Зеркалом дорога

      Василиса.       Это имя проникло Фэшу под кожу. Оно заразило его, отравило, вызвало лихорадку. Он не мог с ней справится, не мог ее обуздать. Его бросало в холод. Ему не было так холодно с той секунды, когда он узнал, что его родителей больше нет… С тех пор он привык к постоянному холоду, привык к дыре в том месте, где должно было находиться сердце. Когда он видел сестру, пустота превращалась в клетку, внутри которой что-то трепыхалось – что-живое, похожее на птицу. Ее крылья были сломаны. Она не могла улететь. Она даже не могла выбраться. Но при взгляде на Захарру каждое столкновения слабого тельца со стальными прутьями в его груди напоминало ему о том… как бьется живое сердце. Однако это был лишь мираж. Симуляция. Подделка. Его долг памяти матери и отца.       А теперь… когда воспоминания о маленькой рыжеволосой девочке горячей волной прокатывались по его спине, рукам, шее; ему становилось еще холоднее, и тогда он обхватывал себя руками, впиваясь ногтями в кожу так, что хотелось кричать.       Это была болезнь.       Самая настоящая болезнь.       Теперь ему стало понятно, что чувствовала мать в те минуты, когда ее приходилось привязывать и сковывать наручниками, чтобы она не покончила с собой… В его голове до сих пор стояли ее крики – истошные, сумасшедшие. Она была безумна. Она даже не узнавала его – он боялся смотреть в ее глаза… Маленьким мальчиком ему нравилось разглядывать ее лицо, видеть там свои собственные глаза… А теперь было страшно. Было страшно видеть свои глаза стеклянными, лишенными всякой мысли… Казалось, она выжила после этого чертова падения с моста лишь для того, чтобы потом самой отнять у себя жизнь. И она отняла.       В последний раз прошептала: «Диаман» – и вонзила кинжал себе в сердце…       В сердце.       Он видел запекшуюся багряную корку на тонкой белоснежной рубашке.       Пятно.       На груди.       Там, где сердце.       С тех пор у ее сына нет сердца.       Точно в ту секунду она пронзила не только свое, но и его сердце. Оно перестало стучать. Ее стеклянные глаза, затуманенные безумием, закрылись… поседевшие всего лишь за неделю растрепанные волосы, когда-то черные, как смола, кудрявые, блестящие, заплели в косы… она лежала среди белых роз, как на каком-то гребаном празднике извращенных цветоводов…       С тех пор он ненавидит розы.       Одно время он даже ненавидел мать. За ее слабость, ее эгоизм… а потом он вспоминал ее глаза, ее впалые щеки, иссиня-черные вены, выступившие на меловой коже, синяки и ушибы, покрывавшие все тело, – он не мог ее ненавидеть. Он не мог ненавидеть ее вынужденное безумие. Оно убило ее раньше, чем собственная исхудалая рука.       Нет, он никогда бы не поступил так же, как мать. Фэш по-прежнему был в этом уверен. Но теперь он понимал ее. Любовь и забытье, смешавшись, становятся самым страшным сочетанием в жизни человека.       И самое обидное, что он знал: рано или поздно он все равно поймет ее.       И чего он ждал? Что всю жизнь сумеет прожить, так ни к кому и не привязавшись? У него получалось. Семь лет. Семь лет у него не было сердца.       И вдруг оно забилось.       И это была адская боль.       Как будто кто-то стронул с места давным-давно остановившийся заржавелый механизм. Детали стирали друг друга, иногда высекали искры, скрежетали.       Ему казалось, что сердце сломает ему ребра. Начнется внутреннее кровоизлияние, и он умрет. Но он не умер. Больно было, но он не умер. Смотрел на эту девочку и чувствовал, как с каждым мгновением сердце бьется все сильнее и сильнее, как все сильнее и сильнее разрывает его изнутри.       А теперь этой девочки не было, она пропала из его жизни. Окончательно. Навсегда.       Поэтому с того самого дня Фэш пытался убедить себя, что ему наплевать, что теперь он должен чувствовать радость, потому что он получил, чего хотел: пятьдесят миллионов, ее исчезновение и освобождение. Ей так будет лучше. И теперь сердце должно было оставить его в покое. Боль должна была пройти. Но вместо этого стала еще сильнее. Нет, у него не сломались ребра – он был изорван в клочья и совершенно растоптан. И с этим ничего нельзя было поделать.       Разве что прижигать спиртным остатки своей наивности и глупости. Где-то в глубине сознания ему так и осталось четырнадцать лет.       Тогда, семь лет назад, он вдруг решил, что резко повзрослел в один момент. Вернее, в два.       Первый.       Смерть отца.       Его тело лежит на мостовой. Неестественное, переломанное в нескольких местах. Мать стоит над ним на коленях, ее спутанные волосы закрывают его мертвое лицо, пальцы дрожат, из ссадин сочится алая кровь, с плеч стекает вода… она всеми силами пытается вправить отцу выбитые руки, ноги, вывихнутые плечи… а потом просто падает на него без чувств...       Два закрытых гроба; один пустой – чтобы не видела сестра.       Потому что все врачи в удивительном, убийственном согласии твердят, что матери осталось не больше месяца.       Ее лучше не видеть…       Второй.       Смерть матери.       Высушенная рука сжимает кинжал так сильно, что кончики пальцев стали синими… хотя, возможно, это оттого, что она уже мертва? Из ее груди торчит рукоять, забрызганная красными каплями…       Она говорила, что ей стало легче. Улыбалась, мол, синяки на запястьях от новоявленных браслетов отрезвляют голову как нельзя лучше. Просит.       «Мальчик…помоги» — мальчик? Ах, да, она его не помнит.       Но он ей помогает. Наручников нет.       Она выхватывает кинжал...       Его кинжал.       ТАК ЭТО ОН ЕЕ УБИЛ?       Не она?       Он сам виноват?       В этот момент ему хотелось просто упасть пластом на пол и – провалиться, падать и падать до самого Ада.       А его ищет Захарра – он выталкивает ее вон, отчаянно стараясь не зареветь: она не должна узнать, что мать жива. Была жива, но только что свела счеты с жизнью…       Ему казалось – всё, он видел все. Душевно состарился, ему не четырнадцать, ему много больше, его больше нельзя напугать. Но Фэш только сейчас понял, что, думая так, навсегда оставил в себе часть того мальчика.       Мальчик… помоги…       И как он ей помог? Как, вашу мать?! Дал ей в руки смерть? Просто протянул – на, возьми?!       Он был уверен, что после такого его более ничто не сможет тронуть.       Он ошибался.       Его сердце не умерло. Он убеждал себя в обратном: ему плевать. Но почему тогда он ищет среди толпы своих веселых спешащих куда-то идиотов ее, Василису Огневу? Несмотря на то, что знает о том, что ее нет на корабле?       «Как это глупо, мама, как это глупо. Ты ведь согласна со мной, правда?»       И теперь эти идиоты могут погибнуть лишь из-за того, что он – их капитан. Не Француз, не Калико Джек, не Кровавый Генри, а он – Фэш Драгоций.       — «Адская симфония»!!!       От этого крика заложило уши, как под водой. Неожиданно ему показалось, что он опьянел еще больше обычного: так сильно все вокруг заходило ходуном, так сильно загудела голова. Фэш зажмурился, опуская так и оставшиеся сжатыми кулаки, а потом распахнул горящие от лихорадки глаза.       Первым, что он увидел, было родное востренькое лицо Захарры. Перекошенное от панического ужаса, с неестественным углом непропорционально маленького рта и опущенными уголками куцых каштановых хвостиков. Она дернулась, как разжавшаяся пружина, увидев мелькающие где-то наверху силуэты теней. И внезапно напомнила ему мать.       «Ты видишь это, мама? Нравится, правда? Все как ты любишь – драма и лирика! Сейчас мы все умрем».       Фэш встал с кровати, как вампир – из гроба, медленно, с ровной спиной, как будто его тянула вверх неведомая высшая сила. Спустя столько дней он впервые почувствовал пол под ногами. Это было так странно. Словно он шагал по воде.       — Та самая… скорострельная…       И пьяный дым исчез.       — Сука…       Фэш не успел понять, в какой момент он сделал первый шаг, в какой момент выбрался из своей берлоги, когда все это, черт возьми, произошло, потому что следующее, что он помнил, – как вышибает ногой дверь в кают-компанию. И как там было светло и весело.       А дальше он заорал:       — ВСЕХ НАВЕРХ, ЖАЛКИЕ СУХОПУТНЫЕ МАРТЫШКИ! Подняли свои вонючие задницы, пока глотки еще не перерезаны и вы можете визжать! — Фэш выхватил пистолет и, еще не до конца осознавая, что делает, выстрелил прямо в потолок.       Корабль сотрясло от киля до кормы, и сидящие за картами люди уставились на него, щурясь и хлопая глазами, как совы. Покой кают-компании заволновался и совсем пропал, сменяясь почти рыночной суматохой.       Где-то разбилась бутылка.       — Капитан… — проговорил кто-то. Похоже, выпивка совсем снесла несчастному память да и весь мозг заодно. — Капитан вернулся…       Ник медленно поднялся со своего места, словно еще не веря в то, что Фэш наконец решил прервать свое уединение и положил руку на грудь Генри, который хотел было кинуться Фэшу навстречу.       — Капитан, — с неизменной усмешкой согласился Фэш и сунул пистолет в кобуру, а потом порывисто схватился за крайний узкий стол обеими руками и одним махом опрокинул его на пол; с десяток пар глаз от начала и до конца проследили это движение. — И когда я говорю «всех наверх», я имею в виду «всех наверх», господа бесславные ублюдки! И пришиби меня молния на этом самом месте, если я еще не ваш капитан и не умею права пришибить вас!       Ник улыбнулся, когда пираты все до единого похватали свое снаряжение, подняли со скамей сабли и ломанулись на палубу, отдавая короткие приказы рядовым матросам. «Королевская фортуна» ожила, наполнившись топаньем, гомоном, ругательствами, словно они вернулись назад, в свои первые грабежи, совершаемые смеясь, почти беззаботно, с пустым трюмом, но сердцами, полными надежды на лучшее, словно все стало как прежде.       Он знал, что не стало.       Фэш продолжал стоять, внимательно смотря куда-то в один из иллюминаторов.       — Кто по курсу, капитан? — спросил Ник и, несмотря на опьянение, умелым движением вставил в ружейное дуло шомпол.       — «Адская симфония», первый помощник, — у Фэша обреченно шевельнулся уголок губ, когда он повернулся, чтобы найти чистящего ружье Лазарева прям перед собой.       Ник провернул шомпол до конца, почувствовав, как кожу у него на груди обожгло маленькое подаренное Захаррой распятие. Он вскинул голову и посмотрел Фэшу прямо в глаза.       — С возращением в нашу кровавую баню, сэр.       Слабая улыбка Фэша расползлась, как будто была сделана из южноамериканского каучука, он пихнул старого друга в плечо, и они вместе вышли под палящее солнце. Каждый понимал, что, возможно, они делают это в последний раз.       На юте припекало еще сильнее, так что Фэшу пришлось сложить ладонь козырьком, чтобы вглядеться в линию горизонта и убедиться в том, что дежурный ошибся – капитан до последнего верил в это. С правой стороны грот-мачты донеслось стрекотание блоков и тарахтящий шум сматывающихся снастей. Фэш знал, что на палубе никто не будет кричать о том, что их уже почти взяла за ноздри «Адская симфония» (Ник об этом позаботится), но шепотки шли, у кормы собирался аврал, реи ранено визжали, а чайки где-то совсем рядом кричали как сумасшедшие – так же, и в голове Фэша бешено вспыхивали сигнальные огни: ошибки не было. Как законопослушная шхуна какой-нибудь проклятой торговой кампании, под бойко развивающимся английским флагом, на них наступал корабль, пороху на борту которого хватало, чтобы подорвать целый город. Силуэт «Симфонии», технически оснащенной в три раза лучше любого военного брига англичан, с новейшими орудиями, скрытыми за подшивкой, кормящейся с щедрой руки Эдварда Тича, как лучший охотничий волкодав кормится с руки хозяина прежде чем сорваться на гон и первым вцепиться в теплое мясо затравленного оленя, был последним, что увидели сотни моряков этого несчастного мира.       Вот же черт.       — Ахой, команда, по местам! Все паруса наверх, подготовить пушки! — пронесся по кораблю громкий голос Фэша, Ник с рубки дублировал его команды, зоркий Генри, который уж точно разглядел все, вплоть до названия на обшивке наступающего на них судна, взялся за штурвал, пытаясь расположить «Фортуну» наиболее удобным образом, чтобы прикрыть отход отстрелом. — Еще два румба! Стрелки, на изготовку!       Ему давно не было так легко дышать, как сейчас, стоя над водой, омываемым бризом, под проклятым солнцем, которое нещадно жарило его с пятнадцати лет, но вот Фэш почему-то задыхался. Возможно, это от того, что он мертвецки пьян?..       Скрипели корабельные блоки и брасы (Прим. автора: канаты для разворачивания реев с парусами под нужным углом к ветру), пушки были выкачены, прицелы наведены, матросы с ружьями заняли позиции у фальшбортов. Оставалось дело за малым – смыться отсюда как можно быстрее. Фэш не смог сдержать усмешки.       — Ждать команды! — приказал он, отслеживая малейшее изменения в курсе «Адской симфонии». Изменений не было – нос корабля указывал четко в их корму, и Фэшу почему-то казалось, что указывал точно на него самого. Внутри у капитана что-то сжалось.       — Они быстрее нас, да и ветер попутный… — Бен взял подзорную трубу и сощурил единственный глаз, вглядываясь в надутые паруса на горизонте. Казалось, они вырастали откуда из другого конца мироздания, так далеко, что просто непреодолимо, на любой, даже самый зеленый матрос скажет вам, насколько обманчивы эти мили. — У нас есть еще минут двадцать, чтобы выпить в последний раз да может еще помолиться морскому дьяволу. Я бы лучше посидел в кубрике и раскурил трубку, кэп, красиво опускаясь на дно.       Они переглянулись. Фэш, ничего не говоря, перехватил его руку и забрал полемоскоп себе.       — Так, значит, это правда? — закричали в толпе матросов, и в тот же миг все движение на корабле замерло. — И на нашем хвосте в самом деле висит «Адская симфония», эта чертова машина убийства?!       По палубе пронесся возмущенный гул, Фэш взглядом проследил, как реи развернулись поперек корпуса и паруса наполнились ветром. Фэша повело, и едва ли он мог что-то сказать в эту секунду.       — Заткнулись все! — с носовой надстройки рыкнул нетерпеливый Миракл. — Немедленно! А ты, Джек, залепи дуло, пока я не прошелся кнутом по твоим сутулым плечам!       Но ни Джек, ни все остальные пираты не желали успокаиваться. Стрелки опустили ружья, канониры отошли от пушек, Джек вскинулся, пальцем указывая в черную точку на горизонте – приближающийся корабль.       — Если мы подпустим их на пушечный выстрел, нам крышка! Но, разрази меня гром, похоже именно это вы и собрались делать! — он вдруг выхватил саблю, чтобы не позволить стронувшемуся с места Маару взять себя в захват.       Острый кончик уперся в грудь. Маар против воли шокировано выдохнул и беззащитно поднял руки.       — Спокойно, боцман, — оскалил желтые зубы пират, не опуская оружия. — Здесь никто не хочет умирать. Не только ты.       — Три дня в трюме без воды, канонир, — Маар хищно клацнул зубами, но больше правда не шелохнулся. — И я буду лично навещать тебя, помяни мое слово.       — Если только будет этот трюм, — ни капельки не смутился Джек, а в толпе тем временем все множились и множились крики и недовольные возгласы. Заставшие фигуры канонира и боцмана с саблей, приставленной к сердцу, тесным кружочком обхватила неспокойная людская масса. Корабль медленно, но верно охватывала паника – главный враг любого человека, вышедшего в открытое море.       — Всем успокоиться! — смело вышел к толпе Ник, краем глаза оглядываясь на Фэша, который стоял, облокотившись о поручни, у вант фок-мачты и безучастно таращился на воду. Похоже, шока было все же недостаточно для того, чтобы быстро выйти из того состояния пьяной прострации, в котором он находился долгие и долгие дни, и вернуть «Королевской фортуне» ее прежнего капитана. — Быстро вернуться на позиции! Сейчас не время для соплей!       Время и вправду было крайне неподходящим: непривычно хмурящийся обычно радостный Генри с трудом выруливал в полном одиночестве.       Бен заколотил по доскам палубы железной рукоятью от кабестана и притопывал протезом, призывая к тишине. (кабестан – механизм для передвижения груза, состоящий из вертикально установленного вала, на который при вращении наматывается цепь или канат, прикрепленные другим концом к передвигаемому грузу). Но команда, подначиваемая громкой и дерзкой бравадой Джека, почувствовав запах пороха, уже не желала останавливаться.       — Послушайте, парни! Наши дела хуже некуда и все мы знаем, что нас ждет еще до того момента, как снова пробьют в склянки!       — Ад, — как-то очень просто сказал один из матросов.       — Даже не хочется думать об этом, — сказал другой.       — Но придется! И ровно до того момента, пока тебе ядром не оторвет голову! — продолжал Джек, саблей заставив Маара отступать до ближайшей мачты. — Всем нам нужно хорошенько подумать, черт возьми. Я уже обсудил это со своими, — добавил он, имея в виду канониров, — мое отделение созрело.       — Созрело для чего? — неловко спросил Лешка.       — Для того, чтобы «поговорить по душам» с человеком, который называет себя нашим капитаном, черт его дери, — ответил Джек, погрозив Лешке пальцем свободной руки. Захарра, стоявшая рядом с юнгой, мигом оскорбленно вскинула голову и сжала кулаки. — Который допустил, чтобы эта посудина очутилась в том положении, в котором очутилась, и которой – клянусь сундуком Дейви Джонса – уйдет от сюда со всем своей командованием на первой же шлюпке, оставив нас подых…       В ту же секунду раздался выстрел, и Джек упал как подкошенный. У гардемарина, стоявшего точно за его спиной, перехватило от ужаса дыхание: пуля могла ведь пройти навылет... Ощупав себя и убедившись, что его не задело, гардемарин вдруг задрожал и начал всхлипывать, как малое дитя, а сам же, точь-в-точь как все, вытаращился на капитанский мостик. Стреляли именно оттуда.       В абсолютной тишине безучастный ко всему Фэш картинно сдул облачко пара, которое выдохнул разгоряченный пистолет.       — Что именно пугает мою команду? — с вежливым любопытством осведомился он, попеременно оглядывая каждого матроса на палубе.       — То, что нас подорвут как бочку с порохом, капитан! — воровато оглядываясь на труп Джека, ответил один из морских волков. — То, что «Адская симфония» – легенда среди кораблей, капитан!       Согласные шепотки прокатились по толпе. Никто не решался говорить в полный голос: Фэш все еще держал в руке пистолет, а за время его отсутствия каждый пират окончательно убедился в его неуравновешенности. Вероятно, каждый, но не покойный Джек.       — Так-так, «Адская симфония», — Фэш с нечитаемой улыбкой сунул пистолет в кобуру, — каждый из нас страшится встречи с ней и не зря, хотя и до конца не понимает причины, а спросить боится.       — То, что говорят в портах, правда? — звонкий мальчишеский голос с волнением продребезжал под надутыми парусами. Неожиданно для самого себя Лешка вдруг выступил вперед и остановился прямо перед мостиком, задрав голову к Фэшу.       — Чего может страшиться такой храбрец, как ты, юнга? — оскалился Фэш, и Лешка покраснел. — Что так будоражит твое юное и смелое воображение?       — Пушки, — выдавил тот вначале тихо, а потом продолжил куда громче: — В портах говорят, что у «Адской симфонии» самые быстрозарядные пушки на всех шестидесяти морях, капитан, по несколько ядер, капитан, и что стоит только показаться у нее на курсе…       — Вас превратят в решето, и спасется лишь парочка шлюпок, да, — легко согласился Фэш, и по команде пробежала волна ужаса. Он дал им несколько секунд, чтобы наложить в штаны, и продолжил: — «Адская симфония», любимое детище Эдварда Тича, флагман собираемой им эскадры. Нечто совершенно новое и обывателю непонятное, но жадное до чужой крови, как и любая морская тварь. Самые зоркие из вас могут видеть отсюда количество косых парусов, позволяющих ей не терять скорость при любом ветре. Это клипер, режущий волны, который за считанные минуты подходит к вам вплотную и посылает ядра из каждой третьей пушки, скрытой в корпусе в два раза длиннее нашего. Берегите свою юную душу, мой милый друг, — рот Фэша выгнулся скорбной подковкой, и Лешка моргнул, — горячая лава разъедает плоть до костей – будем надеется, что ваша душа приштопана к телу где-то глубже!       Новая вспышка паники прокатилась от одного борта до другого.       — Тихо! — взял слово Бен, неодобрительно поглядывая в сторону откровенно паясничающего Фэша. — Спокойно, джентльмены, проявите смелость и сумейте совладать со страхом!       — По шлюпкам! — не слыша его, заверещали среди морских волков, и кто-то уже в самом деле сорвался с места, надеясь оказаться в одной из тех счастливых шлюпок, кому удастся уйти отсюда целыми.       — Кальмарьи кишки, НЕТ! — рявкнул Фэш, достал из ножен шпагу и указал ей на едва различимую при ярком свете солнце стайку птиц, парящих над их кораблем. Пираты встали как вкопанные и дружно задрали немытые головы. — Насколько эта длинная громадина быстра, настолько же она и тяжела… А вот эти птички точно знают лучшую дорогу к спасению.       — Чайки, — выдохнули бывалые моряки. — Где чайки, там земля, — добавили с пониманием.       Фэш прошелся по капитанскому мостику, выводя в воздухе шпагой непонятные знаки и бешено сверкая глазами.       — Они хотят развлечься и погоняться за нами. Что ж, мы будем так добры, что позволим им это. Регата добавляет жизни вкус и притупляет бдительность. Мы приведем их туда, где пройдем сами, но где никогда не пройдут они.       Генри у штурвала внезапно громко расхохотался, но и его смех не был способен перекрыть звучный и властный голос Фэша, который с замирающим сердцем слушал сейчас каждый человек на борту:       — Мы приведем их на мель, джентльмены.       Пиратские физиономии враз переменились, ощетинившись довольными ухмылками. Отчаянные вздохи и крики заменили смешки. Однако некоторые из членов экипажа не разделяли общего облегченного настроения.       — Есть шансы или нет шансов, это не меняет дела: капитан посадит нас на рифы, если попытается скрыться на мелководье, — скептически сказал один из матросов.       — Пусть посадит, не страшно, — ответил другой матрос. — Это даже к лучшему! Лучше налететь на рифы, чем болтаться здесь в море, дожидаясь, залетит али не залетит в тебя заряд какой-нибудь любезной клиперской пушки.       — Когда мы сядем, мы превратимся в лучшую мишень, старик.       — Если мы сядем. Мы уйдем от них, только и помахав «Роджером» на прощание, пусть подавятся!       — Пока я рулевой, мое мнение стоит больше вашего. А мне лично все равно, — вмешался в их спор Генри, — только я не собираюсь подыхать здесь.       Они вдруг переглянулись с Фэшем, обменявшись короткими согласными улыбками.       — Брасопить фок по правому борту! — на правах второго помощника приказал Генри, и на «Королевской фортуне» вдруг снова началась знакомая всем быстрая и слаженная муравьиная возня.       Кроме этих замечаний, в целом команда единодушно одобрила принятый Фэшем план. Все очень надеялись на то, что именно так и будет.       — Но мы можем и не успеть выйти на мель, — неслышно для остальных проговорил Ник. — Ты же сам сказал, это клипер. Стоит ветру хоть немного переменится…       — Зачем им знать об этом, Лазарев? — резко оборвал его Фэш. — Не успеем выйти – значит, тогда придется дать бой, все просто.       Старый Бен покачал головой и поправил ногу с протезом.       — Мы пираты, мой мальчик, а не каперы или уж тем более английские военные. Мы завязываем бой и смываемся, а не смываемся, чтобы потом завязать бой и сдохнуть. Все на потеху старику Джонсу. Абордажный лом – не пушка, пират хорош в ближнем бою.       Не сговариваясь, Фэш переглянулся с Ником, потом – с Мираклом. Негласно уже было решено: если в ближайшие десять минут ветер переменится, сразиться с «Адской симфонией» под защитой небольшого укрепления в мысе к юго-востоку отсюда. Достичь его они успеют и без попутного ветра, чего не скажешь о спасительном мелководье.       Ну что ж, на крайний случай можно было начать выбрасывать весь груз за борт, чтобы еще сильнее снизить осадку.       — Сгинуть – так только с врагом, — глаза у Фэша странно блеснули, а потом он закричал: — Снова два румба, Генри, кажется, сегодня нас ожидает незабываемый ланч!       — Я уже успел вздремнуть за этим штурвалом, кэп, а та жалкая посудина все никак не может нас догнать! — загоготал штурман, ловко справляясь с управлением. — Якорь мне в зад, если их ведет не баба!       Палуба заполнилась веселым поддерживающим улюлюканьем, Фэш тоже позволил себе быструю улыбку, но она тут же скрылась под непроницаемой маской. Только едва разбираемые слова «Еще не вечер, Генри, еще не вечер», вырвавшиеся у него в тот момент, когда он увидел, как Захарра и Миракл в уголке у входа в кубрик начали вымачивать бинты, выдал его истинное состояние.       Сестра подняла голову – Фэш только посильнее надвинул треуголку себе на лоб и отвернулся к бескрайней пелене; она была спокойной, не громыхала, не шипела, только шепталась и будто бы шепталась с ним, пением переплетающихся волн хохотала над ним – да, вот ты, Фэш Драгоций, большой и страшный кот, превратился в мышку.       «Убегаеш-ш-шь, убегаеш-ш-ш-шь…», — смеялось море, которое было его свободой, его приютом, его обеденным столом, его искалеченной душой, его кинжалом, его богом.       Иисус ушел, и бога больше нет, кинжал нечем не мог помочь ему в артиллерийской перестрелке, а его душа… его мечущаяся загнанная душа, трижды проклятая за все грехи, вероятно, прямо сейчас ступала по родной земле Туманного Альбиона маленькими облаченными в атласные туфли ногами. Быть может, она даже смотрела на море, его треклятая сухопутная душа?       Фэш мотнул головой и снова принялся изучать в подзорную трубу надвигающуюся угрозу.       К чему было врать – «Симфония» делала почти в два раза больше узлов, но стрелять пока не решалась. Хотела наверняка и уж точно разом из всех орудий. Фэш усмехнулся: он бы поступил так же, страшно и красиво. Но все же его «Королевская фортуна» была уже в двухстах ярдах от мыса, под защитой скал можно было начать огонь первыми и на какое-то время скрыться за мысом. О том, что будет дальше, он предпочитал не думать, так же, как и не хотел думать о том, что уже сменил у штурвала Генри, действуя на чистом инстинкте… а он брал управление в свои руки только в самый критический момент.       Фэш понял, что шестое чувство его не обмануло и момент правда настал, когда услышал крики. Не выстрел, не свист, не треск ломающейся обшивки, а именно крики.       — Господи Иисусе!       — МАРКЕЛА-А-А! (мортира – морск. жарг.)       Их задело.       Из пробоины в корме на палубу вылился водяной залп, и сейчас в туче брызг катались два тела. Они походили на два больших кома из неопределенной розово-красной массы, которая дергалась и извивалась на досках палубы. До Фэша, пытавшегося отчаянно заруливать за мыс, доносились придушенные крики и прерывистое дыхание несчастных. Это было смертельно – чтобы понять, достаточно было одного взгляда. Когда Фэш заорал команду «ОГОНЬ!», он видел только, как Бен, спустившись к двери в кубрик, снимает повязку с покалеченного глаза и надевает на здоровый.       Еще несколько таких точных попаданий, и они затонут раньше, чем доберутся до мелководья.       И, черт, сейчас это был самый вероятный исход.       Пушки «Королевской фортуны» ответили встречными залпами. Фэш только крепче схватился за штурвал, когда судно сотрясло, как от взрыва вулкана, и спустя миг снова принялся за маневр.       Второе ядро «Симфонии» пролетело слишком высоко, но он его видел: оно пролетело совсем рядом с ним, насквозь пробивая фальшборт, так что щепки царапнули его плечо и рукав мгновенно прилип к коже. Секундой позже, когда все последствия выстрела дали о себе знать, крышка надстройки, на которой стояли Ник, Маар и Генри, приняла наклонное положение, накренившись вперед. Угол наклона быстро увеличивался, их начало сносить с крышки, и они поспешили ухватиться за лебедки.       Вот только со старпомом было что-то не то.       — Ник! НИК! — с другого конца корабля раздался отчаянный девичий вскрик, от которого у Фэша все перевернулось в груди. Лазарев не удержался и провалился вниз, заставляя доски снова трещать.       — Проклятье, Ник! — Фэш хотел было бросится ему на помощь, но из глубины поломанного бака до него вдруг донеслось:       — Даже не смей бросать штурвал, кальмарья задница! Я не хочу сдохнуть из-за твоей сердобольной душонки! А ведь у меня только царапина!       Фэш неожиданно почти засмеялся до слез, услышав абсолютно привычный голос такого непривычно ругающегося Ника, и повис на колесе, вжавшись лбом в одну из перекладок. Он видел кусок подступающей «Адской симфонии», а слышал топот сестры, которая бросилась сюда наперекор общему движению. Он увидел ее глаза всего на мгновение, когда она кивнула ему, прежде чем нырнуть куда-то в темень разломанного бака.        — Разве можно желать смерти? — прошептал себе под нос Фэш и так и обогнул мыс с этими словами.       Тем временем Маар и Генри, удержавшиеся на лебедках, перескочили через люк и взлетели на остатки бака по трапу левого борта. Генри вдруг безжалостно выдрал из газеты Times, которую хранил за пазухой, короткую заметку раздела Missing, сообщающую о поиске семьей мужчины его лет, со шрамом на щеке в виде буквы «V», но с другим именем и фамилией, и сунул себе в нагрудный карман. Маар, увидев, как Лешка с перемазанным сажей лицом крестится по православному обычаю, поднял глаза к небу, в то самое место, где ночью должен был загореться Южный крест.       Со старпомом дела обстояли далеко не так радужно, как он убеждал. У него было раздроблено колено – он не мог ходить. Захарра поняла это, как только сползла в мокрую расщелину, в которой лежал Ник.       Пыхтя и поскуливая, она перевернула его на спину – тяжелый, ну тяжелый же! Его рука бессильно перекатилась, как неживая, плюхнулась, разбрызгивая воду... Захарра выдрала из своих шаровар самую большую заплатку и быстро-быстро перетянула рану на ноге, потом подползла поближе, нависла над ним, тень ее распущенных волос упала ему на лицо. Темные ресницы задрожали... и распахнулись глаза, темные, как крошки шоколада в ее любимом печенье. Захарра увидела крохотную себя, отраженную в этой карей, почти черной глубине. Он моргнул, точно на мгновение пряча ее образ в себе... и глаза его стали стремительно светлеть, наполняясь насыщенным проблеском золотой солнечной дорожки. Моргнул еще раз – маленькая Захарра в глубине его глаз опять спряталась и появилась. Он смотрел так тепло... Этот взгляд, ласковый, хитрый и одновременно чуть виноватый, как у растрепанного нашкодившего щенка, она видела только у Ника Лазарева.       — Ты сейчас похож... на любимого ньюфаундленда твоей матери. Тоффи, правильно? — хрипло сказала она, невесомо коснувшись завившихся кончиков его волос, как будто боялась сделать ему больно. — Так и хочется почесать тебя за ухом, — внезапно смущенно призналась Захарра, но глаз так и не опустила.       — Ну почеши, — согласился Ник, не отводя от нее взгляда.       Она подняла руку — пальцы ее дрожали. Но она все-таки дотянулась и правда почесала его за ухом. Ник зажмурился и выдохнул прямо ей в губы. Захарра давила подступающие слезы — они все равно прорывались, капельками сочась из-под ресниц.       — Мне тебя в ответ в нос лизнуть? — ломким голосом поинтересовался он.       — Знаешь... — ее рука легла ему на плечо — прохладное, почти не ощутимое касание. — Я на что угодно сейчас согласна! — И тут же он с неожиданной силой дернул ее к себе, руки Захарры подломились... и она упала ему на грудь, сама вцепилась в его рваную рубашку, помолчала немного, а потом вдруг неожиданно спросила: — Он жив?       — Тоффи?       Она слабо кивнула вместо ответа.       — Издох два года назад, — сказал Ник, переворачиваясь на бок, подтягивая Захарру к себе и крепко обнимая обеими руками, как ребенок – игрушку. — Почти сразу после матери.       Она почувствовала, как его нос утыкается ей в затылок. Внутри ее что-то резануло, когда она поняла, что Ник не был даже на похоронах своей матери из-за слепой преданности ее семье. Все их близкие на суше умирали, (она лично знала это: несколько месяцев назад пришла весть о смерти ее кузена Рока, еще раньше погибла тетя Зарри), пока их болтало по океану как ореховую скорлупку, невредимыми от порта к порту, точно они были закляты жить вечно.       Но и это закончилось.       Захарра крепко зажмурилась, мысленно отсчитывая выстрелы.       — Никогда не думала, что можно так уютно лежать в луже, — попробовала пошутить она, удобнее устраиваясь в объятиях Ника.       — У меня все поясница в осколках… — устало пробормотал тот. — Кажется, здесь под обшивкой кто-то прятал бутылку виски. Когда было неудобно лежать в луже алкоголя, куцехвостик? — он подмигнул ей, на мгновение открыв глаза.       — Дурак! — Захарра зачерпнула воды ладонью и облила его лицо. Вода была чуть розовой, но она старалась не обращать на это внимание.       — Я тоже люблю тебя.       Захара тихонько засмеялась и прижалась щекой к его руке, Ник с по-прежнему закрытыми глазами зачем-то подул на ее волосы, и они, замолчали; воды вокруг становилось все больше. Он был без сил, она сжимала повязку на его колене, чтобы унять кровь и неотрывно наблюдала за его лицом.       — И я люблю тебя, — только и прошептала Захарра, коротко коснувшись губами своей заплатки на его ноге и, не смахивая с лица крови, снова обняла его.       Она была готова.

* * *

      Фэш не знал, сколько точно времени они играли в кошки-мышки с «Симфонией», но солнце уже успело нырнуть почти наполовину за горизонт и выглядело огромным массивным куполом, подернутым тонкой дымчатой пеленой – вечерним туманом, в котором они могли бы скрыться окончательно. Все шло для них довольно неплохо, если не считать опасную пробоину.       А потом это случилось.       — Судно по правому борту! Капитан, судно по правому борту! — юнга без всяких полемоскопов указывал пальцем куда-то в глубь тумана, чуть разрезаемого последними яркими лучами солнца, растворяемыми в пелене тёмно-красным заревом. Затем прямо на глазах Фэша туман будто бы сгустился и поднялся к небу, принимая форму трех крепостных башен. Башни приобретали более строгие очертания, под ними начал проступать какой-то удлиненный профиль. Все четче и четче вырисовывались отдельные детали, Фэш поднял к лицу трубу и в следующий момент увидел, как из стены тумана выходит огромный корабль.       Он двигался. Поначалу корабль стоял боком к солнцу, теперь же начал разворачиваться. Форштевень выдвинулся в их сторону медленно и величественно, три мачты вытянулись по одной прямой. Корабль направлялся прямо на «Королевскую фортуну», все увеличиваясь в размерах. За его бортом солнце почти полностью закатилось за горизонт, оставалась лишь тонкая полоска. Фэшу не нужно было вглядываться в киль, пытаться разглядеть буквы на обшивке или высматривать капитанский мостик: он мог определить, кто этот незваный гость даже с закрытыми глазами – по одному только участившемуся стуку своего сердца.       Наивно было полагать, что вслед за волкодавом не покажется его хозяин.       Это была «Месть королевы Анны».       А из-за ее борта, как ребенок из-за нянькиной юбки, аккуратно выглядывал нос маленького и юркого шлюпа «Приключение», легко орудующего на мелководье.       Итак, едва ли не в первые в жизни он не солгал: высадив Василису на Сан-Сальвадоре, он спас ее от смерти.       Ведь это конец.       Море предало его.