Favorite Worst Nightmare

— Альфа, ты урод, отъебись от меня, — совершенно измученно и только наполовину в шутку стонет Эрнесто, с ногами забираясь в какое-то жутко вычурное и старомодное кресло (Эмс, только не говори, что это комната твоих родителей) и прикладывая ко лбу ледяное стекло с ледяной минералкой (Север помнит), — вот серьёзно, я мог бы спать ещё полдня, какого хуя тебе от меня надо? С Эмили бы поговорил, ну ей-богу, я-то здесь при чём? — Дай минералку, — каким-то особенно усталым тоном умоляет Никита, протягивая ладонь за бутылкой — морщась даже от такого примитивного движения (голова раскалывается так, будто Геночка в самом деле решил исполнить как минимум пару четвертей из всех своих обещаний по поводу откручивания и отбивания), — да мне на хуй твои разговоры не упали, я за аспирином пришёл, есть у тебя? — А с какого хуя тебе вдруг мои разговоры не упали? Знаешь, как много мне тебе нужно сказать? Нет? Так вот завали своё брутальное ебало и слушай сюда, мудло, — с похмелья Дима выглядит ещё более пьяным (ещё более геем), чем обычно, и бутылка воды, кажется, мало помогает хотя бы намёку на некий обратный процесс (на самом деле, он пиздецки злится на Алфи за ночь накануне утреннего пиздеца, но всерьёз отчитывать его за эту хуету было бы слишком нетактично, тем более — с официальным-то статусом лучшего друга), — вот я тебе ночью написал, что ты мудак. И что, думаешь, это мои пьяные мозги меня тебе писать заставили? Да нихуя подобного: я и сейчас так думаю. Я, конечно, сам предложил тебе этот ёбаный спор, но, сука, говорить кисе о том, что она тебе нравится, а потом швырять её в бассейн и идти трахаться со своей бывшей — это пиздец по-мудацки. Такие дела. Да я тебя сам заставлю к нему поехать и извиняться, понятно? Даже травмат куплю, у папани друг пистолетами торгует, так что лучше не зли меня ещё больше и иди извиняйся, мудоёб. Я вообще передумал насчёт желания, слышишь? — Эрнесто знает, что его лёгкое подшофе с утра пораньше не выглядит ни на йоту правдоподобно (что нельзя злоупотреблять словами с корнем «муд-», если говоришь с Алфи), но вообще-то ему поебать: Никита не настолько тупой, чтобы не уловить серьёзную часть монолога, но настолько уёбанный ночной пьянкой, что вряд ли заметит хоть какое-нибудь притворство (в театральный пойдёшь — по-испански?), — ну, ебать, пошути ещё про друзей-лгунов. — Теперь ты мне дашь аспирин? — отражая зеркально (стёклышком) фальшивую набуханность, уходит от разговора Алфи, чувствуя себя слишком хуёво физически, чтобы в принципе задумываться о чём-то ещё; рискну подумать об этом позже — хватит пиздить красивые фразочки, ты заебал быть шикарной обложкой. — Кстати, а где… ну, этот твой… Китекэт? — Во-первых, не Китекэт, а Мяу, потому что нормальные кисы не жрут сухой корм, во-вторых, уехал на любезно вызванном и оплаченном мной такси, в-третьих, аспирин я тебе не дам, потому что ты урод, — исчерпывающе отвечает Дима, запоздало понимая, что нормального разговора не выйдет точно (господи, лучше бы оба спали), — кстати, надо было и тебе вызвать, но не оплачивать… лучше бы ты уехал, вот серьёзно, мне бы тогда не пришлось полчаса ползать по полу в поисках своего мобильника, потом вспоминать, что он в камере хранения, а потом ещё полчаса ползать по полу в поисках ключа от камеры хранения, а потом час набирать тебе сообщение о том, что ты мудозвон, — жалуется на свою ужасную жизнь он, перебирая в голове варианты стартапов для будущей взрослой жизни: стать видеоблоггером и пиздить Никиту в каждом влоге — или прийти на телевидение с охуенной оригинальной идеей шоу с названием «Кто хочет стать тем, кто отпиздит Никиту Курскеева, потому что он мудак?» (всё сразу). — Ну и кто после этого урод? — тяжело вздыхает Алфи, без особого сопротивления забирая бутылку из рук Димы и томно валясь на кровать с компрессом из хрусталя на лбу; если честно, хочется сдохнуть, сдохнуть и сдохнуть — какие нахуй шоу, мы, блять, родились, чтобы умереть (вот тебе заебись идея: сделай каверы на весь альбом — и получи бонусом поцелуй (в щёчку) от Мяу, потому что настоящие котики тоже слушают Лану Дель Рей, — или просто нахуй сходи: знаешь, тоже пиздато выйдет).

***

Когда Эмили громко объявляет всему Лос-Анджелесу о своём отъезде в Италию с каким-то придурком с телевидения (кто-нибудь когда-нибудь видел его хоть на каком-нибудь из каналов? Не, мужик, нихуя), Никита думает, что всё равно останется в городе до самой осени (потом начнутся университеты и поступления — мам, не волнуйся, закончу я твой Стэнфордский кусок престижа — ну, или хотя бы Калифорнийский — даже не думай меня ругать); когда Дима не менее публично берёт в охапку Мяу и уезжает к ебучей двоюродной тёте в Россию на расплывчатые «месяца полтора-два», Никита упорно тратит почти семейный бюджет целых две недели, убеждённо не собираясь хоть что-нибудь делать со своей жизнью (я знаю, что мой старший брат по линии твоей младшей золовки работает в охуенно крутой компании, но мне как-то совсем поебать), в конце концов не выдерживая и отправляясь искать работу: здравствуй, Доквейлер-Бич, где моя вышка — и девять долларов в час? От кучи сколоченных в растянутое кверху подобие домика досок до сих пор терпко несёт строительной краской, и Алфи каждый раз боится испачкать пальцы в красном, забираясь на самый верх вместе с дорогущим профессиональным биноклем и без наушников; пятьсот футов в любую сторону — ещё по вышке, и он думает, что не так уж это и сложно (впрочем, уверенность в таком же бессмысленном проёбе времени, как в первую половину июня, тает с каждым пузатеньким бизнесменом из какой-нибудь неплохой пародии на «Chateau Marmont» (в том же городе, вашу мать), лихачом на аквабайке или стайкой детей — из отеля попроще). К полудню людей всегда официально становится больше-чем-дохуя, а у Никиты уже начинает рябить в глазах от бесконечных цианов перед глазами (да ты недели не отработал — что за буржуазные белые ручки?); к пятнице, когда от количества кусков мяса (самое тяжёлое в этой работе — не побежать знакомиться с каким-нибудь очень старым — в плане похожести на амфоры из Греции) уже не видно ни песка, ни синей кромки рядом, Алфи наконец-то везёт на долгожданный повод геройствовать перед кучей красоток — потому что сейчас ему и без бинокля видно, как (довольно далеко от берега) в сапфировой воде тонет кто-то явно ниже ста тридцати сантиметров вверх — ну, блять, за детьми-то следите, мамаша. На ходу избавляясь от футболки, Никита слетает с вышки и нихуёвым кроссом бежит к океану, попутно пытаясь разглядеть в толпе отдыхающих невнимательную мать (или отца?); тёплая соль шипит, обволакивая кожу, — он отключается от мыслей о крошках на берегу, сосредотачиваясь на захлёбывающейся крошке в воде. С детьми, конечно, всегда проще, чем с неосторожными дамами или перепившими накануне стариканами в допотопных плавках (и отчаянным желанием отбиться насмерть от своего спасителя), так что ему хватает половины минуты, чтобы взвалить без конца кашляющую девчонку за шею себе на грудь и убедиться, что теперь всё в абсолютном порядке (как и всегда). К счастью, искусственного дыхания малышке делать не приходится (мамаша потом на полжизни засудит), к несчастью — делать вид, что он её не знает, не приходится тоже: По не выглядит сильно выросшей (разве что побледнее, чем прежде), а когда к ним буквально в крылатых сандалиях подлетает полностью одетый Геночка, Алфи пиздецки хочется ржать — ну, ебать, что вообще киса забыла на пляже? — Альфа, привет! А Гена сказал, что ты уехал, — довольно устало (не менее радостно) улыбается девочка, неохотно вставая на песок, но беря Никиту за руку и пытаясь извернуться так, чтобы как-нибудь взглянуть ему в глаза, — не волнуйся, я бы всё равно не утонула, — она не очень-то убедительно пытается утешить неебически удивлённого Гену (какого хуя? Я, блять, звоню в полицию — хватит меня преследовать), — я ведь умею плавать! — Ну да, малышка, я уезжал, но, как видишь, вернулся, — Никита подталкивает Полину к брату, поднимая слегка насмешливый взгляд на Гену (что, начнёшь орать на меня прямо сейчас? — я медленно снимаю с себя ответственность за психику моей сестрёнки), — киса, за детьми следить нужно, особенно за пятилетними, а то я так скоро Акваменом стану, смекаешь? — Ей шесть, дядь. Спасибо, конечно, но ты даже на Ихтиандра не тянешь, — негромко фыркает Гена, коротко заламывая брови и без особого труда ловя на себе взгляд Никиты, — Полина, пойдём, нам пора. Мне тебя ещё к врачу теперь вести, слышишь, ну я ведь просил тебя далеко не заплывать, почему с тобой так сложно? — очень по-родительски начинает отчитывать девочку он, цепляя её за ладонь и снова собираясь уходить навсегда (По выглядит расстроенной, но это вряд ли сравнится с вселенской печалью на лице у Гены: что за привычка являться и рушить мне жизнь? Я уже сказал «спасибо» за сестру, ну а теперь отъебись). — Погоди, надо поговорить, — в который раз начинает Алфи, хватая Гену за запястье и взглядом прося требуя остаться, заодно отвечая на немую попытку съебать а-ля «а если кто-то утонет, пока мы говорим?», — не волнуйся, киса, за эти пять дней Полли первая, у кого получилось начать подыхать на моём участке. У нас в любом случае есть пять минут. — По, я скоро приду, только не лезь больше в воду, ладно? — улыбается Гена сестре, надеясь на очень короткий разговор: да, сука, смотри на мои ладони (это будет пиздецки больно — я тебе обещаю, котёнок). — Послушай, я хотел извиниться за всю ту хуйню на вечеринке у Эмс… но, блять, насчёт «каких-то чувств» я тебе правда не врал, потому что мы поспорили на неделю, а я просил дать мне ещё времени не потому, что не хотел проёбывать, а потому, что ты мне действительно нравишься. Думаешь, я бы стал так заёбываться со всем тем, с чем я заёбывался за этот май, будь это всё ради спора? А на вечеринке, кстати, за минуту до того, как ты пришёл, я сказал Диме, что больше не хочу спорить и признаю, что проебал, — чертовски подробно выговаривается Никита, стоит им только отойти к вышке — подальше от Полины; Гена приваливается к равномерно обляпанному красной краской столбу (готов смотреть весь день, как ты седлаешь этот шест), сложив на груди руки, — а ещё после той вечеринки я трахался с Эмили, но… — Мне не интересно. Мы же с тобой не встречались, — язвительно перебивает Никиту Гена, скользнув по нему ещё одним жутко уничижительным взглядом, — сколько раз мне надо сказать «съеби, пожалуйста, из моей жизни», чтобы ты съебал, пожалуйста, из моей жизни? Удачи. Когда Никита снова пытается удержать его за руку (пиздец предсказуемо, в самом деле), Гена разворачивается на пятках ступней и по инерции залепляет ему невъебенно звонкую пощёчину, заставляя схватиться за щёку и отпустить его запястье (в общем-то, получилось красиво); он даже не торопится поскорее съебаться с пляжа: Алфи же слишком гордый, чтобы пытаться доёбываться после такой унизительной хуйни вроде леща по щеке (хоть это и было пиздец по-бабски) — господи, слава богу (да я хоть дьяволу душу продам, только уйди, умоляю).