***
Кофе приятно согревал руки и отрезвлял разум. Именно поэтому она не стала совершать ответных глупостей. Так она думала. СМС от Джеки застала её в самый разгар самобичевания. В тот самый момент, когда Дэш беспощадно чихвостила саму себя за неподготовленность к делу, в которое она ввязалась по собственной же инициативе. Сегодня она ещё легко отделалась, но как помогать Джен завтра, послезавтра и миллион раз «после» завтра, если она до сих пор ничего не знает о книгах дальше приключенческих историй? Глупая наивная Дэши. В таких безрадостных мыслях Дэш и настиг действительно полный пьянства, надежды и притягательного пафоса текст. Такой обезоруживающе влюбляющий и тёплый. Не опьянеть от этих строк невозможно, но Радуга Дэш была трезва. Трезва, и в кои-то веки достаточно сильна для слова «Нет», а точнее, для кнопки «Удалить сообщение». На расстоянии глупости не срабатывают. Радуга, силясь подавить накатившую на неё дрожь, допивает кофе и прерывисто дышит. Пустота в горле сжимается в удушающий комок, и из глаз самовольно льются слёзы. Какое-то время уходит на то, чтобы просто восстановить дыхание, а когда это происходит, девушка срывается с места и уходит, щёлкнув выключателем. Неформалка тихонько приоткрыла дверь в спальню Джен, но желаемой картины она там не обнаружила. Вместо того, чтобы сладко посапывать, хитрая писательница вновь тренировала навыки гипноза, на сей раз на «заметках» своего смартфона. Мозг подсказывал дать непослушной девушке «атата» и отправить спать, но одно лишь наличие мозга ещё не делает тебя умным. Дэш точно не сделало, потому она, тяжело вздохнув, приземляется рядом с вздрогнувшей Ирлинг и тоже устремляет взгляд на пустое окно телефонных заметок. Так они просидели около пяти минут, а потом радужноволосая проглотила комок пустоты и заговорила. Открыто и беззащитно. — Знаешь, а мне ведь тоже страшно, — начала она, не отдавая себе отчёта в том, из какого контекста выдрала это «тоже», но всё же чувствуя себя правой. — Я боюсь не сдержать своих громких обещаний, провалиться и подвести тебя. Я до дрожи боюсь, что не смогу помочь, ведь я ничего не знаю о твоей работе. Я всего лишь глупая слабачка, которой потребовалось зацепиться за кого-нибудь, чтобы устоять на ногах! И каждую минуту я дрожу от этого страха. — неформалка быстро протараторила эти слова и замерла, ожидая ответа или удара. Пока не знала, чего именно. Джен протянула руку и легко коснулась плеча девушки. — Ты не дрожишь, — она неожиданно улыбнулась и обняла своего героя, крепко и искренно, так, как её давно уже не обнимали. — Я ведь уже говорила: ты умная, а значит, найдёшь выход. Отстранившись, писательница протянула девушке телефон и, улыбнувшись ещё шире, пожелала спокойной ночи. Та кивнула и вышла из комнаты, крепко сжимая телефон в ладони. Она не была в порядке, идя сюда, и была уверена что чувство страха ещё долго не покинет её, но сейчас девушка была спокойна. Джен Ирлинг стала её тихой пристанью.***
Утро для Джен, как и всегда, наступило ближе к вечеру. Превозмогая привычную головную боль, девушка аккуратно потянулась и выбралась из-под одеяла. Умывание, стакан воды, спортивная одежда и телефон с наушниками. Ирлинг уже завязывала бантик на левом кроссовке, когда в коридоре появилась Дэши с просьбой подождать её. Девушка затянула последний узелок и, выпрямившись, покорно застыла в ожидании. Через пару минут вновь показалась неформалка и наклонилась, чтобы обуться. — Я думала, ты бегаешь по утрам, — озадаченно протянула писательница, попутно убирая телефон и наушники в карман за ненадобностью. — Сейчас я бегаю при любой удобной возможности, — Радуга Дэш встала во весь рост и открыла дверь, галантно пропуская даму вперёд. Неблагодарная дама лишь покачала головой и убедительно потрясла связкой ключей, напоминая, что ей ещё квартиру закрывать. Дэш пожала плечами и вышла первой. — Так зачем тебе так много бегать? — спросила Джен, спускаясь по лестнице. — Готовлюсь к соревнованиям. — Большая нагрузка может принести серьёзный вред, надеюсь, ты знаешь, — серьёзно сказала писательница. — Я в курсе, — неформалка ухмыльнулась и ускорила шаг. Во время пробежки девушки прекрасно поговорили, а Радуга Дэш впервые за долгое время слушала кого-то с настоящим интересом. Ирлинг рассказывала о сюжете, периодически замолкая, чтобы отдышаться. Отдышаться и прикусить язык, с которого отчаянно просился рассказ о «геройском» исследовании. Девушка вновь убеждала себя в том, что это личное и в наглую верила.***
Мэйнхэттен мог бы очаровать её, позволь она так с собой поступить. Но она не собиралась влюбляться в изящный город и плевать на принципные ошмётки. Дела поважней отвлекали её даже от мысли поступить иначе — Джеки всё ещё занимала мысль о её «расследовании», и она, как совершенно-точный ребёнок облазила весь их номер в поисках дневника Рарити, способного дать ответы. Глупо и, разумеется, подло, но только такие безрассудства помогали ей держаться. Хотя на деле она даже не знала, ведёт ли её объект дневник… Рарити была очарована Мэйнхэттеном, но всё ещё достаточно внимательна. И она прекрасно видела криво сложенные блокноты с эскизами, не так заправленную после поисков под матрасом кровать и прочие следы, оставленные незадачливым Шерлоком. Её не особенно интересовал вопрос «Что же ищет Великий и Могучий детектив?» — все важные вещи дизайнер всегда держала при себе. Скорее её беспокоили собственные домыслы, слишком логичные, чтобы их игнорировать. Девушка понимала, что всей этой игрой в сыщика Эпплджек всего-навсего отвлекает себя от остального, и подобный подход совсем не нравился красавице. Пусть она и была лишь хрупкой девушкой, она никогда (только лишь раз) не пряталась от проблем и не позволяла этого другим. Её подруга увязла в обыкновенной подростковой влюблённости, а значит, время звать Искорку с её душеспасительными беседами. — Дорогая, ты не думаешь, что чересчур раскисла? — Рарити напала в вечер того же дня и даже без Сумеречной во всеоружии, потому что тащить ту в другой город ради подростковой влюблённости — слишком даже для королевы драмы. Джек молчала, и время молчало вместе с ней. Рарити, неожиданно для самой себя и на радость стрелкам угомонившихся часов, занервничала и шагнула немного назад: — Только пойми меня правильно, Эпплджек, я пытаюсь заботиться о тебе и… — И считаешь меня слабой, — Эпплджек услужливо закончила за подругу. — Так и есть, признаю, но чёрт возьми, Рарити, разве не ты знаешь о дружбе чуть ли не больше Искорки? Разве не тебе должно быть ясно, что я просто хочу вашей веры в себя?! — Мне казалось, верить в тебя должна Радуга Дэш! Она же твой настоящий и единственный друг, хотя всем уже давным-давно ясно, что ты попросту в неё втрескалась! Рарити потеряла всё своё, достойное леди, самообладание и просто выпустила, наконец, свои еженочные страхи и мысли. Она больше не хотела «просто быть рядом с Эпплджек» и наблюдать за её ложью. Какова польза от её честности, если она разучилась признавать себя?! — Это не твоё дело, — предсказуемо и твёрдо ответила, Джеки вышла, оставив Рарити нервничать, а время — молчать. Драматичные выходы стали её коньком.***
Статус расследования, разумеется, за эти две недели побывал как никогда близко к слову «провал», и ссора с Рарити делу не помогала. Но ссора с Рарити делала кое-что куда более полезное — давала сил и липовой уверенности в себе — дешёвый дубликат свободы. Свободы делать что угодно и дать чёртовой Дэш последний, в миллионный раз последний, шанс. «Если всё ещё хочешь поговорить, я жду тебя у себя. На сей раз после нажатия кнопки «Отправить» девушка действительно об этом пожалела. Если раньше она была жалкой в глазах всех, но не в её, то теперь раскрылась окончательно. Радуга Дэш знает, что Джеки — дура и притом до омерзения жалкая. Прекрасно.***
— Как твой двухнедельный отдых в Мэйнхэттене? — спрашивает Дэш, не то издевательски, не то в попытке не ляпнуть то, о чём она думает на самом деле. А думает она о многом, хоть одновременно и ни о чём. О безразличии, поселившемся в груди девушки прошлой ночью в 00:34. Она понимала, насколько это «по-бабски», но точно помнила то время, когда связь между ней и глупенькой полужалкой Джеки рухнула. Однако ни одна из девушек так и не поняла, что починить можно Всё, и это было их общей глупостью. — Нормально, — буркнула Эпплджек. Она тоже не считала себя хорошим плотником, хоть и была первой, кого звали взглянуть на течь в крыше амбара. — Послушай, Джек, — Радуга говорит устало, но всё же выделяет голосом конец фразы. — По мне этого не скажешь, но мне правда жаль, что вся эта история произошла. Мы обе сглупили, начав это. Думаю, нам обеим будет легче просто забыть о ней. Позволь уйти, — Радуга Дэш впервые говорит с Джеки абсолютно искренно и ожидает от неё подобного героизма. — Зачем ты пришла, если этого не хотела? — качает головой Эпплджек. — Судя по твоим записям в пафосной тетрадочке, на весь мир кричащей о том, какая ты правдивая умница, я явилась на этот свет и эту пьянку за одной-единственной целью — украсть твоё сердце, — неформалка обожглась, и вновь больше не рискует. Прячется за своими шутками, даже не считая их смешными, не показывает истинных чувств. — Ты же понимаешь, что я не буду слышать тебя, если ты не прекратишь говорить со мной так? — Джек с трудом подавляет желание убежать. Убежать от этих грубых слов и тёплых губ, потому что это проще, чем быть ответственной. Проще чем анализировать свои поступки и отвечать за них, проще, чем извиняться. Потому что она ненавидит Рарити за её чёртов оптимизм, за веру в хорошее в ней. Радуга Дэш слила раунд. Показала слабость и ушла первой — будто бы ей всё равно. Но каждая и весь мир знали — это не так. Просто так было проще, чем учиться понимать. Злость и обида вновь постепенно сдавали под натиском пустоты, и Радуга продолжала бежать изо всех сил, чтобы чувствовать хотя бы боль в боку и гудение в ногах. И пока это не было насущной проблемой, а всё же ей нужно будет куда-то идти. Смотреть кому-то в глаза и красиво делать то, чего не умеет Джеки — лгать. Радуга Дэш отлично запудривала мозги окружающим, по большей части наверное благодаря тому, что никогда не выглядела так, будто ей важно, чтобы в эти слова поверили. Но она никогда не обманывала и не обманывалась в себе — в таких случаях результат её слишком занимал. Раньше это казалось чертовски полезным качеством, но сейчас Дэш просто переводила немногочисленные оставшиеся силы на глупый спор с такой умной ли попросту умничающей самой собой. И впервые в жизни не хотелось отторгать тот шанс, что был дарован ей не то судьбой, не то неуклюжей девчонкой из кафе — возможность выговориться и получить поддержку. Возможность доверять. Возможность не делать того, чего не умеет Джеки. Радуге Дэш впервые за долгое время есть куда вернуться даже после стольких ошибок, она всегда найдёт тепло в квартире неуравновешенной писательницы с красивым остры почерком. И это не казалось девушке правильным или неправильным, это было тем, что просто произойдёт в её жизни, это было её этапом.***
Джен Ирлинг давным-давно повзрослела, а потому на смену вопросу «Откуда берутся дети?» пришёл настолько же животрепещущий для её всё ещё юной души, загадочный и сложный вопрос: «Откуда берутся герои?». Учитывая то обстоятельство, что мотива писательница так и не обнаружила, создавалось впечатление, что такими попросту рождаются, заклеймённые для заклания. Ей уже порядком осточертело чувствовать себя, как на уроке геометрии — в поиске хоть одного элемента фигуры, за который можно уцепиться, чтобы доказать теорему — но вопросы продолжали снедать мозг, и она продолжала искать на них ответы. В самый разгар этих самых поисков Радуга и застала писательницу. Увидев девушку в окружении исписанных блокнотов, она хотела было уйти и не мешать, наконец начавшемуся творческому процессу, но Ирлинг так поступить не позволила, за что неформалка была в глубине души благодарна. Как и Джен, которая была взаимно признательна девушке за то, что та отвлекла её от очередного «геройского приступа» В такой обстановке Дэш быстро подрастеряла недавние мысли и уверенности, остался лишь честно распахнутый навстречу острому почерку своей писательницы герой, уставший и нервный. Готовый поведать свою историю. Джен слушает, а в её голове в этот момент бегают тысячи маленьких человечков, прямо как в чёртовых мультиках, и пытаются записать эту историю. Это малодушно — поступать так с другом (а Радуга Дэш определённо «дослужилась» до этого «звания», если не больше), но это было тем, в чём Джен сейчас отчаянно нуждалась. Сейчас все те вопросы о героях, на которые она так долго искала ответы волнуют её куда больше, чем многое (потому что сказать «больше жизни» было бы слишком). Так или иначе, Ирлинг была настроена на поиск ответов, вовсе не на утешительную речь. А потому когда настала пора писательницы выступить с ответной эмоциональной тирадой, она не знала, что сказать. Хотя, далеко не факт, что это было связано с несосредоточенностью, Джен Ирлинг вполне могла не знать, что сказать, даже если слышала бы то, что должен слышать друг — пусть она и была писателем с богатым воображением, воображение обычно приравнивалось к нескольким кружкам кофе и горе смятых листков, к огромному количеству времени, потраченному на крохотный кусок текста, а вовсе не к природному таланту, в который девушка, раз уж пошла такая пьянка, не верила. Выяснилось, что Джен, как и Рарити, умеет поражать и горазда на стереотипные ухищрения — она извиняется и говорит, что ей нужно всё обдумать — и уходит думать. Сочинять утешительную речь, принимать чью-то сторону и копаться в чужих проблемах. Вместо этого руки тянутся к бумаге и ручке, и девушка пишет, возможно, пытаясь понять себя. От чистого сердца, со скоростью света, горящими глазами, сбитым дыханием в непустом горле и прочей атрибутикой порыва бешеного вдохновения. Пишет. «Битва за сердце прекрасной дамы была проиграна, а честь Руди втоптана в грязь. По большей части тем, что чёртов дракон оставил её в живых, руководствуясь презрительными стереотипами касательно убийства женщин. Где этот недоумок увидел хрупкую девушку, которую нельзя убивать по моральным принципам, помимо как в башне принцессы, Руди знала, хотя это было далеко не самым главным, что её сейчас заботило. Да и странно было бы, будь всё иначе, когда из правого предплечья, расцарапанного недоумком, хлещет кровь, и адская боль сковывает всю руку. Когда зубы сжаты с нечеловеческой силой, а все мысли о кольчуге, которую всё же стоило надеть, а твоя прекрасная принцесса спешит к тебе на помощь с тёплой водой и кучей тряпок. и такой болезненной жалостью в глазах. Руди слегка морщится, когда Жаклин промывает рану и получает ещё один взгляд, полный жалости, трактованный девушкой-рыцарем, как полный презрения. Руди готова взвыть, и проблема вовсе не в ране. — Ты не должна стыдиться, — говорит вдруг принцесса, сменив жалость на искренность. — Своего поражения? — рыцарь шипит сквозь боль от туго затянутых повязок. — Своего меча. Коротко отстриженных волос. Своей любви. Ты не должна так рьяно доказывать всем, что ты — достойный рыцарь. — А что, если это то, чего я хочу? — девушка с вызовом вскидывает голову, прищурившись. Непривычно не ждать от кого-то ответного удара. Жаклин молча берёт ножницы, захваченные, чтобы резать повязки, и, зажмурившись, отстригает копну прекрасных локонов прежде, чем девушка-рыцарь успевает отреагировать. — Тогда это то, чего хочу я, — сладко шепчет с улыбкой не-принцесса. — Договорились, Джеки, — Руди подмигивает ей и отодвигает короткую прядь подальше от прекрасных глаз возлюбленной.» Джен ставит победную точку, но явственно ощущает проигрыш. В рассказе, написанном инстинктивно, не нашлось места писателю. У героев всегда есть своя принцесса, и большего им не надо, попросту не бывает. И ей нужно это принять, прекратить быть столь одержимой героями, признать, что она рождена для того же. В глубине души она всегда это понимала. Чувствовала, как не годится ни для чего, кроме жертв. И теперь время жертв настало. Осталось лишь проглотить неуместные порывы, намотать сопли на кулак и иссушить горячие слёзы на онемевших щеках. Осталось найти силы для финального боя. Джен Ирлинг шагала твёрдо и уверенно, держала подбородок и спину, но всё равно выглядела и была жалкой. Незащищённой, открытой для ударов. Одним из них стала понимающая улыбка Радуги. Всё, на что хватает писательницы — отдать листок и как можно скорее сбежать, согнувшись пополам от бьющей под дых теплоты, не смея показать слёз.