Противоположности

      Смерть и жизнь всегда ходили рука об руку, в том заключался извечный ход вещей, круговорот природы. Дерево набухало почками, затем зеленело и расцветало, плодоносило и отмирало, чтобы заново ожить, переродиться в следующую осень и снова скрасить этот мир собой или пополнить его своими детьми. С синигами всё происходило так же, только с той разницей, что цикл их «расцвета» длился годы, а то и столетия. Точно навечно отлетевшие с сакуры лепестки, спустя их пору, уже потомки, не они, должны были напомнить миру о себе, о славной фамилии, о почтенном роде. Такая конечность бытия навевала определенную грусть и в то же время вселяла в сердце некоторую гордость: дети великих синигами и носители всё той же крови первых богов-основателей великих династий — залог и оплот неизменности существования Общества Душ, несмотря на всех его врагов, на все поджидающие его трудности и испытания.       — Ах! Малыш снова шевельнулся! — Куукаку ласково огладила живот и счастливо улыбнулась, вызывая трепетное тепло в душе своей подруги, невольно выдергивая ту из морока путанных невеселых мыслей.       Орихиме отвлеклась на какой-то миг от своего рукоделия и засмотрелась на будущую мать: Куукаку-сан выглядела поистине прелестной при смягчившихся чертах ее дерзкого лика и плавных линиях округлившейся фигуры. Желтое иротомесодэ леди Кучики освещало покои будто ее собственным слепящим светом радости, а церемониальный белый узорчатый ивата-оби только подчеркивал ее положение, ставшее наконец всеобщим достоянием. Совсем недавно закончились торжественный обряд повязывания «пояса материнства» и праздничная трапеза по этому поводу, и в воздухе до сих пор витали отголоски веселья по случаю ожидания рождения первого ребенке в семействе Кучики.       Несмотря на принадлежность к иной Великой Семье, Куукаку-сан, как и определялось правилами, ныне вернулась под сень отчего дома, что должно было прибавить ей еще больше сил, а будущему ребенку — еще больше защиты; в родильных обычаях и традициях как ни в какой иной сфере почиталась давняя оборонная магия. Бывшая принцесса клана Шиба, скептично относясь к подобного рода вещам, тем не менее, с большим удовольствием вернулась домой, пускай и на время. Однако что-то незримо тревожило ее нынешним вечером — Орихиме чувствовала это; слишком крепко она сдружилась с сестрой своего мужа.       Быть может, Куукаку-сан, как раз, огорчало отсутствие брата на церемонии, гадала Орихиме, не смея напрямую расспрашивать о причинах беспокойства — это было бы невежливо. К тому же, открыв рот и заведя доверительный разговор, она боялась не сдержаться и обременить счастливую женщину своими проблемами. Несмотря на то, что мир в Обществе Душ и сохранность Сейрейтея в скорости могла быть нарушена, Орихиме вместе с супругом справедливо решили не сочинять панику в рядах военных и средь мирного населения, а может, даже попытаться этому вовремя помешать. Именно поэтому Ичиго-сама и жертвовал часами, проведенными со своей семьей, каждые выдававшиеся миг и возможность тратя на поиски выхода из сложившейся ситуации.       А чем же должна была пожертвовать она? Место в отряде — всего лишь малость, что Орихиме могла сделать ради семьи, ее семьи, всех тех душ, что приняли ее и полюбили как родную. Ичиго-сама был прав, говоря, что отныне ее силы и ее присутствие несут большую важность для своих близких, а не для «чужаков» из Третьего отряда, в котором она всего-навсего шпионила за капитаном Ичимару. С последним встречаться ей также не стоило впредь: враг мог узнать через него и о раскрывшемся банкае, и о проявившихся у Орихиме новых способностях. Демонстрировать свое «отрицание» на публике Ичиго запретил жене и вовсе категорически: ту сочли бы не иначе как ниспосланной небесами богиней и вершительницей судеб, и беспрестанный поток страждущих, потянувшийся бы к ней, нарушил бы ход привычного бытия… Ичиго-сама и понятия не имел, насколько близок оказался в своих опасениях, зато он достаточно ясно объяснил жене, почему подобное было чревато худыми последствиями как для Готэя, так и всех синигами, не говоря уж о ее собственной жизни и спокойствии в их доме — жизнь ее и окружающих мгновенно бы превратилась в Ад. В связи с этим, с какой стороны ни глянь, добровольное заточение в стенах поместье выглядело не такой уж зверской мерой, вовсе не тиранством супруга. А если Орихиме и заблуждалась, то… пусть. В конечном счете, что есть жена как не часть своего мужа, не его собственность? Как и многие другие благородные барышни, воспитанные в подобной философии, Орихиме не считала это зазорным — служить супругу верой и правдой, раз тот являлся истинным смыслом их жизни.       Пока еще лейтенант Третьего отряда грустно вздохнула вдруг: кроме Ичиго-сама, ее жизнь внезапно оказалась полна и других интересов. Случайно ли? Отнюдь. Кенпачи в ней наслаждалась битвой и убийствами, а потомственная целительница — спасением и неважно кого: близких ли, друзей, врагов, незнакомцев. Подчиненные тоже заняли в сердце лейтенанта Шибы не меньшее место чем родные: она заботилась о бойцах, точно о детях, и даже Ичимару-сан, частенько попадал в их число, как бы и сколько бы ни пугал помощницу, как бы и сколько бы ни вызывал в ней и иной, совершенно не служебный интерес.       Да, им следовало объясниться еще. Ей — подать рапорт об отставке и навсегда изменить к нему свое отношение. Ему — дать один-единственный ответ на вопрос, как смел он с ней так поступить? Да, им следовало так или иначе встретиться, но… по настоятельной просьбе мужа Орихиме осталась сегодня дома, чтобы привести себя в порядок, восстановить силы и нервы после принудительного постижения банкая, осмыслить всё случившиеся, уяснить собственную уникальность, ценность, и то, что Ичиго-сама дорожил ею вовсе не из-за этого… Сражавшийся за нее, защитивший ее, умерший за нее — имела ли она теперь хоть какое-нибудь малейшее право требовать иных проявлений любви от него? Его смерть оказалась чудовищно-искренним признанием в своих самых лучших чувствах в ее отношении.       — По-моему, ты больше опечалена отсутствием Ичиго, нежели я, его «позабытая» сестра? — Куукаку язвила и улыбалась, хитро поглядывая на подругу, что совсем сникла за долгим копошением над своим темари.       А меж тем те шарики были не при чем: вышивка на них под умелыми и аккуратными пальцами ложилась блестящая, гладкая, узор под чутким тонким вкусом получался изящным и крайне уместным — Орихиме вышивала для «погремушки» наследника Кучики яркие розовые цветы сакуры, невольно навевая Куукаку мысли о рождении девочки, а не мальчика, на которого так молился весь клан.       — Ч-что? — словно очнулась мастерица и непонимающим видом взглянула на «старшую сестру». Затем, краем сознания восстановив обрывок упущенного вопроса, Орихиме спешно возразила: — Что вы, Куукаку-сан, у Ичиго-сама просто случилось одно важное дело, поэтому он просил кланяться вам и передавал свои извинения. — Она приложила руку к сердцу и низко поклонилась в знак доказательства тому. Заметив же неудовлетворенное ее отговоркой лицо Куукаку, она чуть заалела и тихо добавила: — Мне нечем печалиться, я понимаю и разделяю заботы Ичиго-сама всецело.       — Да уж, он тот еще работяга! — Ку криво ухмыльнулась: — Помню, как в детстве, когда у него что-то не получалось — удар какой, либо прием, он непременно стирал руки и ноги в кровь, пока не добивался задуманного. Чин капитана — лишь название, Ичиго наверняка хочет стать капитаном не только на словах, поэтому отдает себя службе всего без остатка. — Куукаку отложила на столик флейту, которой скрашивала час рукоделия в женской половине, и скучающе подперла рукой щеку: — И всё же, променять красавицу-жену на взвод безликих наемников?.. Не понимаю я Ичиго. И тебя тоже не понимаю, Орихиме, как ты его до сих пор терпишь?       Та в истовом изумлении взметнула брови:       — О чем вы, Куукаку-сан! Ичиго-сама очень хорошо обо мне заботится! Честное слово!       — Да вижу, — хихикнули ей в ответ, — вон, как глаза любовью горят. На пустом месте такое пламя не разожжется, видимо, братец и впрямь заслужил его. Хотя, по мне, — он просто слишком хорош, зараза, чтобы не очаровать любого, кто встречается у него на пути. Наверное, это талант всех рыжих, — подмигнула она и невестке, намекая той на схожий «талант». Обаянию рыжей скромной доброй чистой руконгайки еще никто не мог воспротивиться, по крайней мере, в их семье — так точно.       Орихиме заалела от похвалы:       — Полноте, Куукаку-сан… Лучше подскажите, какие лучше шелка взять для шнурочка? Вам нравится этот, темно-коричневый или глубокий серый? С цветами сакуры оба смотрятся очень гармонично.       — Выбирай сама, — отмахнулась Кучики, — я мало смыслю в рукоделии, как мама ни старалась мне привить к тому охоту. Мама…       Куукаку нервозно потерла пальцами щеку; давеча туда целовала ее Мияко-сан, повязывая материнский оби на дочь и желая ее будущему малышу счастья и здоровья. А потом Мияко-сан нужно было покинуть дом — так уж сложилось, что именно ее группа сегодня вечером заступала на дежурство по Сейрейтею, и отказаться от этого долга или откупиться деньгами клана не представлялось возможным. Мияко-сан всегда считала, что все они — прежде всего «синигами», а уж после выполнения своих прямых обязанностей вольны заниматься любыми иными делами и быть кем угодно: женой, матерью, искусницей, леди. Этой женщине, одной из немногих, удавалось сочетать в себе лучшие качества воина и обычной женщины, но это вовсе не означало, что ее близкие не волновались за нее.       — О, малыш снова толкнулся, — Куукаку пригладила, убаюкивающе, живот и засмотрелась на улицу сквозь распахнутые седзи. — Что-то он сегодня беспокойный, — задумчиво проронила она, не то о ребенке говоря, не то о поднимавшемся ветре, но в любом случае усиливавшаяся тревога крепчала и в ее глазах тоже.       Орихиме хотела было успокоить подругу или вновь чем-то отвлечь, однако в створку седзи внезапно постучали, а мигом позже на пороге покоев показалась служанка, сообщившая с поклоном:       — Прошу прощения, Орихиме-доно, Рангику-сан просила послать за вами: к вам пожаловал какой-то гость.       — Ко мне? — Она удивилась не на шутку: ее никто не навещал на дому — со всеми, кто не входил в число семейства Шиба, она успевала общаться на территории Готэя, посему личный визит вызвал у нее недюжинное недоумение. — Кто бы это мог быть? — обратилась она в растерянности к Куукаку, на что та беззлобно ее пожурила:       — Вот чудачка! Пойди же, и узнаешь. За меня не беспокойся, малыш не даст мне заскучать.       Орихиме поклонилась за дозволение ей удалиться. Бывшие привычки руконгайки тут были не при чем — Орихиме действительно волновалась за душевное спокойствие Куукаку, ведь дежурство матери и впрямь немного омрачило ей сегодняшнее торжество; мать и дочь всегда тесно связаны.       Торопливым шагом последовав за служкой через энгава к раздвижной стене гостиной, Орихиме терялась в догадках насчет посетителя, но когда узрела того, замерла на месте от неожиданности. Она хотела и в то же время не ожидала его увидеть так скоро. Тем более, здесь.       — Ичимару-сан?..       — А вот и она, звезда моя путеводная! — широко распахнул тот свои объятия, сразу же становясь похожим на птицу в этих своих традиционно длинных форменных рукавах.       — Гин! — ткнули его меж лопаток кулаком. — Перестань паясничать сейчас же!       — Да какое ж тут актерство, Ран-чан? — обернулся Ичимару через плечо и оскалился подруге: — Мне действительно не доставало моей драгоценной Ори-чан все эти долгие четыре…       — …три, Гин.       — Ну три. Дня. — Лис ехидно хохотнул, вновь обращая лицо к застывшей на пороге подопечной: — Сути дела это несильно меняет. Вот я и подумал: если лейтенант не идет к своему капитану, то к лейтенанту пойдет капитан. В конце концов, для Готэя подобное не в новость… — Рангику опять досталась глумливая улыбка, за которой последовал и незамедлительный укол: — У нас уже имеется один такой лейтенант, за которым капитан бегает как на поводке привязанный…       Старшая Шиба состроила постное лицо, закатила глаза: проведенная параллель, видно, ничуть ее не задела, и явно не уменьшила любви к своему мужу, слишком дорожившему ею. Не в пример некоторым.       — Говори уже Орихиме, что хотел, и проваливай! — холодно отрезала она, но тут ее лицо исказила опасная ухмылка: — А то ведь я могу и спустить на тебя того, кого, по твоим словам, взяла на поводок…       Позабавившийся угрозой Ичимару присвистнул:       — Я весь трепещу от страха, Ран-чан! Но знаешь, — он склонил голову набок и протянул с не менее опасными нотками: — Разговор меж капитаном и его лейтенантом — дело сугубо конфиденциальное, тут третьим лицам — не место. Более того, по Уставу Готэй-13 таким «третьим лицам» за подобное грозит еще и наказание, у-у-у…       Рангику только руки на груди скрестила и блеснула решительным огнем в глазах, всем своим видом подчеркивая, что даже с места двигаться не собирается. Меж старыми друзьями неминуемо завязались испытывающие друг друга на прочность взгляды и залетали невидимые, но ощутимые молнии.       — Э… — Орихиме взяла на себя наглость и в одночасье ответственность за пресечение этого старого конфликта: — Рангику-сан, прошу простить меня, но раз капитан Ичимару уже пожаловал к нам в дом, могу ли я ему поведать тот секрет, что поручил мне Ичиго-сама? Дозволите ли вы мне препроводить гостя на террасу и показать ему наш сад, уверена наш разговор не продлится долго. Всё будет в порядке, правда.       Леди Шиба никогда не могла отказать своей очаровательной невестке, поэтому, кивнув не без недовольства в очах, она махнула ей на распахнутые седзи, а сама исчезла в фусума, войдя в дом. То, что она доверяла Орихиме в такого рода вопросах как отношения с любыми другими мужчинами, кроме ее сына и родственников, ужасно польстило девушке.       Лейтенант Третьего с облегченным сердце вернулась на энгава и дождалась тихих шагов капитана за спиной; в сад они уже спускались вместе, нога в ногу. Какое-то время шороху гравия под ними не мешали слова, но чем дальше они удалялись от дома, тем больше лейтенанта Шибу подмывало спросить капитана, зачем он явился? Этим вопросом она пыталась, ой как пыталась, перебить все остальные, которые бешеными собаками рвались ей на язык и хотели разодрать приспешника Айзена на части, хотя бы речами.       — Ита-а-ак? — Однако первым подал голос именно он. — И куда ж это запропастился мой дражайший лейтенант, на целых три дня лишая своего обожаемого капитана с кучей скучной и, оказывается, обязательной работой?.. М-м-м, — загнул он свою примечательную улыбку кончиками вниз, дабы привычно надавить на жалость, — мне было та-а-ак плохо без тебя, Ори-ча-а-ан!..       Опять это треклятое имя из болючих воспоминаний, заставившее ее сцепить зубы покрепче! Ей беспардонно сунулись в лицо и язвительно попеняли прежде, чем она смогла что-либо ответить:       — Устроили с Ичиго-куном маленькое любовное путешествьице, да-а? Ах, молодость!..       Шиба мгновенно сделалась красная как рак, но это не помешало ей сердито фыркнуть и отпрянуть от спутника на несколько шагов:       — Что вы себе позволяете, Ичимару-сан?! Это, мягко говоря, не ваше дело, но Ичиго-сама уже оповестил главнокомандующего о настоящей причине нашего отсутствия и, уверена, без вашего внимания данная объяснительная тоже не оказалась!       — Ты слишком хорошо меня узнала, Ори-ча-ан, — протянули насмешливо, — не боишься, что это может как-то вылезти тебе боком? Без твоего внимания уж точно не остались слухи, какой я страшный человек! Бу! — распугал он всю ее концентрацию этим крайне детским поведением, словно у них вообще имелось время на шутки да забавы, словно у Орихиме на лбу было написано, будто ей весело. Совсем наоборот. После того, что она вспомнила, ее животный ужас перед Ичимару Гином сменился отчаянным, тупиковым непониманием, и поместье Шиба не было тем местом, где можно всё прояснить, но чтобы покончить со всем — очень даже.       Орихиме резко отвернулась от капитана, дернулась в боковую аллею, ведшую по пологому склону к озеру, и заметно ускорила по той шаг. Дзори ее опасно скользили по гальке, подол сиреневого иромудзи цеплялся за более острые камешки, беспощадно рвался, пачкался, боясь больше не за целостность, а того, что на него наступят чьи-то лисьи быстрые шаги. Гин не отставал — Орихиме не нужно было оборачиваться либо прислушиваться: она кожей чувствовала его прилипчивое присутствие и задыхалась не то от гнева от такой настырности, не то от безысходности. От этого синигами невозможно сбежать, как невозможно сбежать от давних страхов.       — Я ухожу от вас! — выкрикнула она наконец, когда думала, что собралась с силами. Заявление вышло надрывным, бунтовским, жарким, точно Орихиме вскрыла в себе долго мучившую ее мозоль и та хлынула наружу накипевшим гноем и сукровицей. Капитан так поиздевался над ней, что впору было разрыдаться. Он так проехался по ее доверчивости, наивности, доброте, что видеть его лицо не хватало сил. Он так отвратительно ее любил, защищал, заботился, что хотелось сигануть тотчас в озеру и сто лет отмываться от подобной скверны… — Я ухожу из Готэя, — поправила себя Шиба, а глаза ее продолжали кричать: «От вас, от вас, от вас!»       Ичимару на миг замер, широко распахнув глаза, явно не ожидая такого поворота. Точно гнавшая птицу лисица, а вместо фазана нарвавшаяся на тигрицу, он не знал то ли отпрыгнуть назад и, поджав хвост, быстренько убежать спасать свою шкуру, не то в свойственной ему манере разразиться лживо-беззаботным смехом, якобы подчеркивающим его равнодушие, бесстрашие и еще с тысячу надуманных им самим достоинств.       Позабытый прищур, померкшая змеиная улыбка, безвольно опущенные руки — наверное, его впервые можно было увидеть таким растерянным, вызывавшим к себе не то жалость, не то сочувствие. Впрочем, у тех, кому он успел здорово напакостить, уже не осталось для него никаких чувств. Орихиме продемонстрировала это решительным шагом назад, и еще одним, а потом… вдруг оступилась и упала навзничь. Почти.       — Аканна, Ори-чан, — подхватили ее на руки, не дав соприкоснуться с землей, — разве можно быть такой неаккуратной? Учишь тебя, учишь…       — Отпуссстите меня, — забрыкалась она тотчас же, силясь высвободиться, а когда буквально выпрыгнула из цепких жилистых пальцев, то прошипела со всей воинственностью: — Никогда, слышите?! Никогда больше не смейте прикасаться ко мне! Вы раз и навсегда утратили это право, когда силой пытались удержать меня, чтобы не дать помочь моему мужу; когда вы предпочли заменить чистейшей чувство любви самыми грязными домогательствами; когда посмели во второй раз осквернить лучшие порывы своего сердца очередным низким поступком! Вам легче было унизить меня, чем всё объяснить! Вам проще было сцапать меня, как добычу, причинить мне одной физические боль и страдание, чем предупредить всех, кто вам по-прежнему дорог, и больше никогда не обидеть их души и сердца!..       У Ичимару в нервном оскале замерло безжизненной маской лицо. Затем он странно огляделся по сторонам, бездумным взором прошелся по ивовым зарослям с трех сторон и загадочным тоном протянул:       — Я думал, что мы какую-то пьеску разыгрываем, на сцене? Такие слова-а… Путаные и высокопарные! Орихиме-сан, что-то ты заговариваться стала… или? — Он блеснул ядовитыми зенками на нее, насупившуюся за то, что проболталась в приступе свалившихся на нее эмоций, так долго живших в ней, но запечатанных посторонним вмешательством. Однако сделанного было уже не вернуть, оставалось только дальше идти вперед, хоть бы и по трупам, совершенно в стиле Кенпачи.       — Я всё знаю. И обо всём. — И столько обиды было в этом «обо всём», что в уголках глазах Орихиме непроизвольно, но собралась влага. Решительная и неумолимая сейчас, она не могла, нет-нет, никак не могла заглушить в себе и ту другую личину, так кем-то жестоко обманутую. — Зачем? — она болезненно скривилась. — Зачем вас всё это нужно было? Зачем вы обратили внимание тогда на меня, совсем ведь еще слабачку и замарашку? Зачем защищали, делая вид, что это не так? Зачем играли, играли ведь!.. Почему? Я не понимаю и это разбивает мне сердце, Ичимару-сан… — Сердце ее таки выпустило боль парой слезинок. — Неужто всё по указке капитана Айзена? Что вас может держать возле него?..       — Ничего. И всё. — Гин впервые, наверное, отвечал откровением на откровение. Он не спрашивал, откуда она узнала о всех его поганых делах, как догадалась о связи с бунтовщиком Айзеном, как вообще сумела преодолеть гипноз, который не смог разрушить до нее никто. Почти никто. — Ты и не поймешь, — помотал он головой. — Я не жертва, я ловушка, вот только для того, чтобы она сработала необходим один-единственный момент. А время, увы, не мой союзник, Ори-чан, и всё происходящее, даже сейчас, порой и вправду происходит по воле Айзена.       — Происходит по его воле? — Шиба было бросилась вытребовать подробностей из капитана, но осеклась, вспомнив иное: — «Сейчас»? Что вы имеете в виду? Что происходит «сейчас»?       — То, что ты и я — здесь. Очень далеко от дома. Если бы ты сама не увела меня, пришлось бы наоборот. Всё так и должно было случиться… — Гин кивнул непонимающей Орихиме на уголок крыши поместья, спрятавшегося за сосновым бором. Оттуда, как по команде, до нее долетел пронзительный плач.       В Сейрейтее опять случилось несчастье.