UnderVille

Его звали Азриэль Дриимурр, и ему было всего семь лет. Он был желанным ребёнком, и всегда это знал. Мама и папа были счастливы, он практически никогда не видел, чтобы кто-то из них грустил. Разве что мама могла нахмурить брови, заметив, что сынок набедокурил. В квартире было тепло и славно, папа очень любил разжигать камин по вечерам, а потом рассказывать интересные истории про себя и своего старого друга Герсона, который тоже порой заходил к ним на чай. Азриэль любил всех. Он любил маму, которая была мудра и ласкова, она всегда знала, как надо поступить, чтобы получилось лучше. Он любил мамины мягкие волосы невероятного, почти молочного цвета, её чуточку укоризненный взгляд и сияющую любовью улыбку. У неё были самые вкусные пироги и печенья на свете, запах которых всегда доносился даже до двора, где он частенько играл. У неё были самые мягкие руки и самый ласковый голос, а на ночь она всегда говорила самые теплые на свете слова. Азриэль любил папу, его рыжую бороду, добрый взгляд и сильные руки. Папа у него был лучшим на Земле. Он был сильным и смелым, он всегда рассказывал интересные истории и многому его учил. Он покорно смотрел маме в глаза, когда та уходила к подругам и наказывала не покупать пиццу. А сразу после её ухода отец и сын переглядывались и заказывали на дом пиццу. Папа сам слегка походил на большого ребёнка, и мама частенько над этим хихикала, приговаривая, что у неё теперь вместо одного ребёнка аж двое. Азри любил их семейного повара, который всегда был милым и любознательным, а также играл иногда с его сыном. Он любил дедушку Герсона, который забавно криво ходил и всегда приносил что-то вкусненькое или дарил интересную вещицу. От него пахло вином и мылом, но это был просто замечательный дед. Он любил Гастера, их учёного, причудливого и интересного мужчину, который знал столько всего, что аж в голову не влезало. Азриэль никогда не боялся того, что будет дальше. Мама даже называла его маленьким героем, заворачивая с собой завтрак. Он не боялся идти в свой заветный первый класс, навстречу новым людям, огромному миру и пространству. Он с удивлением и восторгом глазел на выстроившихся в ряд малышей в школьной форме, таких же, как и он сам. Цеплялся за мамину руку и бормотал что-то по поводу каждого из них. Он отлично помнил, как мама и папа выступали с поздравительной речью для первоклассников и учителей. Дети вокруг него притихли, слушая, что высказывает мама. Как она желает учителям удачи, как настраивает детишек на большое будущее. Она выглядела уверенной в себе и счастливой, кажется, она и правда верила в этих ребят. Потом она, выслушав аплодисменты и улыбаясь, передала микрофон папе, напрочь забыв, что он всё ещё включён. - Теперь ты, Пушистик. Толпа, кажется, полегла от умиления. Пушистиком мама звала отца только дома, и знали об этом только члены семьи и близкие родственники. В первую секунду папа смутился, понимая, каким же странным образом они предстали перед толпой. Молодые мамочки восторженно ахали, дети смеялись, а учителя смущённо торчали в стороне, стараясь скрыть улыбки на лицах. В следующее мгновение папа сдвинул густые рыжие брови, окинув толпу суровым взглядом. Все стихли. - Я бы хотел продолжить, с вашего позволения. Так вот, я, мэр Пушистик… Остаток дня прошёл полностью на положительных эмоциях. Учителя уже не пытались сдержать улыбок, а классная руководительница назвала Азриэля «Пушистик-младший», повергнув его в невероятную гордость. В первый же день он сел с мальчиком по имени Мартин, который очень много болтал о том, какая же у него большая семья. Единственное, что Азри тогда понял – то, что их семья держит огромную кальянную где-то в городе. Хотя, это его вряд ли интересовало. Мама и папа забрали его домой после первых в жизни уроков, слушая его восторженные восклицания о том, как же ему всё интересно. Про то, какие там новенькие складные столы и стулья, как кормят в столовой, как ему понравилась пожилая классная руководительница, и как ему прожужжали уши про кальянную в городе. Он честно спросил маму о том, что такое кальян, но из её объяснения понял только то, что это просто здоровенная курительная трубка, после чего началась лекция о том, что он ни в коем случае не должен курить. Азриэль отлично помнил тот вечер: они возвращались домой по своей любимой дороге, через парк. Он вцепился в маму одной рукой, а второй крепко сжимал рожок мороженого. Точно такое же мороженое ели и его родители, попутно обсуждая их потрясающую речь на празднике. - Но согласись, Тори, они запомнят это надолго. Кто ещё говорил такую речь? - Ты так точно растеряешь к себе уважение, Дриимурр, - мама вроде как отчитывала его, но при это тепло улыбалась и едва ли не смеялась, вспоминая лица толпы, - И правда, мэр Пушистик, не иначе. Даже дети смеялись так, что весь Андервилль слышал, - она покосилась на хихикающего над их диалогом сына и легонько щёлкнула по носу, - А ты чего? Твоё хохотание было громче всех. - А меня назвали «Пушистик-младший», мам! - О господи, у меня что же, и правда два ребёнка вместо одного? Так, господа Дриимурры, за покупками и домой. Кто будет маме помогать с вещами? - Мы!! – в один голос гаркнули отец и сын. Азгор схватил мальчика на руки и практически сразу пересадил к себе на плечи. Они устремились к очередному большому маркету, названия которых Азриэль не различал. Зато точно знал, что ему, как первокласснику, сегодня полагается вкусняшка. С тех самых пор он ходил из школы только этой дорогой, изо дня в день пересекая парк. Он наблюдал, как деревья плавно сбрасывают покров из листьев, как дворники собирают их в огромные кучи, в которые можно прыгать. Но Азриэль не прыгал. Он видел, как выпадают первые крупные хлопья снега, как они на земле нарастает огромное белоснежное холодное одеяло, из которого можно лепить снежки и кидаться. Но Азриэль не кидался. Он видел, как деревья распускаются розовым цветом, а снежный покров превращается в лужи, по которым можно бегать. Но Азриэль не бегал. Беда была только в том, пожалуй, что прыгать, бегать и кидаться снегом ему было попросту не с кем. Сказать по чести, чувство одиночества хоть и не сильно ему докучало, но и приятным не было. Просто почему-то не ладилось с другими. Мартин, с которым его посадили, практически сразу прибился к команде приключенцев, которые выгоняли девчонок с площадки и воровали рюкзаки. Азриэль не захотел, ведь девочки после такого всегда плакали и обзывались, а он никогда не был конфликтным. Мама всегда говорила не гулять где попало и не выходить пока что за пределы их любимой дороги в парке. Но стоит ли говорить о том, что одиночество порождает желание узнать что-то новое? Играть Азриэлю было не с кем, и именно в тот день, когда он решил поменять что-нибудь незначительное, что-то вроде маршрута до дома, он перевернул всё. Он просто не стал поворачивать в парк в тот чудесный апрельский день. Лужи под ногами послушно растекались, не пробираясь в резиновые цветные сапожки, рюкзак сегодня был совсем лёгким, а сумка со сменкой в руках безжизненно болталась, еле-еле не попадая в лужи. Перед Азриэлем открылась широкая главная улица, наполненная кучей людей. Все они куда-то спешили, куда-то торопились и бежали. Кто-то на работу, кто-то – домой к семье, а кто-то – в школу, во вторую смену. С неба моросил мелкий дождик, а маленького мальчика никто не замечал. Хотя, может быть, оно и к лучшему. Если бы вот ещё не толкались – цены бы им не было. Но, по-видимому, когда люди спешат – они никогда не замечают, если случайно кого-то пихнут. Он долго шёл прямо, всё дальше и дальше, отлично зная, где его дом, и где заканчивается главная улица. Волноваться было не о чем, ведь он всегда мог найти дорогу домой. Но сейчас, в такой холод, ему захотелось наконец воспользоваться частью своих карманных денег и купить в киоске чай с малиной. Всё-таки, несмотря на то, что по календарю была весна, вокруг всё ещё стояли вполне нещадные холода. Моросящий дождь стал понемногу усиливаться, и Азриэль повернул в переулок, в котором виднелся киоск с чаем. Здесь было слегка темно и ещё более холодно, чем обычно. Стенки закоулка были разрисованы граффити и дурацкими неприличными надписями, смысла которых мальчик вовсе пока что не понимал. Да и всё равно ему было, ведь бумажный стаканчик с горячим малиновым чаем уже старательно грел его руки. Азриэль уже собирался вернуться на главную улицу, найти там лавочку и, присев на ней, попить чая и понаблюдать за потоком взрослых, как вдруг его что-то остановило. Это «что-то» оказалось девочкой. Он не заметил бы её, если бы не драная серая кошка, которая просочилась за киоск. Стоило кошке скрыться за стенкой, как вдруг послышался чужой голос: - Чего опять припёрлась? Нет у меня ничего. Иди отсюда. Чего мяу? Иди. Голос принадлежал, кажется, ребёнку, точно такому же, каким был Азриэль, и именно это заставило его последовать за кошкой, заглянуть за киоск и увидеть там перемену всей своей жизни. Девчонка, судя по виду, его ровесница, пряталась в застенках, сидя на асфальте и негромко разговаривая с выпрашивающей что-то кошкой. Лохматые и засаленные волосы чуть пониже плеч, старый рваный, когда-то зелёный свитер с полосками невнятного цвета. Исцарапанные ноги в не менее изувеченных жизнью шортах, ботиночки, перепачканные известью, и большая чёрная куртка поверх всего этого. Руки, что еле-еле торчали из-под рукавов куртки, слегка подрагивали, девчонка вяло отгоняла от себя кошку. - Да вали ты отсюда. Нет у меня ничего, зря пришла. Вали, - она горько усмехалась, всё-таки погладив драную кошку меж ушек. И только тогда, когда животное наконец успокоилось и вышло за угол, девочка перевела взгляд и всё же заметила своего невольного наблюдателя. Она практически сразу подскочила на ноги и принялась отступать к бетонной стене, волей-неволей показавшись ему полностью. Господи, до чего же она была мокрая и тощая! Тонкие ноги, кажется, плохо держали девчонку, а своё лицо она закрывала руками, метая в Азриэля взгляды сквозь пальцы, - Чего тебе надо? Уходи! Азриэль сделал шаг вперёд, искренне любопытствуя и желая рассмотреть девочку поближе. Кажется, она не хотела подпускать к себе вообще никого из посторонних людей. Или вообще из людей? Его это не пугало, ведь она была такой же, таким же ребёнком, как и он сам. И, кажется, даже ровесницей ему. - Ты не понимаешь? Вали отсюда! – похоже, это была её излюбленная фраза, употребляемая ко всем подряд, - Нет у меня ничего. И денег нет. Убирайся! Она спешно куталась в большую чёрную куртку, понимая, кажется, что ей некуда больше отступать – позади была только бетонная стена забора. Капли усиливающегося дождя стекали по её лицу и спутывали волосы. Только сейчас, когда она оторвала руки от лица, желая встать в оборону, Азриэль смог рассмотреть её лицо. Тощее, угловатое и бледное, оно казалось ему невероятно красивым. Он бы даже сказал, что ни одна девочка из его класса не сравнилась бы по красоте с этой беспризорницей. У неё были дикие, но очень ясные глаза удивительного цвета, а также тонкая шея, окутанная потрёпанным свитером. Азриэль присматривался к ней, всё подступая и подступая. Он не знал, что произошло с этой девочкой, и почему она так сильно боится людей. Но одно он точно знал, даже мог быть уверен в этом: не так уж и сильно он хочет этот чай с малиной. В конце-концов, у него есть тёплая куртка и мамин шарф, а что есть у этой девочки? А потому, полностью уверенный в своём поступке, он остановился и протянул ей руку с бумажным стаканчиком горячего напитка. Чара вглядывалась в странного мальчишку напротив себя. На самом деле, её защитная реакция была сейчас скорее привычной, нежели необходимой. Пацан не выглядел так, словно хотел причинить вред, вряд ли он вообще когда-либо дрался. Он выглядел так, словно только-только вылез из-под маминой юбки. Сомнение некоторое время не покидало её, не покинуло даже тогда, когда она наконец взяла стаканчик из чужих пальцев и, стараясь не отрывать взгляда от незнакомца, сделала глоток. Чай был чуточку пересахарен на её вкус, но от этого ни в коем случае не был менее тёплым. Мягкий вкус малины осел на языке, а тепло потекло по горлу и сосудам, разгоняя, казалось, давно застывшую кровь. Чара сделала ещё глоток, и ещё. Ей не хотелось предавать свои внутренние принципы и доверять кому попало, но ведь этот мальчик и правда выглядит совершенно безобидным. Она снова окинула его взглядом и неожиданно разглядела на чужой физиономии улыбку. Мальчик улыбался, словно задавая множество внутренних вопросов. - Как тебя зовут? – он сделал ещё шаг вперёд, давая ей рассмотреть себя. Смешной, чуть щекастый паренёк, чуть похожий на девочку из-за своих длинных волос светлого, почти молочного цвета. Цветная яркая куртка с какими-то рисунками зелёного цвета, тёплый голубой шарф и резиновые сапожки. Щёки его налиты румянцем, а на плечах болтается школьный портфель. - Чара, - она почему-то просто не смогла ему не ответить. Не смогла плохо отнестись, привычно нагрубить так, как это происходило с другими детьми, что забредали сюда. В её голове сейчас творилась такая жуткая свалка, что и представить себе было нельзя. Она помнила семейные драки и ссоры, помнила отчима, который бил маму, а после и саму Чару. Помнила, как она покинула дом, осознав, что маме на неё тоже давно наплевать, что она просто променяла дочь на незнакомого мужика. Помнила, как, пообещав накормить как следует, мальчики постарше, где-то 15-ти лет, заманили её за угол и поколотили, как ей приходилось убегать от тех, кто куда сильнее. Она всегда жила одна, и этому пацану в дурацкой цветной курточке вряд ли удалось бы это понять. Он просто смотрел на неё странным мечтательным взглядом. - Чара, да? Какое хорошее имя. А меня зовут Азриэль. Азриэль. С тех пор этот мальчик навсегда изменил свою дорогу до дома. Он перестал появляться в таком привычном для него парке, перестал наблюдать за деревьями, что распускались понемногу белым цветом. Он всегда ходил по главной улице и только по главной улице. Чтобы снова её увидеть, снова встретиться. Прошёл уже год после их первой встречи, а он всё никак не отставал, бегая за Чарой хвостиком. Милым и жизнерадостным хвостиком, к которому со временем она уж слишком привыкла. Чара хорошо запомнила тот день, когда она познакомилась волей ситуации с пирогами миссис Дриимурр. Азриэль принёс ей кусочек, сказав, что мама завернула ему с собой в школу. Пирог был почему-то ещё тёплым, невероятно вкусным и мягким, а сахарная пудра оставалась после него на губах, будто бы смешные белые усы. Азриэль выглядел таким счастливым. Постепенно он начал гулять с ней, таскать какие-то тёплые вещи из дома и кутать в свой шарф, что-то ворча о том, что она может простудиться, хотя холода, кажется, уходили на спад. Пожалуй, глядя на это вечное дитя, Чара могла с уверенностью сказать, что у неё есть друг. А в один из дней Азриэль, пообещав принести ей мамины блинчики, явился в назначенный срок, но Чару почему-то не нашёл. Зная о том, что с ней наверняка случилось много плохого, он практически сразу испугался и, спрятав блинчики в рюкзак, пустился на поиски. Он обегал весь район, не переставая зазывать её: «Чара, Чара!». Он отлично помнил, как сердце сковало страхом, как волна неизвестности мгновенно окрасила городок вокруг в серые тона, ведь он не мог предположить, где её искать. Наполненный паникой, Азриэль вернулся домой, где, не откладывая, наконец рассказал о Чаре своим родителям. Рассказал о девочке-беспризорнице, которая целый год ела его школьные завтраки, рассказывала ему странные сказки, шмыгала носом и ничего не говорила о себе. О девочке с разбитыми коленками и синяками под глазами. О его лучшей и единственной подруге по имени Чара, которая теперь неизвестно где. Он понимал, что такое общение могло бы шокировать маму и папу, но, завидев в глазах сына неподдельную панику и страх, Азгор практически сразу связался с полицией, велев им искать девочку-беспризорницу с теми приметами, что назвал ему Азриэль. Телефон молчал долго, слишком, мучительно долго! Глава полицейского участка то ли не искал девочку, то ли не желал отзываться по какой-то ещё причине. Азриэль не находил себе места и искал утешения в разговорах с мамой, заодно и рассказав ей о Чаре поподробнее. Она не ругалась, только молча качала головой, словно обдумывая что-то и поглаживая сына по голове. Он до последнего не хотел говорить им о Чаре, а вдруг они не поймут? Вдруг запретят общаться с ней, потому что у неё нет семьи? Но сейчас всё это было неважно, лишь бы она нашлась. - Тори, Азриэль! – папа ворвался в комнату, на ходу застёгивая рубашку и ища второй рукой пиджак, - Скорее собирайтесь, едем в больницу. Нашлась девчонка. В больнице было жутко и светло. Светло было от того, что в больницах так бывает всегда, а жутко потому, что про Чару практически ничего не говорили. Всю семью просто вели куда-то по нескончаемым коридорам, заставляя Азриэля крепко цепляться за мамину руку, словно он маленький. Но он же не маленький? Он ведь Пушистик-младший, чего ему бояться? О нет, ему-то уж точно было чего опасаться в этом мире. И сейчас причиной для страха было состояние его единственного друга. Чара не любила нежности, и уж точно не переносила жалости в свой адрес. Но почему-то многое из этого она попускала ему, снисходительно глядя на мальчика и позволяя себя обнимать. Позволяя тыкаться носом себе в плечо и бормотать: «Чара. Чара». Позволяя таскать себя за руку и кормить какими-то пирожками или маминой готовкой. Позволяя забалтывать её какими-то бессмысленными вещами, какими-то мечтами и детскими нелепостями. Азриэль сейчас отдал бы всё, чтобы увидеть её снова. Они зашли в белоснежную палату с одной-единственной койкой, на которой лежала Чара. Вокруг было светло и тепло, витал лёгкий, еле заметный, слой пыли, а майское солнце настойчиво лезло к ней в окно. Азриэль подошёл поближе, глядя ей в лицо. Наконец он мог разглядеть Чару такой, какая она на самом деле. Прекрасная светлая кожа с лёгкими редкими веснушками наконец открылась из-под плотного слоя уличной пыли, пятен грязи и подпекшейся крови. Словно её личико сияло, подобно звезде. Глаза были сомкнуты, теперь можно было рассмотреть красивые светлые ресницы и брови. Густые волосы, что прежде казались ему тёмными, оказались на поверку золотисто-каштанового цвета. А когда лучи солнца попадали на них, то пряди, рассыпанные по подушке, искрились золотом, словно волосы норвежской богини Сиф. Она мерно и спокойно дышала, кажется, обретая спокойствие во сне. Без страхов и сомнений. Прежде, чем она очнулась, прошло не так уж и много времени. За это время полисмен, что был в палате, рассказал Дриимуррам о том, что девочке, судя по всему, кто-то сломал ногу неподалёку от местной школы. Она отказалась говорить о том, кто это сделал, а сразу после отключилась от боли, после чего была доставлена в больницу. Мама вместе с полисменом вышла из палаты, желая поговорить о подробностях, а отец присел на маленькую табуретку, глядя, как трепетно Азриэль гладит спящую подругу по руке. - Как её зовут? - Чара. Хорошее имя, правда? – Азриэль ненадолго замялся, понимая, что этот разговор рано или поздно настанет, - Пап. У Чары нет семьи. Она совсем одна, и…она так и была бы одна, если бы я не пошёл однажды через главную улицу. Не знаешь, что с ней могло случиться? Она мне сказала, что убежала из дома по своим причинам. Только не сказала, по каким. - Жаль, малыш, но я не в курсе. Но, знаешь…мне кажется, мы можем это исправить. Где ты с ней встретился? - В…в подворотне. Я зашёл туда, чтобы купить чая с малиной, а она там сидит. Совсем одна. Вы ведь…не сердитесь за то, что я общаюсь с девочкой без семьи, правда? Она очень хорошая. - Даже думать забудь, сынок. Если бы не ты, она могла бы погибнуть одна. А насчёт её будущего, думаю, мы сможем найти хороший выход. Мне надо поговорить с твоей мамой, - на этих словах отец встал на ноги, потягиваясь и бросая ещё один взгляд на спящую девочку, - Ты герой, Азриэль. Ты своими словами, своим беспокойством, спас Чаре жизнь. Подумай об этом, хорошо? После этих слов он вышел из палаты, оставляя его с Чарой наедине. Он долго смотрел на свою подругу, даже когда она открыла ясные светлые глаза и горько улыбнулась ему, осознавая, что она в больнице. Когда пришли врачи и стали её осматривать, Азриэль стоял в уголке и обдумывал слова отца. Если бы не его любовь и забота, она и правда погибла бы. А теперь она покорно слушается медсестёр, а после – задирает нос перед полицейским, что пытается выяснить, кто к этому причастен. И только под давлением Азриэля и его просьб она наконец называет имя: Пинк Глоув. Это известный задира из общей школы, ему уже полные 15 лет, и он отлично боксирует. Всегда насается в перчатках без пальцев и яркой цветной бандане. Он частенько цепляет маленьких, самоутверждаясь за их счёт. И уж тем более ненавидит, когда ему сопротивляются. Он смотрел, как на поломанную ногу старательно накладывают один бинтик за другим, понемногу приводя её в состояние неподвижного гипса, как сама Чара при виде четы Дриимурров опускает глаза и старается как можно меньше разговаривать – только бурчит в ответ. А спустя время, когда она стала медленно, но верно идти на поправку, мама и папа решили сообщить Азриэлю замечательную новость – они удочерили Чару. Бездомная девочка много общалась с Азгором и Ториэль, когда те навещали её в больнице. Азгор много расспрашивал её о своём сыне, о том, как она относится к нему и что к нему чувствует. Ториэль же разговаривала с Чарой о её прошлой семье, из-за которой она была вынуждена бежать на улицу и бомжевать там, после чего тоже сильно прониклась к ребёнку и детально обговорила с ней, как она относится к тому, чтобы стать их дочкой. Чара закрыла лицо руками и из-под пальцев дала согласие. Азриэль не находил себе места от счастья, когда она переехала в общий дом. Когда она, переминаясь с ноги на ногу, прошла в светлую квартиру Дриимурров, молча озираясь и с трудом веря, что кто-то захотел взять её в семью. Чара очень долго привыкала к тому, что теперь у неё есть мама, папа и братик. День за днём, путём медленной, но верной установки доверия, они убеждали девочку в том, что она больше не одинока. Сперва она только Азриэлю и верила, регулярно скрываясь за его спиной и не желая показываться перед сверстниками. Ей было очень трудно поступить в новый класс, но с помощью поддержки братца она преодолела страх и даже обрела новых знакомых, которые неплохо к ней относились. Пара любопытных девочек, что предложили вместе с Азриэлем показать ей школу. Вечно интересующийся всем подряд мальчик, что хотел вовлечь Чару в клуб активистов и в театральный кружок. Да и остальные одноклассники её не задирали, вопреки любым страхам. Азриэль хорошо помнил, как она начала понемногу ладить с его родителями. Как мама предложила Чаре сходить вдвоём в магазин и поискать ей новенькую одежду, какую та сама себе захочет. Чара очень долго отказывалась, твердя, что в этом нет никакой нужды, но однажды наконец дала согласие, и они с Ториэль пропали на весь день. Вернулись они только около семи часов вечера, с кучей вещей в охапке, большим пакетом продуктов и счастливыми лицами, а спустя пару минут сияющая Чара уже меряла новенький, с иголочки зелёный свитер с одной широкой жёлтой полосой. Её попросили перемерять всё, что они купили, в том числе и даже парочку платьев, в которых она, как оказалось, смотрелась ещё прекраснее. Потом мама своими руками подстригла Чару, создав вместо спутанного клубка волос аккуратное каре с ровной чёлкой, что теперь позволяла с лёгкостью увидеть глаза. Папа, в свою очередь, буквально растворился в Чаре, когда узнал её получше. Во многом её поощрял, регулярно играл с ней и носил на руках, называя маленькой принцессой, отчего она хохотала и смешно пихалась. Отдельного упоминания стоит тот день, когда к школе готовился маленький локальный праздник, связанный со столетием со дня её открытия. Азриэль уже умел танцевать, а вот Чара – ещё нет. Учиться танцевать с братом она отчего-то застеснялась и заявила, что не пойдёт на праздник. И тогда Азгор, вставая с дивана, тепло улыбнулся и, подойдя к девочке поближе, протянул ей руки, что были тогда размером едва ли не с её личико: - Разве настоящие принцессы могут сбежать с бала? Ну ладно тебе. Давай я тебе покажу. Смотри, - и, когда Чара дала ему обе свои ладошки, он попросил её аккуратно встать ему на ноги и повёл в неловком танце. На его фоне она выглядела маленькой куколкой, которая медленно, но верно обретала уверенность в том, что теперь, кажется, у неё есть семья. Чара очень много ела, но практически совсем не набирала вес, оставаясь худенькой. А потому, практически сразу Ториэль отдала их обоих на балет. Чара очень сильно смущалась того, что происходит вокруг – нелепой пачки, странных костюмов и сверстников, в то время как Азриэль пришёл в полный восторг. У дня сложился определённый распорядок: завтрак утром, школа, балетная секция, а после – недолгая прогулка и возвращение домой. И каждый раз для этой прогулки они выбирали невероятно странные места. Это могла быть стройка, на которой Чара учила его поджигать покрышки и скатывать их по холму в болота, пустынные просёлочные дороги, яблоневый сад где-то на окраинах. Но больше всех этих мест оба они любили подсолнуховое поле. Когда в середине лета, даже ближе к концу, оно наливается огромными яркими цветами, то детей Дриимурров оттуда вытащить было просто невозможно. Они могли играть и бегать по этому полю часами, а иногда, ближе к вечеру, просто садиться среди цветов и наблюдать за тем, как солнце медленно садится, окрашивая небеса в кроваво-красный цвет. - Я тебя люблю, Чара, - он улыбался, переведя на неё взгляд. Она лишь снова по-своему усмехнулась, - Нет, правда. Я с тобой никогда не расстанусь. Я на тебе женюсь, когда вырасту. - Дурень, на сёстрах не женятся, - она рассмеялась и слегка толкнула его в плечо. Повисла недолгая пауза, Азриэль снова перевёл взгляд на закат, прижмуриваясь от последних лучей солнца. Скоро надо будет вставать и идти к остановке, ехать домой. И, когда он уже успел задуматься о совершенно других вещах: о том, что папа уже неделю думает о новом гербе для города, и о том, почему же нынче нельзя жениться на сёстрах, Чара встала на ноги и, наклонившись к нему, коротко и ласково поцеловала в щёку. Практически сразу после этого она, громко смеясь, развернулась и припустила по полю прочь, к трассе: - Чего застыл, пушистик? Догоняй! И только спустя несколько секунд он заставил себя подняться и на уровне интуиции побежать следом, на её голос, рассекая кое-как огромные яркие подсолнухи. И только один привлёк его внимание. Самый высокий и огромный из всех, он походил на само солнце. Азриэль еле-еле нашёл в себе силы сломать толстый стебель и, стиснув подсолнух в пальцах, примчаться следом за Чарой. Где-то вдали стал виднеться их автобус. - Чара! Чара! - Что такое, дурачок? - она всё ещё улыбалась, высматривая автобус. - На…держи. Этот цветок мы домой отнесём. Он мне почему-то тебя напомнил. Она взяла протянутый Азриэлем подсолнух, а улыбка на секунду сползла с лица. Чара прикрыла глаза и вдохнула терпкий подсолнечный запах, словно не она только что выбежала из поля с кучей подобных цветов. Солнце озаряло её прощальными лучами, она походила на ангела. - Спасибо тебе. Давай у нас в комнате поставим, - и, даже не дожидаясь ответа, она моментально перевела тему, - Наш автобус едет. Поехали домой, нас уже отец заждался. А буквально тем же вечером у города появился новый герб, и на нём был изображён большой и яркий подсолнух, который Азгор увидел у своих детей в спальне, собираясь выключать свет. Она подсаживалась с ним рядом, когда он старательно разучивал новую мелодию за большим роялем в гостиной, и внимательно слушала, о чём-то мечтая сама с собой. Из-за неё он влез в первую в своей жизни драку, из которой оба Дриимурра вышли победителями. О, как же он тогда сиял, как был горд собой, ведь это делало его настоящим мальчишкой. Даже не так, уже мужчиной. Ведь он вступился за Чару, которую оскорбили, и защитил её честь. Чара учила его дворовым играм, а ещё они даже ухитрились приготовить по маминому рецепту пирог. Да уж, это была чистая победа маленьких Дриимурров. Правда, как оказалось, они что-то напутали, и потом Азгору было плохо. Но это не мешало Чаре улыбаться. Она вообще улыбалась много и часто за это время. Она была слишком счастлива, чтобы стыдиться. Чара стояла в своей комнате, точно напротив красивого высокого резного зеркала. Она стояла и молча смотрела даже не на своё отражение, а куда-то дальше, чем оно. В воспоминания, которые теперь казались ей лишь странным, но таким хорошим сном. В ушах всё ещё звенела каждая из его фраз, так чётко, как никогда раньше. - Я люблю тебя, Чара! - Чара, я разучил новую песню на фортепиано, хочешь послушать? - Не бойся, это ведь всего лишь одно па, давай я тебе помогу? - А сделай страшное лицо, как ты умеешь? - Я подловил тебя! Не снял крышку объектива, специально! Теперь ты улыбаешься без причины! - А давай, когда вырастем, всё-всё подсолнухами засадим? - Как это «кого я больше люблю»? Чара, я всех вас люблю одинаково, и тебя, и маму с папой. - Ты не могла бы заплести мне волосы? Мама немного занята, хорошо? Ай! Ай!... - Я тебя никогда не оставлю, Чара. Никогда-никогда. Помнишь? - Я всегда буду с тобой. Она резко ударила кулаком по стеклу, но оно не разбилось, нет. Оно, словно назло, предательски пошло трещиной, раскрошив лицо стоящего перед ним человека. А человека ли? Теперь и сама Чара не была в этом уверена. Она лютой ненавистью ненавидела то, что видела перед собой. Ненавидела тощее угловатое лицо, мешки под глазами и спутанное каре. Ненавидела тонкие руки и ноги, ненавидела эту дурацкую ночную сорочку, что висит на ней, как на вешалке. Ненавидела даже этот несчастно дёргающийся глаз. Да уж, Азриэль сейчас вряд ли гордился бы ей. Напротив, он наверняка снова качал бы головой из стороны в сторону, как китайский болванчик, а в его глазах снова замелькала бы дурацкая жалость. Чара ненавидела, когда её жалели. Когда проходящие мимо неё, тогда голодной и одинокой, люди только и знали, что квохтать о том, как же жизнь несправедлива к этой маленькой девочке. Ну конечно, ведь куда проще пробормотать пару слов, чтобы показать, что тебе не насрать, а потом идти себе дальше, забыв спустя полминуты о любой несправедливости. Её тошнило от этого. Её тошнило от людей. И, что самое страшное, её тошнило даже от самой себя. От тонкой, похожей на подростка, девушки 22-х лет отроду, что до сих пор живёт с отцом, спит в детской спальне и выглядит как наркоманка. Она развернула зеркало к стене и вернулась к кровати, забираясь под мягкое тёплое одеяло. На часах было пять утра, предрассветный холод не давал ногам согреться. Она вспомнила, как когда-то, в одну из ночей, ей неожиданно стало очень больно. Ей с таким трудом верилось в то, что после всего пережитого у неё снова есть семья из совершенно незнакомых ей людей. Что любой из них имел бы полное право от неё отвернуться, но в итоге она делит с ними кров на правах их дочки. Они покупают ей одежду, играют с ней и кормят её, всячески опекая. У неё появился брат, что вечно насается за ней с горящими глазами, тепло обнимает, тыкается носом и бормочет «Чара, Чара». А заслужила ли она такое отношение? Ей тогда показалось, что в любую секунду она проснётся, и все эти чудесные люди окажутся лишь сном. Сердце закололо и стало так больно, что она не выдержала и заплакала, давясь слезами и заглушая их подушкой. Но это не помешало Азриэлю её услышать. Он незаметно поднялся со своей кровати и, подойдя поближе, закарабкался к ней под одеяло, обнимая под ним и стискивая покрепче. Вот он, настоящий, живой, и ни в коем случае он ей не снится. Он тогда ничего не говорил, лишь слушал её слёзы и обнимал, избавляя от навязчивого холода с улицы. А она нашла в себе силы только на то, чтобы шепнуть на ухо одно-единственное, полное слёз и трепета «Спасибо». Как же хотелось, что бы сейчас случилось точно то же самое. Она готова была молиться кому угодно, лишь бы перестать просыпаться по ночам от того же ноющего чувства в груди. Перестать ненавидеть себя и хоть сколько-нибудь почувствовать ту самую светлую надежду на то, что всё переменится. Но всё рухнуло. Не было теперь ни Азриэля, ни даже мамы, которая теперь ушла в монастырь с концами. Остался только отец, всё тот же Большой Пушистик, вот только потускневший и куда более кроткий, чем даже при маме. Да, она отдавала каждый приказ о смерти от его имени. Она очернила его образ в глазах людей до безвозвратного. Его руками и руками его людей она убила каждого из них всех. Она лично уволила Гастера, который посмел заявить, что зря Дриимурры вообще удочерили её. А ведь она не хотела такого исхода, ведь Гастер всегда умел молчать. А вот его жена – очень вряд ли промолчала бы. Азриэль не знал об этом подделанном приказе, что она отправила агентуре, будучи совсем маленькой девочкой. Гастер был уверен, что это наказание за подпольные эксперименты, что он проводил втайне ото всех, но нет и ещё раз нет – Чара всегда мстила лично. Даже когда была ребёнком, ведь детство у неё попросту отняли. - Довольно странно, не находишь? Сперва родить ребёнка, а потом просто его задавить, - она смотрела прямым невидящим взглядом на фото, что стояло на прикроватной тумбочке. Восьмилетний Азриэль празднует день своего рождения. Сколько счастья, сколько восторга в глазах. И там же она, где-то рядом, глазеет на него и улыбается, - Что думаешь? Она попыталась смоделировать в мыслях его ответ, но получалось плохо. Слышались только какие-то нелепые старые фразы, что он так любил повторять в разговорах. От них хотелось только громко рыдать, не переставая, как последняя истеричка. Но Чара не хочет и не может, она снова давит слёзы в себе: - Пушистик, вернись. Она тянется за мобильным и привычным жестом набирает номер, который в последнее время становится нужен ей всё чаще и чаще. Она понимает, что очередной звонок бессмысленен, что прошло уже много лет, и Азриэля теперь никто и никогда не найдёт. Но вдруг именно теперь, именно в этот раз отзовётся хоть кто-нибудь, способный ей помочь? - Полиция, я вас слушаю, - раздался мужской сонный голос. - Здравствуйте, - она снова простуженно хрипела, безжизненно глядя в потолок. - Чем я могу вам помочь? - Скажите, вы…не видели моего брата? Повисла пауза, кажется, полисмен кое-как соображал, кто же ему на самом деле звонит. - Мисс Дриимурр, это опять вы? Ложитесь-ка вы спать, даже шести утра нет, - получив в ответ молчание, он, кажется, встревожился, - Мисс Дриимурр? - Да пошёл ты нахер, - она сбросила вызов и вновь свернулась в кровати клубком. Они всегда отвечают одно и то же, они никогда его не найдут. Они тупые и ленивые, они ничего не хотят делать, чтобы кому-то помочь. Жив ли Азриэль? Она не имела ни малейшего понятия. Знала только то, что без него всё снова медленно, но верно покрывается серыми красками. В какую-то минуту она вспомнила о Фриск. Совсем скоро планируется большой рок-концерт, танцевальный фестиваль, на котором актёрам предстоит изобразить множество видов танцев. Она хотела позвать на фестиваль Фриск, чтобы она выразила собой балет. Кто, если не Фриск? Миниатюрная, крошечная и милая, будто ребёнок. Всегда спокойна и безмятежна, уверена в своих действиях. Она тёплая, как та фруктовая сангрия, и мягкая, как вот это одеялко. Чара поплотнее укуталась в него, уходя своими мыслями в совсем другую сторону. Да уж, Азриэль и Фриск наверняка поладили бы, если бы им довелось встретиться. Это стало порождать новые вопросы из тех, что так сильно мешают людям спать. Какая Фриск была, когда была ребёнком? И каким бы вышел в итоге взрослый Азриэль? За её фантазиями она и не заметила, как веки снова стали смыкаться. Электронные часы, мерно мигая, уже показывали 6.30. Ноги, кажется, уже согрелись, не раздражая вечным холодом, а под дверью комнаты загорелся свет. Кажется, папа встал. Король без королевства снова собирается нести свою бессменную вахту над ней, над тем единственным, что осталось от семьи. В какой-то степени она ощущала себя разлучницей, и до чего же это было тошнотворно. Папа до последнего отказывается расстаться с ней и отпустить. Не принимает того факта, что она уже выросла, и всё ещё опекает, будто маленькую девочку. Она уже взрослая, но он всё ещё кажется ей огромным. А если уж дело доходит до объятий, то сердце просто надрывается от того, насколько сильно она чувствует себя крошкой. Он всё ещё с лёгкостью хватает её на руки, даже кружит иногда. Вот только теперь она всё реже и реже даёт это делать. Дверь комнаты приоткрылась, и Чара поспешно сомкнула веки. Азгор вошёл в комнату, уже полностью готовый покинуть семейный дом и ехать в офис – белый костюм, тёмная рубашка и галстук. Рыжая борода с вкраплениями седины аккуратно лежит на воротнике, а глаза светятся теплом. Он подходит и негромко закрывает шторки, ведь днём, когда вылезет солнце, оно может помешать Чаре спать. От него пахнет странным одеколоном и выпечкой – кажется, он снова пытался повторить мамин фирменный пирог. И, видимо, снова безуспешно. - Добрых снов, солнышко, - он склоняется над ней и коротко целует в лоб, слегка щекоча бородой. Невыносимо тёплый, невыносимо добрый и кроткий. Он улыбается, не умея налюбоваться на дочку, и выходит из комнаты. Чара открывает глаза, ощущая знакомые едкие боли в сердце. Где же ты, Азриэль? Почему сейчас не можешь снова прильнуть и обнять, как тогда? Она жмурится и снова хочет разрыдаться от жуткого, давящего чувства вины. Хочет вцепиться в подушку и громко, надрывно плакать, словно она снова дитя. Плакать так громко, чтобы весь свет услышал, насколько же сейчас ей больно, мерзко и одиноко от всего, что она натворила. Пусть услышит хоть кто-нибудь, хотя бы малышка Фриск! Кто-нибудь! - Удачи тебе, папа. Чара не плачет. Ведь Чара уже давно не маленькая девочка.