«И не будет империй, не будет таких держав, сколько те бы ни мнили о жалком своем величьи, что в муку не сотрутся, как зернышки в жерновах…»
Каменный дом слегка возвышался над площадью, и Но́йра возвышался вместе с ним — ничего, что стена холодная, словно могила, и спина уже напрочь замерзла. Среди столпившихся внизу людей мелькали каратели в своих синих одеяниях и коричневых кольчугах поверх. Нойра не двигался. Казалось, стоит только моргнуть — и все закончится, а он не увидит. Те мужчины, что были выше него, почти не заслоняли помост. Вот и хорошо, ведь стоит только подойти поближе, как он сразу попадется на глаза магу какому-нибудь или палачу. А ему это не нужно, совсем не нужно. Сколы и царапины на плахе побурели от крови — устрашение для тех, кто не устыдился еще своих деяний и не покаялся перед карателями. А смертники… А смертникам все равно, где и как им головы рубить будут. Сегодня маг сдернет, как пить дать сдернет. Зря, что ли, Нойра выходит из дому и глазеет на казни? Кого только не видывал этот помост: и нищих в лохмотьях, и лордов в расшитых камзолах — камзолах окровавленных, и леди в платьях с блестящими каменьями — платьях разорванных… Если сегодня маг таки сбежит, то он, Нойра, совершит нечто такое, на что прежде никогда б не отважился. Такое, отчего люди перестали б шарахаться и морщиться при виде его кривой рожи. Хорошо все же, что он сам не маг… и плохо. Будь он магом, все бы хотели его поймать — и никому б он не дался. Оскорбления и свист вспороли воздух, как нож старую подушку. Нойра увидел невысокую девчонку: она шла между карателями так прямо, как только позволяли стянутые за спиной руки. Казалось, даже сквозь шум слышно было, как скрипнули ступени, когда ее завели на помост. Нойра весь подобрался. Ух, как же хотелось сделать что-то такое… такое… Только б у нее духу хватило деру дать, только б хватило… Она гордо вскинула голову, и темные волосы разметались по плечам и лицу. В груди Нойры что-то дрогнуло. Красивая. Даже очень. Смуглая рука палача легла ей на голову, но девчонка яростно дернулась и вырвалась. Камень, посланный из толпы, угодил ей в плечо. Толпа бушевала, волновалась, наползала на помост, как рать на городские стены, и голосов их нельзя было различить. Нойра рвано выдохнул. Я бы помог, честное слово, помог — но не могу. Не выйдет. Их много, слишком много, они разорвут его на куски, изобьют до смерти, приблизься он хоть немного. Сбить бы палача с ног да бежать — авось и затерялся бы в переплетении паутин-переулков, да только прыть подведет, как пить дать подведет… Еще ведь ни один маг не сдернул, сколько Нойра ни шатался по площади среди зевак, сколько ни пялился на плаху. Он все ждал, что хоть один из приговоренных, когда голову его на подпору положат, обратится в птицу и взмоет к небесам, оставив в дураках дурака-палача. Чтоб знал, как двенадцать плетей заместо десяти давать! Кто знает — может, маги тоже дураками были и додуматься не могли до побега, а может, держало их что-то. Тот, кто над карателями, ведь тоже не лыком шит, ой, не лыком, а иначе от него бы все подопечные давно поразбегались. Слеза чиркнула по грязной щеке девчонки. Не выдержала схватки с собой, понял Нойра с неожиданной жалостью. Я бы помог, честное слово, помог… Палач схватил ее за волосы, раненым конем вздыбился людской крик… И веревка на руках ее вспыхнула.***
Ее вели, и серое небо нависало над ней грязным льдом в черных потеках ила. Руки, стянутые веревкой за спиной, не давали выпрямиться — унизительно, унизительно и… неправильно. Сколько ей? Шестнадцать? Или меньше? Кричащие и бранящиеся люди затихли. Она ступала, и каратели шли по бокам от нее: один был мрачен, губы другого изогнулись в усмешке, липкой, как тина. У обоих на поясах висели мечи, у обоих — колчаны и гибкие луки за спинами. Толпа расступалась, давая дорогу, точно разошедшаяся по шву ткань. Взвился ветер, путая сливово-темные волосы девушки, но она не опустила головы. Ала́ндар чувствовал, как желваки играют на челюсти. Пальцы так вцепились в поводья, что, казалось, больше не разогнутся. Она юна и красива — так за что ей это, за что? Ее единственный грех в том, что она родилась с силой, которая всем ненавистна, — она и бесчисленное множество других. Каратели отошли к помосту. Напряженные, готовые схватиться за оружие, если она попробует сбежать — вот только тогда толпа разорвет ее раньше. Если б ваших детей вот так убивали, горели бы ваши глаза, как горят сейчас? Палач толкнул девушку к плахе. Она подняла голову, бесстрашно взглянула на людей — хорошо держится, да только веревки до крови растерли руки и синяки укрыли тонкую кожу на шее. Свист и брань посыпались на нее, и слеза прочертила белую линию по щеке. К демонам, к демонам все. Аландар потянул поводья, и конь пошел вперед, мимо плахи и мимо нее. Люди оборачивались к нему, и приветственные возгласы палицами ударили по ушам. Да какой он, на милость, принц, если не может даже защитить людей Онатама, своих людей? Выходит, он ничем не лучше отца. Ничем не лучше… Ядвига. В висках пульсировало, и яростный шум затопил разум. Проклятые казни магов! Кровавые, нарочито показушные — мерзость! Множество раз он говорил отцу, что Онатам не нуждается больше в подобном, но тот лишь отмахивался. Если бы об этом сказал Ядвиг или один из советников, все было бы иначе — но он не Ядвиг. А значит, и действовать ему иначе. Аландар выдохнул сквозь зубы: — Феррезуо аммерео! Яркое зарево разлилось по площади. Он обернулся, когда взметнулись грязные юбки и девушка бросилась прочь, сквозь растерянную толпу. На миг сердце возликовало — беги! Беги и живи, будь ты неладна, и никогда больше не выдавай себя… Каратель метнулся к ней и повалил на землю. Второй выхватил меч, но толпа отпихнула его, и сотни рук вцепились в нее, сотни ног врезались в каменные плиты. Крик взвился в воздух, крик раненой чайки, — и оборвался. Рев морским шквалом взметнулся над площадью. На скаку Аландар ворвался в толпу, и люди повалились на землю. — Прекратить! Прекратить!!! Те, кто устоял на ногах, отхлынули от него почти смущенные, а она осталась лежать на земле: разорванное платье спадало с плеч, по лицу текла кровь, но ни стона, ни вздоха не сорвалось с губ. — Встань! — приказал Аландар и протянул руку. Она обожгла его взглядом и поднялась сама. Ее пренебрежение пантерой вогнало в душу когти. Лишь бы не показать перед этими людьми, как он уязвлен… Спасти ее, забрать с собой… И как он, скажите на милость, сделает это? Он не может назвать ее невиновной — собравшиеся ведь ждут козла отпущения с пеной у губ, и права отрицать приговор карателей нет даже у короля… Миг — и Аландар решился. — Будешь моей женой, — коротко бросил он. Толпа пораженно ахнула. Ну и пусть. Он спасет девушку, спасет ей жизнь, а с остальным разберется позже. Возмущенные вопли посыпались, как тухлые яйца на головы запертых в колодки, но Аландар не вслушивался. Девушка подняла голову и прямо взглянула в его лицо. Глаза ее горели, глубокие и темные, точно каштаны. Боги, да ей же не больше пятнадцати… — Хорошо, Ваше Высочество, — сказала она тихо. Едва различимое отчаяние сквозило в ее голосе, и Аландар вдруг с неожиданной ясностью осознал: она приняла его слова всерьез и не хотела быть его женой, но другого способа избежать смерти не видела. Один из карателей потянулся к луку, но замер, поймав его взгляд. Второй, тот, что старше и мрачнее, протолкался сквозь толпу. — Ваше Высочество, вы не можете ее забрать, — произнес он спокойно, но твердо. — Мы поймали ее, когда она зажигала огонь магией. И никто, даже сам король, не имеет права помиловать ее — повисло в воздухе невысказанное. Аландар знал. В который раз в душе вскипела ненависть — казнить бы всех тех, кто решил, что магов нужно уничтожить. Если бы только все эти люди узнали, что их король тоже… Он покосился на нее, опустившую глаза, и бросил: — Я знаю. Сказал же, что эта девушка будет моей женой. Или ты хочешь убить невесту принца? В конце концов, они те же стражники, а он их принц. В конце концов, всегда можно обменять жизнь на золотую монету — лишь бы не наткнуться на фанатика, что видит в убийстве магов свое единственное предназначение. Люди перешептывались, а каратель рядом стоял недвижимо, добела стиснув губы. Он не пытался препятствовать — никто из них не имеет права поднять меч на принца, пускай и допускающего такое вероломство, а словами Аландара не остановить. Они придут потом ко дворцу, целой делегацией, и потребуют ее обратно, но это все будет потом, не сейчас, в ином времени. И разберется он с ними тоже потом. Девушка неловко села на коня позади него и ухватилась за плечи Аландара — ее пальцы дрожали. Он вновь взглянул на людей. Ужас посмертной маской застыл на их лицах. Казалось, они даже дышать не смели. Я был бы королем лучшим, чем ты, Ядвиг. Он толкнул коня пятками, и в ушах засвистел ветер, унося прочь площадь, плаху и толпу.***
Казалось, все мышцы и кости окаменели. Проклятый принц! Забрал у него из-под носа такую девчонку!.. Злость бурлила и клокотала в груди. Казалось, даже шрам на лице горел. Духу не хватало его потрогать. Нойра и без того знал, что пальцы наткнутся на рытвину, шершавую и глубокую, как высохшая река. Или того хуже — на распухшую пустую глазницу… Люди уже расходились, возбужденно переговариваясь, а он все стоял, бессильно стиснув кулаки. Что ж, девчонка ведь сбежала — пускай и не сама, пускай ей помогли, но она была первой из магов, кому это удалось. Значит, по чести Нойре сдержать обещание. Он поднял глаз, и губы дрогнули против воли в подобии робкой улыбки. Никто не видел, но он-то все подмечает, все — тщеславный принц освободил ее, и ума не надо, чтобы понять: он маг, он веревки сжег! Смех сдавил горло. Нойра не скажет карателям, ни за что не скажет. Пусть поломают свои дурные головы, а принц будет ему должо́н. Ведь стоит ему только подойти, как они с бранью погонят его прочь. Дворец возвышался на холме, огромный и непоколебимый, настоящая твердыня. На остром шпиле, едва различимое, горело знамя королевского рода — он не видел, но знал, что там какая-то большая птица на красной ткани. Нет, нет, нет, это безумие. Если его поймают, если только поймают… «Хватит», — одернул себя Нойра и, ссутулившись, направился в ближайший переулок. За домами оживленно гудел рынок, и запах гнилых овощей въедался в нос. Солнце, на миг промелькнувшее в прорехе туч, вновь исчезло. Он вперил взгляд в белую плесень на стенах. Обокрасть дворец — а особенно покои этого несносного принца — истинная проверка его мастерству. Вот что Нойра сделает. Вот что прославит его. А если попадется, хоть сгинет с честью!..