много ли у тебя было женщин?», «Были ли у тебя мужчины?», «Дрочишь ли ты, думая о нашей последней ночи, Дин?», «Хочешь, я расскажу, как это делаю я?», «Знаешь ли, что если решишься, я не буду против?», «Знаешь, что если попробую я, и ты согласишься, в этот раз тебе не удастся меня прогнать?», «Разве тебе больше не хочется поцеловать меня?», «Нам в самом деле было так хорошо в постели, или это мне только так казалось?», «Если даже мысли об этом уже являются грехом, то какой смысл в физическом воздержании?» - Пф, - отвечает Дин. – Самым интересным, что я поймал за последнее время, была пневмония. Он снова бросает палку, и она пролетает по дуге около пятнадцати метров прежде, чем Сэнди хватает ее на лету. Когда Дин снова начинает говорить, голос его звучит безразлично. - Если честно, то да, я стал охотиться реже. Особенно после того, как родился Джек, - у Сэма случается инфаркт – второй, третий, четвертый – Джек?! – Они с Мэгги передают тебе привет. Она была бы очень рада познакомиться с тобой, но врачи сказали, что нельзя путешествовать в автомобиле на восьмом месяце беременности. Всего на одну секунду Сэм замирает на месте. В постинфарктном состоянии, возможно, в ярости, а возможно, просто в глубоком обмороке. Он думает столько разных вещей одновременно, что ему срочно требуется аспирин. «У него есть женщина». «Есть дети». «Ты даже не спросил его об этом, придурок!» «Он женат» «Женат?» «Но почему не носит кольца?»… Ах ты, мудак! - Вранье, - и Сэм улыбается. Делая вид, что улыбка эта от радости, что он не повелся, а не от облегчения. Тонны и тонны облегчения, с привкусом соли и свежего ветра. Дин хочет немного продолжить экзекуцию. Сэм к этому готов. - Ты уверен, Сэмми? - У тебя нет кольца. А ты не заделал бы двух детей одной и той же девчонке, не женившись на ней. - Не знаю, Сэм, но, может быть, я именно так и сделал? Я же плохой парень. Помнишь миссис Джонсон из колледжа? Она всегда говорила, что я закончу тем, что своими отпрысками заселю весь Техас. - Ну, уж нет, этот грех совершенно не в твоем стиле! Сэм не хотел этого говорить. Это слово. Грех. Он хотел сказать «преступление», «проступок» или что-нибудь в этом роде. Что-нибудь. Не грех. Они никогда не произносят слово «грех» между собой. Это первая строчка в длинном списке вещей, которые нельзя произносить. Один из множества тех несожженных скелетов, которые у них накопились, и которые однажды соберутся и отомстят. Дин выдерживает его взгляд. - Нет. Я думаю, что мне больше идут грехи совершенно другого типа. Сэнди лает. Приносит палку, Дин ее кидает, момент проходит, а Сэм просто в ступоре, не знает что и думать, пиздец. Дин. Сукасукасука! Им обоим было меньше десяти. - Сэмми, скажи – «касу». - Касу. - Много раз подряд. - КасукасукасукасукаСУКА, - наконец дошло до Сэма и он покраснел: - Дин! Сэмми был хорошим мальчиком и не любил ругаться. - Сэмми, нельзя говорить матерные слова! Папа тебя убьет! Сэмми закрыл глаза и поджал губы, с гневным выражением на лице. - Дин - дурак. - Сэм – дура. - Идиотка! И тогда Дин засмеялся, растрепал Сэму волосы и прижал к своей растянутой футболке: - Идиот, Сэмми, надо говорить – идиот. Два, три, четыре, пять дней. Жизнь Сэма наполняется Дином так легко и просто, что он уже не понимает, как вообще жил столько времени без него. У их совместной жизни появляется какой-то общий ритм, какие-то простые привычки, ритуалы, постепенно превращающиеся в медленное самоубийство. Мягкие, неспешные пытки. Гулять с собакой, вместе завтракать и обедать, говорить о делах. Во вторник Дин просто нереально красив, когда босиком тусуется по кухне, поглощая из пакета печенья Ореос. В среду он засыпает на диване, тяжело дыша сквозь приоткрытые губы, не обращая никакого внимания на вопли Опры Уинфри из телевизора. Сэм вспоминает, как безумно умеют целовать эти губы. В четверг Сэм находит Дина под раковиной. «Почему-то плохо уходит вода, Сэм, и к тому же мне нужно чем-то заняться, кроме ожидания» - «Конечно». Он лежит на спине под этой раковиной, как под своей машиной, ноги широко расставлены и согнуты в коленях, напевает Металлику. - Сэм, я оставила обед в духовке, - Дженнифер должна переступить через эти ноги, чтобы пройти к двери. Дин выглядывает из-под раковины, чтобы сказать ей на прощание одно из этих своих многообещающих «до скорого», которые заставляют женщин хотеть делать что угодно, только бы с ним не прощаться. – Сэм, ты не собираешься поблагодарить девушку? Блядь, Дин! У него просто врожденная способность придавать даже самым невинным фразам сексуальный подтекст. Сэм вынужден пробормотать «спасибо» и по каким-то неведомым причинам, это звучит, как будто он благодарит свою помощницу за что-то непристойное и противозаконное, что заставляет Дженнифер опустить глаза и замедлить шаг. Когда она, наконец, выходит за дверь, Дин блестит из-под раковины удовлетворенным взглядом. «Придурок», - закатывает глаза Сэм. - Серьезно Дин. Есть какая-то причина, по которой тебе так нравится заставлять смущаться людей? У Дина уже готов издевательский ответ - чертиками пляшет в зеленых глазах, но он сдерживается. К сожалению. И вместо этого говорит: «Спокойно, чемпион», с непередаваемым выражением превосходства. - Теперь, когда она познакомилась с КРАСИВЫМ братом, она оставит тебя в покое. - Да, - возмущенно пыхтит Сэм. – Наверняка она уже написала о тебе в своем дневнике. Заглавными буквами и с кучей восклицательных знаков с сердечками вместо точек. Можешь назначить ее президентом своего фанклуба. Дин встает и включает кран. Похоже, что теперь вода уходит без всяких проблем, и это просто бесит, что Дин так хорош. И не только в сантехнике. Потому что Сэм может сколько угодно ржать над его манерами дамского угодника, но где-то в глубине души он уже знает, что Дину не придется прилагать больших усилий для того, чтобы сделать Дженнифер одной из длинного списка своих побед. В этом списке куча женщин от Таллахасси до Сиэтла, и Дину не составит большого труда соблазнить еще одну, ради еще одной зарубки на поясе, прямо в доме своего брата. В конце концов, самой частой фразой, которую Сэм слышал от знакомых девчонок всю свою юность, было «У тебя такой красивый брат!». Это и «Вы живете вместе? Оставишь мне свой номер телефона?» - Не комплексуй, Сэмми, у тебя ведь есть свои поклонницы. Правда, у тебя такой типаж, который больше нравится мамам. И бабушкам. На самом деле Сэм знает, что Дин сейчас играет в самую древнюю игру, знакомую человечеству, которая называется «подкалывать младшего брата». Но что-то его все равно раздражает (эта игра не была бы такой древней, если бы не была эффективной, понятно). Одно дело представлять себе всех этих женщин без лица, которые спали с Дином, безвкусно одетых в кружевные чулки и короткие юбки, и совсем другое дело, если Дин замутит с кем-то из его знакомых, прямо в его доме, под носом. Даже в качестве шутки – ха-ха – это не смешно. - Слушай, оставь ее в покое, ладно? – Сэм старается звучать беззаботно, но не думает, что у него получается. – Она у меня работает. И она… - Сэм запинается. – Не хочу, чтобы меня обвинили в домогательстве на рабочем месте. - Спокойно, тигр, - этим блядским голосом, вызывающим воспоминания о виски и скомканных простынях. – Она будет очень довольна и не пойдет подавать иск о возмещении морального ущерба. И он еще имеет наглость подмигивать, мерзавец! - Материального ущерба, Дин. Что самое херовое, после ночи с Дином она действительно будет более, чем довольна. И Сэма тут же накрывают яркие воспоминания о гладкости его кожи, ласковости пальцев, настойчивости языка. Иногда он думает, что сам это все придумал, потому что ничего не может быть лучше этих воспоминаний. Вот мудак. - А знаешь, Сэм, мне лучше прекратить разговаривать с ней, когда она гладит. Женщины очень теряются, когда я нахожусь рядом, в конце концов она тебе что-нибудь сожжет. Мне нужно быть осторожным со своей красотой. Желание треснуть Дина чем-то тяжелым так велико, что Сэму физически больно сдержаться. - Ладно, казанова, - Сэм пытается вложить в свои слова максимум презрения, пытаясь вообще не думать о том, красивый Дин или некрасивый, ни о его взгляде, который заставляет чувствовать себя пленником, с которым можно делать абсолютно все, что угодно. – Я урод, а ты чувак с обложки GQ, согласен. Но оставь ее в покое, серьезно. Она совсем не из этих. Еще раньше, чем ответ сформировался в голове, Дин говорит совершенно автоматически: - Я не говорил, что ты урод. А потом, через секунду: - Что значит – не из этих?.. Сэм отвечает сразу же, даже не дав Дину договорить: - Не из тех, к которым ты привык, которые покупают себе юбки и трусы одной длины, - Сэм не очень уверен, но кажется, Дин только что ему сказал комплимент? – Ты всегда говорил мне, что я некрасивый. - Неправда, - говорит Дин, а потом добавляет демонстративно обиженно: - У меня были женщины высокого полета. У Сэма вдруг пропадает все желание говорить о женщинах. - О, конечно, учитывая то, как ты издевался над моей внешностью, начиная с трех лет, я конечно, не мог сделать вывод, что ты считаешь меня некрасивым. – Кажется, что Дин хочет что-то сказать, одну из тех вещей, которые сейчас читаются в его взгляде, но они исчезают так быстро, что ничего не успевает выкристаллизоваться, и Сэм вынужден сам что-то быстренько добавить, чтобы суметь перевести дух. – А что касается высоких полетов, то я тебе напомню одно. Ту официантку из Тапа и ее кузину – все, это единственный и последний мой аргумент. Дин, возможно, и хотел бы протестовать, но не может. - Что есть то есть, тут ты прав, - он передергивает плечами, как от озноба. – Ебаная Флорида, там одни извращенцы. Прежде, чем выйти и унести свой ящик с инструментами в машину, Дин на секунду останавливается в дверях кухни. Всего одну секунду, кажется, что он сейчас выйдет, но он не выходит. Смотрит искоса. Голова наклонена, нечитаемое выражение на лице. - Просто, чтоб ты знал. Это была моя обязанность, как старшего брата, говорить тебе, что ты аморфный, неряха и дурно причесан, Сэмми. Я должен был научить тебя следить за собой. Ну и еще, чтобы ты не очень задирал нос. Это ближе всего к тому, что всегда мечтал услышать от Дина Сэм – «Ты вовсе не урод, чемпион». Сэм ничего не может с этим поделать. Он всегда Дина бессильно ненавидел за то, что тому так легко все достается. Он его ненавидит и в то же время умирает от восхищения, потому что нет больше ничего в этом гребаном мире, что заставляло бы его чувствовать себя таким маленьким и таким огромным одновременно, как одобрение старшего брата. Дин может уничтожить и возродить к жизни одним взглядом, и когда он смотрит на Сэма, как на что-то стоящее, Сэм готов от счастья и гордости улететь в космос. Однажды они помогали одной девушке избавиться от кучи демонов в Миннесоте, и когда закончили и Дин уже загружал все в машину, она ухватила Сэма за руку и прошипела на ухо: «Твой брат, детка, опасней нитроглицерина в поезде, который идет под откос». И вот об этом, о крушении, о нитроглицерине, о жидкой взрывчатке глаз и порохе губ Дина Винчестера думает Сэм этой ночью. Стараясь мастурбировать беззвучно. Как можно тише, с открытыми глазами, устремленными в стену напротив, отделяющую его комнату от комнаты брата. Впервые за последние два года он не прилагает никаких усилий для того, чтобы сделать вид, что он думает не о Дине. Дин, пожалуйста, еще, еще один раз, пожалуйста, Дин. (Он представляет себе, что встает на колени, и Дин не может удержаться, погружает пальцы в волосы, приглашая, позволяя, подталкивая. Сэму до сих пор кажется, что он чувствует его вкус у себя во рту, чувствует призрачное прикосновение, горячее, как мокрая земля и ночи в дороге. Он помнит все так ясно, что это могло бы его испугать, если бы Сэм был из тех, кто способен пугаться.) Очень трудно, и Сэм это хорошо помнит, жить в таком месте, где невозможно скрыться и спрятаться от запаха и присутствия брата. Но еще труднее, еще болезненней и в сто тысяч раз невыносимей - то чувство, когда Дин отказывается от тебя. Каждый раз, как в первый раз, только хуже. Это чувство выжжено в сердце, застряло в позвоночнике, ядом бродит в крови. И когда оно повторяется, Сэм умирает. Его вдруг атакует такое отчаяние, когда он возвращается домой и кричит: «Дин, вылезай из джакузи, я хочу в туалет!» и мгновенно чувствует изменившуюся тишину. Всего секунда – и он уже знает. Дина не просто нет дома – типа он вышел за пивом или на пляж. ЕГО НЕТ СОВСЕМ. ОН СВАЛИЛ. Да иди ты на хрен! «Ладно, хорошо, - думает Сэм, наворачивая по пустому дому круги, пытаясь унять дрожь в руках и начинающуюся истерию. – Все же было нормально». Каким придурком ты был, Сэмми. В ОЧЕРЕДНОЙ ЕБАНЫЙ РАЗ. И тут он видит записку: «Максимум два дня. Боже, благослови Америку» и блядскую приписку: «Не забывай его выгуливать, Сэмми», и если бы Дин оказался в это время рядом, Сэм задушил бы его собственными руками. Он одновременно чувствует ярость и облегчение. Облегчение, потому что записка говорит о том, что Дин вернется, а ярость от того, что испытанное облегчение заставляет его еще больше ненавидеть себя. Как будто он ебаная женушка, зависимая и несчастная, которая только и знает, что драить пещеру, пока ее муж отправился за бизоном на ужин. В действительности он понимает, что нет никаких причин злиться или испытывать ярость, и что он свой предыдущий негативный опыт перенес в этот конкретный момент, но какого черта, блядь, если бы ему нужен был психоанализ, он обратился бы к психиатру. Сэм концентрирует весь свой гнев и обращает его на записку, испытывая ужасные ощущения от мысли о том, что с Дином так будет всегда – всегда придется молча терпеть и соглашаться, и в конце концов все равно снова он будет отвергнут, брошен и на какое-то время забыт. До каких пор, блядь, ДО КАКИХ ПОР, ты будешь принимать решения за нас обоих, абсолютно со мной не считаясь?!