Противоположности

      На противоположном от угодий Десятого отряда конце Готэя, на значительном расстоянии от родового поместья Шиба, в бараках Четвертого отряда одна рыжая неопытная синигами вовсе не томилась бессонницей — она спала мертвым сном. В буквальном смысле этого слова.       Не прошло и трех дней с той поры, как капитан Унохана взяла новенькую подопечную себе в ученицы, а Иноуэ Орихиме утратила счет своим смертям. Ее могли убивать по несколько раз за вечер тренировок. Затем восстанавливали в достаточно быстрые сроки, ведь вылечить маленькие тонкие, хоть и достаточно глубокие раны не составляло особого труда, для бесподобного-то лекаря.       Эта жестокая и ужасающая по своей сути методика и составляла обещанный урок по укрощению страха. Умирать. Умирать до тошноты столько раз, чтобы привыкнуть встречать смерть без единого «аха». Умирать ровно столько раз, чтобы уверовать в неминуемое, последующее за смертью, воскрешение.       — И-и-и-и-и-их!!! — Орихиме схватилась с футона, зажимая пальцами на груди уже огрубевшее на ней от засохшей крови шихакушо.       Девушка жадно похватала ртом воздух. Это чувство удушья, оно походило на глубокое погружение. Орихиме было с чем сравнивать, она уже тонула. В том далеком детстве, когда ее спас в реке незнакомый парень, назвавшийся маленькой девочке просто Сорой.       По лицу Иноуэ побежали крупные слезы. Больно. Больно вспоминать умершего брата. Больно ощущать едва затянувшуюся сквозную дыру в груди. Больно каждый раз, опять и опять, пробуждаться таким вот образом и находить себя в полном одиночестве, да еще и не в домике Уноханы-тайчо, а у себя, в скромной комнатушке размером в полтора татами.       Орихиме заключила свое мокрое лицо в ладони и тихо заплакала. Здесь это можно было делать, на глазах у первой Кенпачи — ни за что. Эта женщина оказалась неимоверно строгой касательно жалости. Тот, кто назвал Четвертый отряд отрядом милосердия, видимо, не жил во времена Уноханы. Возможно, как лекарь и как капитан, она отличалась состраданием и беззаветным желанием помочь нуждавшимся в лечении душам, однако стоило ей только облачиться в наставницу по кэндо… Орихиме тут же пробил озноб, а тело враз укрыла тысяча капелек холодного пота. Как сэнсей же, Унохана не давала спуску своим ученицам, не приемлила от них усталости, раздражалась на их неверие в свои силы, равнодушно принимала любые намеки на слабость.       — Настоящий воин, Иноуэ-сан, — пел меч Миназуки, который Унохана всегда извлекала из ножен с тянущейся неторопливостью, с упоенной любовью, с волшебной мелодичностью, — никогда не сдается. Никогда.       Первая Кенпачи с поразительной легкостью и в один росчерк вывела невидимый иероглиф в воздухе, будто и не длинный меч сжимала в одной руке, а изящную кисточку для каллиграфии. Ее светлые голубые глаза вновь покрылись подобравшейся из глубин тьмою и сосредоточили полный опасности взгляд на скованной неопытностью ученице.       — Наступай, Иноуэ-сан.       Орихиме всхлипнула, припомнив эту сцену своего первого, поистине боевого, крещения и покосилась на свой асаучи. Ныне тот не пылился на самой верхней полке в шкафу, а лежал подле футона двадцатого офицера. Сейчас он был без ножен, но уложен параллельно им, ровненько, чьей-то бережливой рукой, видимо, Исанэ. Орихиме почему-то не сомневалась в том, что после лечения ее роковых ран и окончания безумных тренировок, домой ее доставляла именно лейтенант. Она была невероятно близка, была поверенной капитана, и еще — Исанэ единственная из членов отряда всегда носила при себе занпакто: свой и капитана. Очевидно, и фехтовала эта девушка не менее славно, как Кенпачи, хотя и служила при Унохане не много лет.       — Синигами, который застыл в своей нерешительности, является трусом!       Перед глазами вновь возник образ смертельно опасной женщины и резкий звон меча, ударившего сверху. То было второе оглушительное поражение для Иноуэ. А затем наступил черед третьего, четвертого, пятого, пока… в один прекрасный момент звон нодати не пресек лязг ставшего поперек ему лезвия иного меча, отразившего блики вспыхнувших огненной радужкой карих очей.       Обладательница их ныне огорченно вздохнула: отразить тот удар она тоже не смогла, заработав очередную рану на своей груди и на «теле» асаучи. Теперь ее, и без того не прибравший отличительных черт, занпакто позорился еще и глубокой зазубриной посередине. К тому же практика в кэндо, начавшаяся так неожиданно и так стремительно, добавила ему еще и царапин по всей стали, и уродливых пятен в виде подпалин, и запаха запекшееся крови, ее крови.       Орихиме поморщилась, зажав ладонью нос. Кровь, стекая с ее ран, капая на руки и попадая на клинок безымянного занпакто, закаляла тот отличным от обычного путем: она вливала в него не невидимые потоки духовной энергии, а непосредственно живую частичку своего хозяина.       — Можешь называть это жертвой, подношением своему духу, — прощебетала капитан Унохана совершенно будничным тоном в одно из занятий. Приложив асаучи к израненной, с затухающей жизнью, груди своего синигами, фактически купая тот в ее крови. — Но, на самом деле, это один из способов заставить его пробудиться. Наши мечи — частички наших душ, и, чувствуя тот миг, когда мы оказываемся на грани смерти, они вынуждены активировать свою защиту, чтобы не погибнуть вместе с нами.       — Тайчо-о… — Орихиме погасшими очами поглядела на свою наставницу с мольбой в глазах. — Вы столько раз меня уже убивали, что… — Она сомкнула веки и проронила слезу.       — Не нужно говорить, что у офицеров-медиков не может быть занпакто. Даже у самых слабых из нас имеются шикаи.       Рецу пригладила окровавленными пальцами рыжеволосую девушку, упокоившуюся на ее коленях. Мертвецки-бледное лицо, не утратившее своей красоты, завораживало. Застывшие в немой судороге, приоткрытые губы вызывали благую улыбку. Замедлявшееся дыхание, и пульс, и крови ток, и стук сердца, и дрожь на ресницах утихомиривались постепенно, пока не уступали место предсмертным конвульсиям. Не получилось. На сей раз. Ничего.       Унохана вызвала в ладони слепящий сгусток энергии и приложила его разом со своим теплом к четко очерченной ране, имевшей размеры лезвия Миназуки. В этот урок он проломил ученице рукоятку грудины, но ни сердца, ни позвоночник на выходе из ее тела не задел. Унохана и впрямь была не только целителем, но и медиком с большой буквы — не узнай она строение скелета и месторасположение внутренних органов, то туго бы ей пришлось в своих несметных боях. Бить врагов в особо опасные места, позволять ранить себя — в безобидные: она потратила вечность на эти знания, но тех, кого бралась обучать, она штудировала по «ускоренной программе».       — Ничего, — повторила вслух капитан, затягивая сверхмощным кидо костную ткань, останавливая кровотечения, наращивая новые ткани. Она достала из мешочка, прикрепленного к оби, какую-то траву, и разжевав пару стеблей из них, затолкала полученную кашицу в свежий рубец, образовавший углубление меж грудей у девушки. — Ничего, — Унохана поцеловала ученицу в лоб, с удовольствием отмечая, что температура у той, почти умершей давеча, медленно поднималась, — мы заставим твой засидевшийся в ножнах занпакто выйти на тропу боя. Просто нужно отпустить свой страх смерти и просто поддаться ей…       — Поддаться? — Орихиме, сидя в своей комнате, закусила дрогнувшую губу: она не понимала, как капитан может просить ее не бояться смерти, ведь смерть — самое ужасное, что существовало на свете.       Пускай девушка не помнила, как умерла в Мире живых, но тут, в Обществе душ, она сталкивалась с нею не раз, и в глазах душ и синигами видела достаточно… Орихиме осеклась. Кого-бы не припомнила она сейчас — предсмертного страха в их глазах не увидела. Нежелание уходить было, было и, наоборот, счастье закончить свой путь: этим отличались многие старики в руконгайских деревнях. У Орихиме не имелось достаточного опыта работы в лазарете, но среди умирающих бойцов она точно не встречала истерики, или паники, или мольб о скорейшем конце. Все они, все до последнего, упорно боролись. Унохана-тайчо была права. Даже будучи в беспамятстве, смертельно раненные офицеры не хотели оставлять этот мир, они вцеплялись в него мертвой хваткой сами.       Чего, к примеру, стоила воля к жизни того капитана, которого Иноуэ спасла несколько дней назад? Она чувствовала его жажду жизни на кончиках своих пальцев, когда исцеляла его, когда глядела на его мальчишеское лицо, когда представляла его со счастливой улыбкой, в кругу семьи или средь верных бойцов своего отряда, а может даже и в бою. Судя по боевому безумию Уноханы-тайчо, Орихиме теперь могла поверить и в такое «счастье».       — Интересно, как себя чувствует тот капитан? Шиба, кажется? Его можно было бы проведать…       Девушка подтянула к себе коленки и грустно уставилась в свою свежую перевязку на груди. Внутри все пульсировало противоестественно быстрым восстановлением, снаружи же рану жег тот экстракт травы, который чудодейственным образом заживлял на теле любые рубцы. Унохана-сан не призналась, что это было за растение, но с печалью в голосе добавила, что открыла это средство для себя слишком поздно… Затем она очертила свой шрам на груди, внезапно улыбнулась, как умела, с загадкой, и мотнула головой, сказав, что ей было бы жалко избавляться от этой отметины. Уж слишком дорогим было воспоминание о том, кто ранил ее столь опасно.       — Исцелять остальных, а себя нет? — Странной женщиной была первая Кенпачи, не чета капитану Унохане. Стойкость против мягкости, хладнокровие против доброты, категоричность против участливости — будто двух совершенно разных женщин встречала Иноуэ поочередно, и чувствовала, что помимо воли, восхищается обеими ими такими. Да, обеими.       «Ну, раз обеими…» — выдохнула трусишка-офицер и усилием проклюнувшейся воли заставила себя подняться на ноги.       Тренировки в любой свободный момент. Унохана-тайчо не настаивала на них, но почему-то Иноуэ начала ощущать в себе небывалое упорство и решила сама прибегнуть к таковым. Быть может, ей хотелось в такой способ поскорее избавиться от жуткого опекунства своего капитана, но скорее, в ней пробудилось то самое желание фехтовать, которое никак не проявилось у нее ранее, в Академии.       Переодевшись в чистое шихакушо, подхватив асаучи и бесшумно пробравшись в коридор, Орихиме тихонько выскользнула из барака наружу, где утро вступало в свои права. Пройдет пара часов, и солнце постучит в окошки еще мирно досыпавших офицеров Четвертого отряда, которых, включая Орихиме, ожидала впереди тяжелая служба в лазарете: в том редко обходилось без поступления больных. Бойцы Готэя и штатские из Сейрейтея, частенько туда попадали и нерадивые студенты, напортачившие на занятиях по кидо или же «случайно» напоровшиеся на асаучи своего сокурсника. Жизнь в Академии все так же била ключом, но Орихиме ничуть по ней не скучала. В отряде ей нравилось больше, как и носить чин офицера Готэя.       Потревожив росистую траву своими варадзи, этот самый офицер забралась подальше от жилой части отряда, в сторону небольшого полигона, который в основном простаивал у них за ненадобностью. Снабженцы и медики были слишком заняты, чтобы выделить лишний час на тренировку, да и собирались они в отряде ближе к ночи, когда могли наконец покончить со списком всех своих многочисленных дел. Конечно, средь членов отряда случались исключения — тот же третий офицер Иемура, весьма воинственный мужчина, или же кружок «любительниц икебаны» Уноханы-тайчо, или… тот хлипкий синигами, который именно сейчас неуклюже пытался орудовать своим мечом.       — Ямада-кун? — поразилась Иноуэ, приблизившись к тому на достаточно близкое расстояние. Приблизившись причем бесшумно, почти как их капитан, отчего ее друг подпрыгнул от неожиданности.       — Ин-ноуэ-сан? — округлил он шире свои большие глазенки и слегка покраснел, осознав себя застуканным. — Я вот… понима… ты… т…гда… ну… — попытался оправдаться девятнадцатый офицер. Правда, запинающегося его сложно было понять.       — Ты неправильно заносишь удар, Ямада-кун, — мягко улыбнулась девушка, делая вид, что ей не нужны никакие пояснения, хоть она где-то и впрямь заинтересовалась неожиданно проснувшейся тягой к тренировкам у своего друга. Он не слыл храбрецом, а на уроки к Унохане-сан по известной причине не ходил. — Вот, смотри, — Орихиме заняла стойку и медленно воспроизвела один из показанных ей Кенпачи ударов. К слову, самый распространенный.       Ханатаро тоже не решился расспросить подругу о ее ранней вылазке на полигон, равно как и о том, откуда та знала «как правильно» рубить мечом. Орихиме ведь тоже была никудышной мечницей. Однако в ту ночь, когда слабая и беззащитная, она бросилась собой закрыть его от сорвиголов Одиннадцатого, Ханатаро не мог не устыдиться собственной несостоятельности. Из них двоих он ведь был парнем, и он должен был ее защитить, и он обязан был научиться верно управлять своим мечом, а не таскать его повсюду, боясь даже извлечь тот из своих ножен.       — Ханатаро-кун, у тебя не асаучи, а уже занпакто? — отметила с ходу Орихиме оригинальную гарду и рукоять оружия в руках своего друга. — Как же тебе повезло! — искренне порадовалась она.       — О-ох, это, — смутился пуще прежнего парень и из-за этого пропустил легкий укол чужой катаны. Это столкновение открыло и ему глаза на то, что катана у подруги еще ученическая. — Иноуэ-сан? А разве у тебя не…       — Нет, — без явного огорчения мотнула та головой и улыбнулся какой-то новой, загадочной, почти как у их капитана, улыбкой. — Но скоро, Ямада-кун, скоро я достигну шикая, — метнулась в новой атаке рыжая синигами. В глазах ее, безо всякого стыда, горели азартные огоньки.