* * *
Синее платье было таким обтягивающим, что в нем невозможно было нормально дышать. Не то паутина, не то узор из белоснежного кружева облепил руки, распадаясь у кончиков пальцев длинными рукавами. Вырез был глубоким до неприличия, но грудь надежно закрывали цветы того же белого кружева, похожие на морозные узоры. Они взаправду были вылитый мороз – колючие и неприятные. Юбка так мешала привыкшим к брюкам и свободе ногам, что она перебирала ими мелко и быстро, отчаянно стараясь не упасть. Рваный подол напоминал какой-то адский цветок. Точь-в-точь чопорная сестрица Дей, вяло подумала Василиса, глядя на себя в зеркало большого туалетного стола, вырезанного из куска мрамора. Ее пышные, непокорные волосы оказались каким-то образом обузданы: их уложили в замысловатую прическу, украсив отдельные пряди бусинами из сверкающего жемчуга. Лицо Василисы, обычно просто бледное, стало мертвенно-белым из-за обилия пудры. Уголки губ грустно опустились, глаза потухли. По дороге домой она ужасно переживала. Как она войдет в холл? Что сделают родители? Вызовут священника для того, чтобы изгонять из нее бесов? Что они скажут друг другу, когда она ступит на порог дома? Она рассчитывала, что Мандигор поможет приготовиться ей к официальному мероприятию, скажет, что говорить и делать. Особенно после случившегося-то покушения на бедолагу Рэта! К слову о Рэте… С ним, похоже, предстоит отдельный разговор… Но Рэт молчал, даже не смотрел в ее сторону. Василиса взглянула на входную секцию, старательно сдерживая очередной приступ неподконтрольного хохота. Вот только до смерти обиженных ей не доставало! Ну ничего, сейчас она поведает всему своему святому семейству о подвигах этого «благороднейшего господина»! Когда Василиса только-только вошла вверх по ступеням, на лестнице вдруг показалась высокая узкая фигура дедушки Родиона в изумрудной бархатной курточке и домашних туфлях. Обычно дед никогда не выходил из своего кабинета, ждал – ведь к нему непременно придут сами. Но это действительно был он! Родион Хардиус Огнев подошел к ней, взял ее лицо сухими узкими ладонями и едва ощутимо поцеловал в лоб. — Вот и вернулась блудная дочь, м-м? — даже когда он шутил, его лицо оставалось таким же, каким бывало, когда он злился. — Очень вовремя. С возвращением, — с лукавой хитринкой дополнил дедушка Родион. От этого тона в душе у нее что-то пробудилось, будто крохотный голодный червячок. Ко всему прочему, при слове «дочь» Василиса невольно посмотрела в сторону отца – ее так и пришпилило к месту строгими непроницаемым взглядом. Нортон-старший явно остался недоволен тем представлением, свидетелем которого он стал. Тем не менее он не проронил и слова: и он, и матушка списали все на расшалившиеся нервы. — Ну вот и ты, наконец, — вздохнула показавшаяся в отдалении бабушка Нерейва. А потом вдруг улыбнулась. По-настоящему, так, что на выхоленном лице появились морщинки. — Добро пожаловать домой. После на Василису словно из ушата обрушилась забота. Она привыкла к такому поведению матери и бабушки, но вот мужскую половину семьи как подменили. Они интересовались абсолютно всем: здорова ли она, не болит ли у нее ничего, не страшно ли было, как она перенесла все это, каковы пираты в целом, получилось ли у нее успокоиться или нет, как дорога домой. Все эти разговоры велись в Обеденном Зале за вкуснейшим ужином, под какую-то оперу Моцарта (вроде бы «Дон Жуана», новая служанка лениво играла ее на фортепиано), материнский запах сирени, звон тарелок. Все это так напоминало Василисе о детстве, когда она еще верила, что отец ни за что не захочет избавиться от нее. На ее лицо непременно бы навернулись слезы, если бы она еще умела плакать. Как будто не было ее морского путешествия. Как будто она вечно стремилась остаться здесь… Даже Норт-младший, который сидел на почетном месте рядом с отцом, не раздражал Василису как раньше. Его холодные черты вдруг поразительно смягчались каждый раз, когда он поворачивался к младшей сестре, а в улыбке появлялось что-то ласковое, уютное, теплое. Она никогда не видела, чтобы кто-то улыбался так, как это сейчас делал брат. Только Захарра. Вспомнив о ней, Василиса выронила вилку – та плюхнулась в жаркое с неприятным, чмокающим звуком. Странно, но, только-только усаживаясь за стол, девушка дала себе твердый наказ ничего ни есть, разве что, чуть-чуть, чтобы показать родителям свое недовольство приглашением к ужину Рэта, а потом… она просто не сумела удержаться. На нее вдруг напал такой сумасшедший голод, что Василиса, пожалуй, в одиночку была способна смести добрую половину всех блюд. Ее грело абсолютно все. Даже холодно-роскошное убранство комнат. Как будто витые подсвечники-змеи способны излучать уют! А потом слово взял Рэт. И камин в ее груди залили ведром ледяной воды. —… Возможно я потороплюсь, но все же заявлю наперед: я вовсе не пират. Мое имя – виконт Рэт д`Эре, я лотарингский дворянин, вынужденный бежать в Англию от знамени Революции, — неожиданно заявил он и внимательно посмотрел на Василису, отчетливо давая понять, что вся его речь будет предназначена именно ей и что все остальные уже ее слышали. «Что ж, — хладнокровно подумала она тогда, — посмотрим, что же ты будешь нам врать». И квартмейстер вдруг насмешливо улыбнулся, точно прочитал ее мысли. Василиса давно успела понять, что ее поведение его порядком позабавило. И теперь Рэт тешился мыслью, откровенно радовался, что сумел произвести такой сильный фурор. Ну ничего, она попробует вести войну его же оружием… И тогда… посмотрим… — Теперешняя французская власть мне претит, — продолжил он, затем на мгновение замолчал: похоже, взвешивал свои слова, – сомкнутые губы шевелились, словно у него во рту было что-то очень неприятное. — Si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies toutes les atrocités de cet Antichrist… — Ma parole, j`y crois, — фамильярно вмешался дедушка Родион, обежав глазами все свое семейство: Нерейву, обоих Нортонов, невестку и, наконец, Василису. Затем, иронично сощурившись, он ссутулился, став весьма маленького роста, точно полагал, будто они не поняли, что речь идет о пресловутом Bounaparte, речь о котором сейчас ведется абсолютно во всех салонах: и приличных, и не очень. — … je ne voue connais plus, — закончил Рэт этот довольно дерзкий выпад. А потом, будто опасаясь его, аккуратно дополнил: — Je vois que je vois faus peur. — Он поправил перчатку, виновато оглядев все семейство Огневых (не доставало только Дейлы). Однако как только родители ободряюще кивнули, его глаза успокоились. (Если вы позволите себе защищать все гадости этого Антихриста <…> Право, я верю, что он Антихрист <…> я вас больше не знаю. <…> Вижу, что я вас пугаю. (франц.) Василиса промолчала, с некоторым неудовольствием отметив для себя его чисто лотарингское картавое произношение и чисто лотарингский аппетит: Рэт действительно частенько запускал жадную вилку в очередное кушанье. Его скуластое лицо, казалось, немного пополнело от съеденного. И от созерцания этой картины чревоугодия у Василисы внезапно разболелся живот. — Но я не могу придумать ему другое название после всего содеянного, — продолжал он по-французски. — Я в первую очередь француз, потом лотарингец, а потом уже англичанин (моя мать была вашей соотечественницей), и, как француз, я могу взять на себя смелость заявить, что ненавижу господина Бонапарта. Моя страна была прелестна, она была смиренна, спокойна и ярка, как голубая вода в безмятежном море. Но сейчас она утонула в крови и войне. Скольких моих родственников, друзей, знакомых приговорили к встрече с мадам Гильотиной! Я едва у нес ноги из родных мест, слава богу, во время переворота меня не было в столице… — он снова принялся шевелить губами, очевидно этот жест у него действительно означал глубокое омерзение к рассказываемому. Внутри Василисы тут же что-то щелкнуло, а потом в его сознании пробудился голос, отдаленно похожий на голос Фэша, настойчиво шепчущий: «Слава не богу, а дьяволу!». И просто отмахнуться от него девушка не могла – напротив, от одного звука этого голоса ей хотелось рычать, как разъяренной тигрице. — Мы столько наслышаны об этих ужасах, месье д`Эре! — внезапно заверил его Норт-младший, изящно и по-светски смял точеными пальцами свой носовой платок. Его аккуратное лицо с горделивым подбородком вначале опустилось к тарелке, затем наоборот резко поднялось, будто он хотел откинуть длинные волосы (вот только, признаться, длинных волос у него и в помине не было, брат даже стригся короче, нежели того дозволяла мода). Он был вылитый отец, только на двадцать лет младше. И если господин маркиз частенько походил на бесчувственную вырезанную из дерева статую, то юный маркиз – на чувственную древнегреческую: все в нем было элегантно, сглажено; однако же от каждого его плавного, ленивого, будто бы женского, движения веяло неподдельной мужской силой. — И все же, никто из нас, англичан, неспособен представить того, что произошло в действительности. Нам не остается ничего, кроме проявлений сочувствия, которые – я уверен – вам тоже, что мертвому припарка. Тем не менее, революция внушает… ужас. Тот же, что чувствовали вы, французы, сто пятьдесят лет назад, когда революция прогремела у нас. Василиса посчитала его слова немного патетичными, но едва ли не впервые в жизни она откровенно радовалась тому, какой ее брат язвительный циник. Англичане никогда не любили французов. И он воспользовался этим: дал понять, что эта смута для Англии – давным-давно пройденный этап. И на лице у Рэта запульсировала жилка. Он понял, что благодарные должники решили поставить его на место. Ну или, по крайней мере, один из них. Почувствовав невольную поддержку старшего брата, Василиса немного воспряла духом и, в порыве нахлынувшего облегчения, закинула ногу на ногу. Со стороны кресла дедушки Родиона послышалось шевеление. — … Что конкретно повергло в шок общественность, включая меня самого, — продолжал Норт, — так это казнь малолетнего герцога Энгиенского. Какое бесчестье! казнить беззащитного ребенка! «Красный принц» (одно из нераспространенных прозвищ Наполеона) уничтожил не его, а иллюзию возведенного благополучия. Разве хорош тот режим, что убивает детей? Разве это режим? Это деспотия! Я слышал, будто даже его министры выступили против, будто даже этот чертов лис, этот Талейран, как вы его называете, отозвался так: «С'est plus qu'un crime, c'est unefaute» (Это больше, чем преступление: это ошибка (фр.), — вдруг заявил брат со свойственной юностью самонадеянностью. Похоже, он был доволен собственными познаниями. — То, что вы слышали, месье, подлая ложь! — моментально вскинулся Рэт. И Василиса тут же задумалась – играет ли он, или действительно возмущается? — Талейран всему виной, этот флюгер! Он не мог такого сказать, потому что сам возвел несчастного мальчика на эшафот, ровно так же, как возвел туда ранее лучших из нас! Мы, дворяне, верой и правдой служили государству. Моя семья даже была удостоена именем Эре, в память о содеянном, имя это с немецкого значит «честь» и «достоинство». И что теперь? Из некогда прославенного рода в живых остался только один я. А кто я? Что я могу сделать? Я – эмигрант, нас много таких. Даже Мортемары, наши маленькие короли, и те бежали, и куда – в Московию! (Пренебрежительное название Российской империи; его появление связано с периодом Московской Руси) Я же выбрал родину своей матери... Василиса не сумела сдержать пренебрежительной усмешки. Теперь она точно была уверена, что он играет какой-то дешевый спектакль. — О, я вижу, что ваша мать, — нагло прерывая поток французской речи английской, начала девушка, — вполне следовала традициям вашей семьи. Она нарекла вас по заслугам. (Непереводимая игра слов: rat в переводе с английского – крыса) Фэш определенно бы мог ей гордиться. И довольная собой Василиса окинула благородных родственничков победным взглядом. Отец нахмурился. Квартмейстер… простите, месье виконт продолжал вещать как ни в чем не бывало: — Многие знают, что Бонапарт стал вести дела с пиратами, в частности американскими, да и многими другими, теми, у кого вообще нет подданства, чтобы заключить Туманный Альбион в континентальную блокаду. И пираты, исконно английское явление, стали представлять для Англии еще большую угрозу, чем раньше. Поэтому я поступил на службу к коммандеру морским офицером. Необходимо искоренить эту общественную язву. Пиратство! пережиток времени! Да, я понимаю пиратство времен королевы Елизаветы, но сейчас это ни более чем… — Отголосок свободы, — замогильным тоном закончила за него девушка. Она внезапно осознала, что ни только Рэт, но и вся окружающая обстановка этой идиотской, неживой чистоты бесит ее до жути. Их Столовая всегда была образцом чистоты и помпезности. Сегодня же казалось, что в ней побывала лишняя бригада чистильщиков: чистота едва ли не слепила глаза. Сверкало все: холодный плиточный пол, серебряные подсвечники-змейки, кованные цветы вперемешку со змеями на длинных багетах, дюжина столовых приборов, подносы в руках дворецких, даже старая хрустальная люстра с гигантскими плафонами, до которой никогда не доходили руки. И все это было так неестественно, что внутри нечто далекое и слабое захотело взвыть. Она так внимательно смотрела на свое блеклое отражение в начищенном серебряном чайнике, что не сразу заметила: все до единого, не только Рэт и отец, повернулись к ней. — Такой глупый, в чем-то наивный и… да, примитивный, не признающий свободу других, — тихо, даже слабо говорила она, хотя слова ее отскакивали от темных стен громким эхо. — Но все-таки это отголосок свободы. Все к ней по-разному стремятся, а иногда рвутся так сильно, что попадают под топор палача… И не все из них виноваты, — она посмотрела прямо в стеклянные глаза Нортона-старшего, с удивлением обнаружив, что у нее даже голос не дрогнул. А потом вдруг улыбнулась уголком губ. — Это может начаться, как наивная война с химерами. А кончиться победой внутреннего демона… которого не заметишь вовремя… Василиса сама поразилась, насколько спокойно и безразлично звучали ее слова. Можно подумать, она говорила о каком-то постороннем объекте: о картине, к примеру, или безвкусной статуе. — Химеры… демоны… — пробормотал Родион Хардиус; а потом закончил ассоциативный ряд, заговорщицки хихикнув: — лорд Байрон. У отца задергался подбородок, он открыл было рот, чтобы что-то заявить, но внезапно столкнулся с повелительным жестом бабушки Нерейвы. — Дорогая, — строго сказала бабушка, — ты еще слишком молода, чтобы рассуждать о подобных вещах… — она сжала губы, принимаясь оглядывать все семейство. — Просто очень трудно подобрать слова таким образом, чтобы не потерять мысль и чтобы… тебя верно поняли. Иначе все решат, что ты несешь… — Чушь, — в лучших традициях Огневых договорил за нее сын. Лисса и Нерейва посмотрели на него с осуждением. Но он только сильнее откинулся на спинку кресла. Это был по-своему удивительный жест – точно палка упала, а не живой человек. Все говорило о том, что он начинает выходить из себя. Впрочем, до состояния Василисы ему было еще далеко. — Лучше уж нести чушь, чем позорно лгать, как он! — вскинулась она, кивнув в сторону Рэта. Она даже не удосужилась обратиться к нему как подобает. — Где твои манеры?! — прогремел отцовский голос. — На помойке! — немедленно парировала Василиса. Однако в этот раз она все же не решилась посмотреть на отца. Наверняка у него глаза на лоб вылезли. Она кусала губы и с меланхоличной безнадежностью изучала убранство комнаты. Шторы, зеркальная стена, в которой отражался весь стол и из-за которой казалось, что родственников в два раза больше (упаси Господь!), арка вместо двери, огромный герб на стене, снова шторы... и духота! Она раздражала каждую клеточку мозга. Духота и далекий мурлыкающий голос дедушки Родиона давили на сознание тяжелой могильной плитой. Ей вдруг захотелось выскочить отсюда вон. Дико. Этого было делать нельзя. — Вы горячитесь, мисс, — давил на свое Рэт. — Я же просто хочу объяснить вам, что я совсем не виновен в том, в чем вы меня обвиняете. Я прекрасно понимаю ваши чувства. Я, по-вашему, пират, заявился в дом ваших родителей и теперь разглагольствую о том, какой я на самом деле хороший… Василиса передернула плечами – разве не так на самом деле? —… Но прошу вас, прошу, всего лишь дослушайте до конца. Я – морской офицер. Вот уже как четыре года наше отделение гоняется за командой Летучей Мыши… Летучей Мыши Эти два слова будто бы выжгли каленым железом в мозгу. … маленькое черное крыло на белоснежной шее… такое живое, точно его вживили прямо в кожу… Василиса дернулась, внезапно осознав, что ее сердце бьется где-то под языком. Заходится, выпрыгивает. — Какой… какой Летучей Мыши? — настороженно спросила она. — Так в определенных кругах называют капитана, который вас похитил, — вежливо пояснил Рэт, впиваясь глазами в ее лицо. Василисе казалось, что этот взгляд разъедает кожу. Сердце, которое еще мгновение назад прыгало у самого горла, резко кинулось вниз. Мгновенно закружилась голова. Она слышала его слова словно через толщу воды. — Так принято. Эдвард Тич – Черная Борода, Джек Рекхем – Калико Джек, Уильям Кидд – Кэп, Генри Морган – Кровавый Генри, Мишель де Граммон – Француз, — он выдержал эффектную паузу. — Обычно капитанам дают прозвище соперничающие группировки. А нам, офицерам, приходится учить все это, чтобы было проще их выследить. Его Величество лично обратился к коммандеру Беллману, моему начальнику, с приказом поймать Летучую Мышь, — в его голосе зазвучала неподдельная гордость от оказанной чести. — Видите ли, мисс, покуда пиратство слабеет, отдельно взятые пираты, напротив, способны становиться сильнее, опаснее для государства, да и в целом для мирового порядка. И если китайский император отчаянно сражается с мадам Цзин, то на долю английского короля выпали Черная Борода и его ученик, Летучая Мышь. На данный момент они самые опасные и жестокие пираты Старого и Нового света. — И ненавидят друг друга, — совладав с собой, тихо прошептала Василиса. Шестеренки отчаянно крутились в ее голове. Она была уверена, что даже видит их. Учитель и ученик… ненависть… сигнальные флажки… Санта-Мария… Рэт… Девушка расправила складки платья и выдохнула. — Значит, дело было так, — твердо заявила она, так твердо, словно гвозди вколачивала. — Вы, морской офицер, исполняя приказ своего коммандера, решили, так сказать, внедриться в команду и получить власть. А потом, когда вы, виконт, стали бы капитаном, прошлого капитана сдали бы во власть Фемиды и справедливого королевского суда? Василиса катала на губах усмешку, пальцами водила по ножке бокала – она ждала ответа Рэта. Он протер губы надушенной кружевной салфеткой, затем положил ее на стол – создавалось впечатление, что он нервничает и тянет время. Но ни единый мускул ни дернулся на его лице. Василисе внутреннее вскипела: да он просто насмехается над ней! — Да, так и было задумано, — наконец подтвердил он. — А вы говорили отец, будто бы моя сестра несет чушь, — хохотнул Норт-младший, но, стоит отдать ему должное, хохотнул эстетично. — Да она Аристотель в юбке! (Аристотель считается основателем логики как раздела философии) «Ты даже не представляешь какой, братец!» — мысленно рассмеялась Василиса, наблюдая, как юный маркиз встает со своего места и принимается мерить шагами комнату. Его движения напоминали ход часового маятника. В голове девушки же завершались последние мыслительные операции. Пять… Четыре… Три… Два… Один… — Я вам не верю, — с пренебрежительной улыбкой, свесив голову на бок, заявила она. Драматизму она научилась у Фэша. Да и Рэт, вынуждены признать, приложил к этому свою унизанную перстнями руку. — Я не узнаю тебя, дочка, — мягко заметила мать, сжимая руку отца. Атмосфера в Столовой накалялась. — Вы бы лучше узнали, кто ОН на самом деле, — Василиса снова кивнула в сторону Рэта. Она бы могла ему поверить. Если бы не жила с пиратами. Если бы не Черная Борода. Если бы, зная о ненависти (как выяснилось на деле, весьма фальсифицированной) Черной Бороды к Фэшу, он не отправил бы их обоих к нему в лапы. На убой. На верную смерть. Она тут же почувствовала душевное удовлетворение от того, что не ошиблась по его поводу. Он действительно мерзкий предатель. — Чем вызвано такое отрицание? Я не… — попытался оправдаться квартмейстер. — Залепи дуло, попугай старого Флинта! — нервически рассмеялась Василиса, переходя на пиратский жаргон. — Да мне твои золотые клады – что губернатору Ямайки пять пиастров! Так что снимайся с якоря, пока тебе от капитанской дочки не досталось! (Замолчи, хитрый лис! Мне твоя ложь по барабану! Так что вали, пока хуже не стало! (пир. жарг.); капитанская дочка – это девятихвостая плетка) Шаги Норта-младшего стихли. Мигом стихло и все остальные звуки: скрежет вилок, стук пальцев и каблуков бабушки. Поэтому мамино восклицание, казалось, пронеслось по всему особняку: — Василиса! Как ужасно ты разъясняешься! — Я говорю на его языке, — усердствовала девушка. — Надеюсь, ты не будешь говорить на его языке в присутствии миссис Шеллинг. Василиса оказалась не готова к подобному заявлению отца. Миссис Шеллинг… Старая мегера, которая руководит смотром дебютанток. Она подумала, что ослышалась. — Мам, при чем здесь миссис Шеллинг? — А ты как будто не знаешь? — вместо матери ответил отец. Он поднялся так же, как и Норт, подступил к Василисе, но, как бы ни любила она его последние несколько часов, инстинкт заставил ее отшатнуться. — Мне удалось замять историю с твоим похищением, никто об этом ничего не знает, а виконт дал слово дворянина, что будет молчать, — Нортон-старший бросил благодарный взгляд на Рэта. Василисе захотелось плюнуть прямо в морду этому недоделанному «мусью» - лишь бы стереть оттуда это противное, напыщенное выражение. — Ты еще можешь стать герцогиней. Если перестанешь вести себя с людьми, как дикарка, — дополнил он строго, но с какой-то странной интонацией… Точно пошутил. — Мам… — Василиса неверяще усмехнулась, озадаченно глядя на мать (она знала, что разговаривать с отцом бесполезно). — Мам, нет. В голубых глазах Лиссы на мгновение мелькнула тень то ли сомнения, то ли жалости, но она тут же подавила ее. Взгляд ее сверкнул. И Василиса отреагировала на эту вспышку, как разъяренный бык. Она дернулась; голос ее вдруг сам собой сорвался на хриплый крик; руки сжались в кулаки. — Нет, пожалуйста! Пожалуйста, мама, папа, я прошу вас! Девушка бросилась к отцу, попыталась взять его за руки, но уже умудренный опытом Нортон-старший отстранился с таким видом, словно Василиса была не той любимой дочерью, от вида которой он плакал от счастья, а какой-нибудь мерзкой лягушкой. Василиса оступилась и упала на один из стульев. — Иди к Диане: мисс нужно подготовить новое платье, — коротко и тихо приказала Лисса, взглянув на свое правой плечо, за которым тут же возник Марк. Все это время он стоял где-то у дальних колонн. Он был бледен, как снег, губы его дергались, но все же он послушно вышел, напоследок тронув Василису сочувствующе-виноватым взглядом. Матушка просто его удалила. Чтобы слухи о неподобающем поведении дочурки по, так сказать, «черни» не расползлись. — На следующей неделе мы едем в Лондон, — Нерейва собственноручно извлекла из буфета бутылку бренди и поставила перед мужчинами. Словно безмолвно предлагала им успокоить нервы. — В Олмэкс состоится традиционный бал. Там бы объявим о твоей помолвке. Дальше тянуть нельзя, это становится просто неприличным, — и она вдруг налила рюмку себе. — Неужели вы ничего не поняли?! — закричала Василиса. Из ее голоса с каждым словом выходила все сила; она готова была сорваться на визг, но вместо этого еще больше захрипела. Паника росла. — Неужели вы думаете, что я просто так, от хорошей жизни, сбежала отсюда?! Я думала, что вы меня поняли! Она посмотрела на бабушку, на отца, на деда, на мать… Последней ее надеждой был Норт-младший. Но он лишь снисходительно улыбнулся, сложив белые руки. — Я не хочу этого делать, я не стану, вы слышите?! — в знак протеста Василиса стащила с волос драгоценные жемчужины, с каждым мгновением все больше и больше уничтожая элегантную прическу. Она забралась на стул с ногами, сжалась в комок, обхватив бархатную подушку, точно это могло защитит ее от происходящего ужаса. — Я лучше отравлюсь, лучше выкинусь из окна, чем сделаю это, ясно вам?! И, в очередной раз потонув в какой-то бредоватой уверенности в своих действиях, она соскочила со стула – тот тут же отъехал несколько дюймов с тошнотворным скрипом. Василиса бросилась к окну, успев заметить, что Лисса, Норт и даже Рэт обеспокоенно дернулись, но тут… — Сделаешь, — раздался из-за спины голос отца. И девушка осеклась, остановилась. Что бы там ни было, какие бы проблески смелости у нее ни появлялись, она всегда побаивалась отца. Бабушка всю жизнь была несколько истеричной, но ледяная молчаливая сила Нортона Огнева неизменно производила впечатление – не только на политиков и знакомых, но и на собственную семью. Когда она собиралась произвести в действие свое страшное обещание, он и не шелохнулся. Теперь же Нортон-старший прошел к ней, неодобрительно оглядывая бешенную, лохматую дочь. Каждый его шаг отзывался в ее ушах настоящим ударом набата. Ей казалось, что чем ближе к ней отец, тем ближе она от пропасти. — Ты сделаешь это. Не для того мы вели переговоры почти два года, — он говорил спокойно и очень тихо, но взгляд, которым он сверлил дочь и то, как яростно раздувались ноздри ястребиного носа, пугало, парализовало, точно змеиный яд. Этот нос внезапно напомнил ее о Фэше… Да, нос ее отца точно так же возвещал об опасности. — Я не дам тебе опозорить нас перед всем обществом. Особенно таким образом. — Король обеспокоен смертью старшего сына! — вдруг неожиданно эмоционально добавила мать. — И теперь он приближает к себе все герцогские рода так или иначе связанные со своей семьей. Граф Кент, например, свёкр герцогини Эксетр, вот-вот получит место Холланда в Кабинете министров. — Король хотел отдать это место твоему отцу, — торопливо принялась заверять Василису бабушка, — однако нам известно, что следующим уберут Гренвиля, а его пост ценится намного выше. Твой отец – вот тот, кто всегда должен был стать премьер-министром… Нортон-старший никак не отреагировал на лестное замечание, все так же гипнотизирую взглядом дочь. —… но если мы вовремя не породнимся с высшей аристократией, то должность уплывет прямо из наших рук! И тогда нас, тебя в том числе, заклеймят навечно, на всю оставшуюся жизнь. Ты хочешь этого? Хочешь жить в ссылке? Хочешь?! — с этими словами Нерейва попыталась за локоть оттащить внучку от окна, но Василиса уперлась и забилась в самый дальний угол комнаты, яростно сверкая ледяными, темно-синими глазами. Бабушка решила предпринять еще одну попытку, но ее остановил Нортон: — Довольно, —молвил он, сжимая тонкими белыми пальцами резную спинку одного из стульев. — Иди сюда, Василиса, — приказал он и даже ладонью слегка хлопнул, как будто собачке указывал «место». Василису его жест оскорбил до глубины души, оскорбил едва ли не так же сильно, как их недоверие. Она не шелохнулась. — Ради всего святого, Василиса, что же с тобой такое? — Лисса смежила веки, сделала глубокий, успокаивающий вдох и попыталась улыбнуться – вышло криво и нервно. — Чего тебе еще не хватает? Мы делаем все, чтобы ты прожила отличную обеспеченную жизнь и непросто вблизи королевского двора, а вблизи к самому королю! Василиса смотрела на нее из-за колонны, не моргая, как-то до чертиков равнодушно – лишь дышала тяжело, так, что волосы, упавшие на лицо, вздымались. — У тебя есть все – ВСЕ! – что только можно пожелать, но ты только и делаешь, что окунаешь наше имя в грязь, за что? — отцовское спокойствие дало еще большую трещину; его подбородок снова задергался. — Что за привычка делать все назло? Или это просто такой способ привлечь наше или именно мое внимание? Да, признаю, я уделял тебя мало этого внимания, но это не значит то, что ты мне безразлична. Ты не должна была вырасти разбалованной папенькиной дочкой, уверенной, что папочка погладить ее по головке при малейшей глупой проблеме. — Да пошли вы все своим вниманием! — не выдержала она. — При чем тут наше чертово «имя»? И тебе, отец, и нашему имени было глубоко насрать на меня с самого момента моего рождения, и теперь это моя жизнь, моя! А вы просто ждали, когда же, наконец, я достигну должного возраста, чтобы можно было меня на что-нибудь понужнее променять! Но это моя жизнь! Моя собственная! — тут вдруг ее охватила упрямая, праведная ярость. — И я не хочу, чтобы она прошла за вышиванием, как первые восемнадцать лет! И я не хочу, не хочу выходить замуж за этого ублюдка-герцога, понятно?! Да все они – моральные уроды! — Хорошо, они все моральные уроды. И что ты будешь с этим делать? — Да черт возьми, я лучше сдохну, чем буду с этим что-то делать! — ее голос сорвался на сип. — Я лучше буду жить среди нормальных простых людей, чем останусь здесь, хоть на… Тут терпению отца окончательно пришел конец – он быстрым, стремительным движением приблизился к Василисе, схватил за руки и крепко приложил спиной об колонну. — Если мы не будем подчиняться нашим законам, наша семья окажется под ударом! — прямо ей в лицо прошипел он. — В этом случае мы лишимся всего: имени, власти, положения и будем проживать свои дни, распродавая остатки нашего же прошлого. А потом, в один прекрасный день, нас просто не станет, имя Огневых исчезнет! Это то, чего бы ты хотела, дочь моя?! Отречься от фамилии. Стать безродной. Ради Бога, пожалуйста. Отрекайся. Иди куда хочешь. Иди к ним, к нормальным людям. Они сгрызут и хорошо будет, если просто убьют тебя при первой же возможности, когда узнают, кто ты. Но, конечно, ради этих людей стоит повернуться спиной к своей семье. Иди. Прямо сейчас. Вставай и иди. … Все тело горело, перед глазами кружились багряные колеса горячки… Казалось, ее просто скрутит, сердце остановится, а сознание уйдет раз и навсегда. А они все смотрят и смотрят! Совершенно по-звериному! Шаг назад… еще один… и еще… Ноги движутся инстинктивно, пока рассудок пребывает в забытьи – если ему, конечно, вообще удастся пробудится. Цок-цок – стучат каблуки, и так неприятно от этого, будто лошадь цокает подковами по мостовой. Руки леденеют, покрываются холодным потом. На губах выступает лихорадочная пена. Мозг огненной спицей пронзает лишь одна мысль – только не стена! Только бы не опереться уставшей и ослабшей спиной в стену! Не почувствовать лопатками ее твердую и жесткую гладь!.. Василиса не двинулась с места. Ее лицо болезненно дергалось. Сердце скакало то вверх, то вниз. — Я не потерплю предательства в своей семье, — говорил Нортон уже более спокойным, обыденным голосом. Лишь его глаза-резцы полосовали лицо дочери. — Выживание всем нам, ты знаешь, дается слишком большими жертвами. Только если все же уйдешь, помни: обратно я тебя не приму. Пресмыкайся, умоляй, выпрашивай кусок хлеба, сдохни в замечательном революционном мире. Но знай, что как только ты уйдешь туда, ты умрешь для всех нас. … Я ничего не могу тебе дать! Абсолютно ничего! Кроме бесконечных опасностей и целой кучи возможностей умереть! Это не та жизнь, которая нужна девушке!.. Лисса дернулась, словно хотела прервать речь мужа, но сразу же снова опустила голову. — А на досуге подумай, что для тебя все-таки важнее. Семья, которая произвела тебя на свет и позволила тебе восемнадцать лет жить, ни о чем не заботясь, в роскоши и комфорте, или люди, которые заставят тебя всю жизнь искать что-то: пропитание, работу, свой угол, а найдешь ты только старость, преждевременную, усталую. Ты будешь сжимать в руках копейки, брошенные рукой какого-нибудь герцога-ублюдка и улыбаться ему – рот скалить до хруста. — Нортон! — взмолилась маркиза. — Молчи, meine Lieber, — даже не повернув к ней головы, бросил маркиз. … Нужно быть похитрей и посдержанней, сейчас стало модно услужить. Но я не могу звать дурака проповедником и топить свою гордость в деньгах! Мне не хочется, скаля рот аж до хруста, нарекать полудурка высочеством! Стало принято скрывать малодушие под терновым венцом – сразу прослывешь в народе каким-то гением, но я не могу жить в обществе! Я – одинокий волк! Мне везде закрыты двери! Все слова перепутались в ее голове. В сознании огромной четырехмачтовой тенью возникал, выплывал откуда-то из недр памяти КОРАБЛЬ. И он несся ПРЯМО НА НЕЕ. Точно не видел. И он разбивается об нее на тысячи щепок. И это так больно! Так хочется зареветь! Какое-то время Василиса еще стояла, вжавшись спиной в колонну и кусая губы. А потом она слегка дернулась, оперлась рукой о стену. — Папа хочет лишь напомнить тебе, — аккуратно сказала мама, рефлекторно среагировав на ее движение, ее бархатисто-стальной акцент становился все заметнее с каждой секундой, — что die Familie – это последнее, что у нас остается. Все может уйти, и все уйдет: люди, увлечения, любовь – но не семья. Понимаешь? Василиса пыталась нормализовать дыхание. — И ради семьи, — подхватила речь невестки бабушка; ее голос взлетел и замер на миг, чтобы потом упасть почти до шепота, — можно принести любую жертву. — Если ради семьи можно принести любую жертву, почему эта жертва – именно я? — прошептала Василиса. Она задыхалась, как будто страдала одышкой, еще немного – и она взорвется. Мотала головой из стороны в сторону, обегая всех присутствующих дикими, блуждающими глазами. Силуэты родственников прыгали, скакали, как в адской пляске. В порядке все было только с одним силуэтом – Рэта – и оттого, что ее отчитывают не просто перед посторонним человеком, а именно перед этой сволочью, ярость забурлила уже у самого горла. Она даже не сразу заметила, что около нее стоит уже не отец, а брат. Норт-младший терпеливо вздохнул и ласково убрал непослушные прядки волос с лица младшей сестры. Ее слегка передернуло, когда он коснулся холодными пальцами ее пылающих щек. — Все будет хорошо, если ты будешь вести себя, как подобает, — очень спокойно и породному тепло пообещал брат. — Жертва – это очень громко сказано, — он обернулся назад и обвел отцовскими глазами-лезвиями всю свою семью. — Ты еще поблагодаришь их всех потом. — Глаза-лезвия улыбнулись, и он поцеловал Василису в лоб. — Тогда почему же ты не женишься на вдове герцога Девонширского, на герцогине?! — напала на брата она, отступая на шаг от него. — Если это не жертва, а? — Не смеши меня, сестренка! Да она сорокалетняя старуха – не в обиду вам, мадам, конечно, — с привычным цинизмом бросил он Лиссе, своей мачехе, — да еще дневует и ночует в казино! — А я? — усердствовала Василиса. Земля качнулась по ней. Она невольно сползла вниз по стене, усаживаясь на холодный плиточный пол. — Неужели ты ставишь меня ниже себя? — Я видел герцога лет пять назад, — Норт смежил веки. Похоже, он изо всех сил старался оставаться хорошим заботливым братом и не выпустить наружу свой идиотскую и до боли знакомую мизантропию. Василиса устало наблюдала за его мучениями снизу. — И, поверь мне, он отличный парень, к тому же, очень образованный. Дорогая, я понимаю, что ты напугана, но ты только выиграешь от этого брака, — увещевал ее Норт, слегка наклоняясь к ней. Добровольно сесть на пол он не мог себе позволить и в самом бестолковом кошмарном сне. — Ты никогда не будешь ни в чем нуждаться, герцог никогда не посмеет обидеть или оскорбить тебя. Я видел его родителей – это просто образцовая семейная пара… Василиса вцепилась в волосы одной рукой, а другой сжимала крохотный кулончик на своей шее – тот самый, который когда-то подарил ей отец. Украшение больно впилось ей в кожу. Тоже, как говорят, образцовый семьянин. — Ну же! — не выдержала бабушка. — Скажи нам, чего ты хочешь? Выбирай! Это стало последней каплей. Эти слова запустили взрывной механизм: — Я хочу повернуть время вспять и остаться жить с пиратами! Уж лучше с ними, чем с вами! И Василиса резко сорвалась с места и вылетела вон из Обеденного зала, так яростно толкнув двери, что они едва не разлетелись на тысячи маленьких щеп. Десятки любопытных глаз, выглядывавших из-за них еще какое-то мгновение, назад потупились, виновато обратились к полу. И все они: горничные, служанки, фрейлины, кухарки бросились в рассыпную. Родители услышали короткий смешок, а затем звуки быстрых шагов: Василиса взбегала по ступенькам вверх. На пару минут в комнате повисла тишина. — Я провожу мисс до ее комнат, — неожиданно подал голос Рэт и быстро вышел, торопясь вслед за девушкой. Никто не успел его остановить – даже сказать ему ничего не успели. Василиса отчаянно бежала вверх, все выше и выше, будто хотела достать до солнца и спрятаться в его слепящих лучах. Или можно просто сгореть? … две сильные руки обхватили ее талию и едва ли не властно развернули к себе. Теплые… нет, горячие губы слились с ее губами, сминая и согревая их… Фэш… … ─ Зачем? Она подняла на него взгляд. Капитан смотрел на нее испытующе. Ее губы предательски задрожали. ─ Не хотела выходить замуж, ─ честно призналась она, стараясь спрятаться его глаз за своими пышными волосами. ─ Родители говорили, что для меня не может быть лучшей партии. Мол, хоть мы, Огневы, и родовитые, и известные, но пока еще не герцоги… «Надо же, Фэш, а я, оказывается, такая же пиратка, как и ты, — подумала она. — Ты сбежал от дяди, а я – от семьи. И зачем? Зачем мы это сделали и продолжаем делать, Фэш? — мысленно обратилась к нему она; ее зубы отчаянно, до крови впивались в трепещущие губы. — Из-за за свободы! А где она, эта свобода? Да нет ее! Полной свободы не существует в природе!» Ей казалось, что ступеньки, одна за другой, едва только она наступает на них, мгновенно рушатся – разлетаются тысячью камешков и исчезают в пыли веков. И так страшно было упасть вместе с ними… Сердце тикало в груди, как часы – старые, глухие, с таким низким, немного неприятным баском… Тук-тук… Тук-тук… И к этому звуку сзади вдруг примешались шаги. Она услышала их мгновенно: так сильно ее уши привыкли вслушиваться в малейший шорох. Она даже узнала, чьи это шаги. Узнала – по сильнее прежнего подкатившему бешенству. Но тем не менее Василиса не повернулась, даже не скосила взгляда. Она продолжала упорно двигаться вперед, вверх – туда, где на стене красовался громадный щиток с изображением герба Огневых. Еще несколько ступеней – совсем чуть-чуть, и она докоснется до него. Лестничный пролет скоро останется позади. Шаги за спиной не отставали, более того – они ускорялись. В железный, уверенных звуках ощущалась твердость и сила: да, преследователь был сильнее… Но она должна успеть. Сейчас-сейчас. Герб оказался прямо перед глазами. Она протянула к нему руку, будто хотела провести пальцами по красочной поверхности. И тут же со звонким лязгом обернулась. В горло Рэту упирался острый кончик шпаги. Василиса расхохоталась – оружие в ее руке заходило ходуном. И тут же по его скуластому лицу прошла судорога. Быстрые, хитрые глаза раздосадовано взглянули на оставшуюся около щетка вторую шпагу, но тут же невозмутимо взглянули на девушку. — Как вижу, сдержанности ты научилась у Драгоция, — равнодушно-спокойным тоном обронил он. Василиса чувствовала, как кончик упирается в выступающий кадык на его худощавом горле, чувствовала, как он шевелится… Нужно было лишь слегка надавить – и Рэт превратится в цыпленка на вертеле. — Как ты это сделал? — она хотела говорить твердо и хладнокровно, но голос все же изменил ей и сорвался. Ладно, главное, чтобы ни сорвались руки. Ледяная рукоять в ее пальцах начинала нагреваться, и мигом по телу начало разливаться тепло… такое странно-приятное… — Что сделал? — А вот Рэт был спокоен, как покойник. Похоже, он ничуть не боялся перспективы действительно стать последним. — Ты понимаешь, о чем я, — угрожающим шепотом сказала Василиса, зло сузив глаза. Она слегка подалась вперед, и на белоснежном воротничке появилось крохотное алое пятнышко. Она не почувствовала ничего. Только лишь жесткие глаза заметили малюсенькую каплю на самом серебристом кончике шпаги. Но квартмейстер вскинул руки, как бы сдаваясь, и отступил назад, к стене. Василиса следовала вслед за ним, с усмешкой подметив, как широко он вынужден растопыривать пальцы из-за обилия перстней. — Как ты выбрался с острова? — усердствовала она, снова уткнувшись клинком в его шею. Спина Рэта вжалась в стену, и он более не мог ускользнуть. Девушка даже не чувствовала веса оружия, ледяная ярость – самая страшная из всех – разливалась по каждому ее разгоряченном капилляру. В этот момент она была почти готова убить его. — На черепахах, куколка, — иронично хмыкнул Рэт, показав ей все тридцать два зуба. Он переводил взгляд с лезвия на лицо Василисы и наоборот. Но взгляд по-прежнему оставался спокоен. — Связал их веревкой – и в добрый путь! Его насмешки подстегнули ее злость: — Говори правду, или я пришпилю тебя к этой гребанной стене! Рэт ответил не сразу. И тогда она ткнула шпагу снова – так, что он был вынужден задрать шею, и тем самым еще больше оголить свое горло. Василиса давно поняла, что человеческие инстинкты глупы до невозможного. Квартмейстер пользовался этим, но вот про себя не подумал… Какая жалость. — А ты, как думаешь? — голос Рэта капельку охрип. — Мои ребята вытащили меня оттуда буквально через день. Морская полиция – слава богу! – работает получше наземной. Один из его кривых мизинцев, на которых красовался массивный перстень, дрогнул. Но скуластое лицо, настоящее вампирское, снова выражало одну только насмешку и уверенность – уверенность в собственное превосходство. Василиса внезапно почувствовала легкое омерзение к самой себе. И этого урода она еще жалела?! — Я еще не поняла до конца, какую игру ты ведешь, — проскрипела зубами она, — но сейчас ты мне скажешь сам. Иначе… — она провела лезвием по противной надушенной шее, оставляя едва заметную полоску из крохотных красных бисеринок. Рэт зашипел, как кот. — И ты убьешь меня? — он совладал с приступом боли и удивления. — Неужели? Василиса склонила голову на бок и усмехнулась. Но ладони ее вспотели. Кончик начал дергаться. И прижатый к стене Рэт никак не мог это не заметить. — Не переоценивай себя, киса, — мгновенно среагировал он. — Ты не Драгоций, который может всадить кинжал в горло и ничего не почувствовать. Так что, убери эту штучку, — издевательски улыбнулся он и елейно дополнил: — Пока не поранилась. Фэш. Это был удар под дых. — Откуда я могу быть уверенной, что если я уберу шпагу, ты не слиняешь отсюда? — Василиса справилась с пробравшей ее дрожью. — Я и так хотел сказать то, чего ты от меня требуешь, — пожал плечами Рэт. — Иначе зачем я за тобой поперся, как ты думаешь? Ей показалось, что она ослышалась. — Я жду, киса, — ощетинился Рэт и даже слегка ухватил лезвие пальцами, отодвигая от себя. — Оу! — он отдернул руку – на ладонь брызнула кровь. Лицо его болезненно сморщилось, он послюнявил пальцы. Какое-то время Василиса буравила его тяжелым взглядом, взглядом своего отца, надеясь, что он произведет на подлого моллюска подобный эффект, какой получался у Нортона Огнева. А затем… Опустила руки. Что же ей еще оставалась делать? И тут же в руках ее оказалась будто бы несметная тяжесть. Их так и клонила к полу. Клинок уперся в мрамор с неприятным цокающим звуком. — Дай угадаю, — девушка нервно рассмеялась, — ты расскажешь им, — она мотнула головой в сторону Обеденного зала, — про меня и Фэша? Как банально! Рэт ответил ей улыбкой. Он провел рукой по своему горлу, изящным жестом поправил воротник и отошел от стены. Даже невидимую пыль с плеч стряхнул, скотина. Какой дворянчик – помереть-не-встать! Вот его бы в женихи! И Василиса снова принялась смеяться собственным мыслям. — Зачем мне это надо, любезная мисс? — вежливо прервал ее нервический хохот Рэт, заново надевая на себя маску услужливого виконта. Но и она мигом треснула: — Чтобы твой щепетильный папаша, испугавшись «позора перед всем обществом», запрятал тебя в родовом гнезде, и ты бы жила, окруженная семейной заботой? Чтобы мать с бабкой холили тебя и лелеяли, бедную-несчастную, обманутую дурочку, а любимый братик приезжал на праздники развлекать? А потом, чтобы лет через пять ты выскочила за какого-нибудь Марка – и на том дело с концом? Василиса невольно впала в ступор от услышанных слов. Струна внутри нее натянулась до предела… — Ты думаешь, я такой идиот? — Рэт позволил себя короткий смешок, и с неприкрытым удовольствием посмотрел на ее растрепанную растерянную, слабенькую фигурку. После откинул свои похожие на тоненьких гадюк вьющиеся волосы и широко, обезоруживающе улыбнулся. У Василисы даже не был сил на него броситься. Она приклеилась к месту, только руки ее дрожали, ходили ходуном, и кончик клинка проскальзывал в опасной близости от ног. В голове орали барабаны и набаты. Бух!.. Бух-бух!!!.. — Нет, я им ничего не скажу, — твердо пообещал ей квартмейстер, приблизившись. Он внезапно взял ее за подбородок своими шершавыми от недавней работы пальцами. Как в первый день… … ─ Я, конечно, понимаю, ты любишь сестренку и все такое, ─ продолжил пират, с хищной улыбочкой подойдя к Василисе. ─ А, может, я тут тоже с девушкой породнюсь? Она просто опешила от подобной наглости. Ее съедало просто нестерпимое желание укусить его за руку, которой он взял ее подбородок… Боже, как я хотелось кинуться на него и вытащить руками всю его поганую, черную душонку! Но ее словно заморозили, словно обратили в статую – она не могла даже сглотнуть. —… и ты выйдешь замуж за этого своего герцога. И, я уверен, сдохнешь от обещанной семейкой чудесной жизни. Для тебя же это самое худшее наказание, верно, свободолюбивая птичка? Жить по указке, чопорно улыбаться, «скалить рот до хруста», я ведь прав? А когда все вскроется после брака, позор будет еще страшнее, — он рассмеялся, легко и беспечно. Его пальцы даже немного потрепали ее за щеки, но потом – сжали так сильно ее лицо, что ей показалось, что у нее треснет весь череп или, как минимум, виски. — А если ты попробуешь рассказать, — его глаза застыли прямо перед ее глазами, голос перешел на шепот; от боли у Василисы закатились глаза, — я просто заявлю, что у тебя нервная лихорадка: с твоим-то поведением даже неверующий Фома поверит… Да и как ты скажешь, птичка? — вдруг прошептал он, скроив озабоченную рожицу и оттопырив губу. Его пальцы расслабили хватку, и девушка наконец сумела сфокусироваться. Казалось, она видела каждое движение его губ… — Не надо на меня так смотреть, — он обежал ее всю долгим взглядом, а потом небрежно отбросил волосы с ее лица, чтобы было лучше видно глаза. — Ты же маленькая трусишка. Ты ни разу не попыталась встать лицом к лицу с неприятностью, с опасностью – ты тут же сбегала или пыталась свести счеты с жизнью. Она видела в его зрачках свое окаменевшее лицо. И от ужаса, от правоты его речи… Так гадко, так мерзко… Она окончательно потерялась в бесконечных дебрях своего обезумевшего сознания. — Я лучше все-таки заберу эту штучку, от греха подальше, — кошачьим тоном сказал Рэт и аккуратно извлек из ее плотно сжатых пальцев шпагу. — Au revoir, mademoiselle! Он в последний раз одарил ее элегантной, светской улыбкой – одной из тех, которым их владельцы обязаны многочасовым трудам у зеркала – и, перебрасывая шпагу из руки в руку пошел обратно. Вниз. Вниз по лестнице.…Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза, Чтоб не достаться спрутам или крабам, Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах Мы покидали тонущий корабль. Но нет! Им не послать его на дно. Поможет океан, взвалив на плечи, Ведь океан - он с нами заодно, И прав был капитан - еще не вечер, —
напевал он, ничуть не попадая в ноты. С каждой новой ступенькой его слова становились все тише и тише. Скоро они совсем исчезли. А Василиса еще какое-то время стояла на месте, как сомнамбула, тупо глядя в стену, в то самое место, где только что стоял сволочь-квартмейстер, а затем просто смежила веки и поднесла ладони к лицу. Клетка захлопнулась.