Favorite Worst Nightmare

Честно говоря, Гена не совсем (совсем не) уверен в том, что заявляться на пляж в полвосьмого утра, да ещё с похмелья — хоть сколько-нибудь хорошая идея; во-вторых, после вчерашнего (хочется сдохнуть) Полина начинает кашлять — то есть, повода тратить пиздецки бесценные мгновения собственной жизни на океан (а самобичевание ты дома не забыл?) у него не было, нет (и не будет), но тем не менее: вторая не охуенная вещь, которую он делает ртом за сегодняшнее утро (после того, как закидывается половиной пачки аспирина и ёбаной пол-литровкой минералки), — это говорит сестре, что идёт искупаться — и действительно идёт. Ну, блять, не потони от стыда. Наверное, единственное преимущество утренней тошноты (нахуй вас и ваши шутки про беременность, точно теперь в универ пойду) от недосыпа — пустой пляж почти на триста футов вокруг (Гена не очень любит раздеваться при посторонних — ага, сначала напейся, а потом пробуй сказать то же самое). Он догрызает зубами мятную «Рондо» от боли в горле (ещё бы полночи полоскал — перед этим забыв всё, что было после клуба), посылает нахуй Олега — от боли в голове и надеется, что тому не захочется освежиться в океане после такого океанского пиздеца (хотя, может быть, для тебя привычно). В-третьих, хочется тупо побыть одному и доебать себя самого бесконечным самокопанием (искра, буря, истерика) — к сожалению, Гена никак не может привыкнуть к тому, что всё априори случается далеко не так (на все сто восемьдесят), как ему бы того хотелось: стоит только зайти за ещё более безлюдный угол куска бетона (в десятке футов от пляжного бара) с разделениями для переодевающихся жирных тёлок (Геночка, для тебя) и фальшиво невинных девиц (Геночка, для тебя), как откуда-то — абсолютно невероятным способом — появляется Алфи с довольно помятым (жаль, в переносном смысле) ебалом и недовольной ухмылочкой (когда мне, блять, уже скажут, что всё это — шоу — вроде того фильма о мистере Трумане, сука, люди ведь не умеют по-настоящему несколько раз устраивать настолько злоебучие совпадения). Просто пиздец. — Ну и какого хуя ты здесь забыл в половину восьмого, урод? Следишь за мной, да? Следишь? — стараясь следовать старинному плану обороны-для-кис а-ля «лучшая защита — нападение», привычно впадает в истерику Гена, в какой-то момент начиная бояться неизбежности будущих домогательств и отчаянно пытаясь поправить футболку так, чтобы не было видно пастельно-красного безумия на шее (навык высшего уровня, как будто Олег совершенно не беззубый); взгляд скользит по серебристому песку под ногами, тёмно-серому бетону — под ладонью и по, блять, полному отсутствию человеческих тел в округе: Гена, ты проебался. Смирись. — Вот если сейчас подойдёшь ко мне, я тебе клянусь, я тебя реально ударю, потом не ной, мне не жалко твоё ебало, — он продолжает нести хуйню в какой-то ужасно безрассудной попытке съебать за угол и закрыться в какой-нибудь раздевалке, несколько комично сложив руки в подобие боевой стойки — заезженная эмоджи и куча шуток вроде «hit me baby one more time» (помогите). — Доброе утро. Ну и какого хуя ты вчера забыл в ёбаном пляжном баре и в ёбаном рту ёбаного Олега ЛСП? — блядски отчётливо выговаривает Алфи, борясь с желанием сказать «ЛСД» (я всё знаю про твою мутную воду, не ебись с моей кисой — и всё будет хорошо), медленно приближаясь к Гене и даже не думая что-то (вроде кулаков) сделать со своими ладонями: потому что бежать кисе некуда — и потому что киса не убежит. В конце концов, его быстро заёбывает это постоянное сделаю-шаг-в-сторонку-пока-ты-не-видишь, так что он подходит вплотную и мягко хватает Гену за оба запястья, не давая пошевелить руками, довольно сильно въёбывая его в доброкачественный бетон (если у тебя росли крылья, то извини) и как-то совсем по-бультерьерски склоняя голову. — Собираешься отвечать, или мне тебя заставить? — Тебя я у него во рту забыл, сука, я же не спрашиваю, что ты забыл у Эмили в заднице, верно? Нахуй иди, ты меня заебал, я сейчас правда орать начну, — на одном дыхании, но не очень резво отвечает Гена, не оставляя попыток освободить руки и куда-то убрать всё, что выше рёбер, от взгляда Никиты; беспомощность бесит (ага, сначала напейся, а потом пробуй сказать то же самое), и, честно, хочется немного побыть героиней супергеройских фильмов или фильмов о шпионах — засосать этого уёбка, а потом нахуй сбежать от ситуации и из его жизни (только без сиквелов и мечт о счастливой жизни — с ним же), — ты мне вообще никто, блять, даже не бывший, я не обязан перед тобой отчитываться, ясно? — Ты с ним спал? — очень тихо и очень зло перебивает Никита, скользнув взглядом по пачке багрово-фиолетовых засосов у Гены на шее и ключицах, сильнее уёбывая его об стену (дядь, отпусти — хочешь такие же?); одной ладони ему хватает, чтобы держать оба запястья Гены у него над головой (ещё одна шутка про пятьдесят оттенков (урода)), так что второй Алфи касается кровоподтёков с какой-то ужасно спокойной ревностью (от этого только страшнее). — Я тебя спрашиваю. Ты спал с ним? — А тебе какое дело, даже если и спал? — нарочно лезет на (хуй) рожон Гена, всё ещё пытаясь отвернуть в сторону лицо и поменьше думать о том, какие на руках потом останутся синяки (нет, сука, нет, это не мой фетиш, нет (да)); когда Никита, наконец, начинает злиться нормально и лезет целоваться (господи, почему ты такой избитый, даже постоять за себя не можешь), у Гены действительно начинают подкашиваться коленки, поэтому отбивается он всё так же хуёво — со стороны это, может быть, даже напоминает какую-то странную ролевую игру (сучка не захочет, кобель не вскочит — да я тебе бёдра нахуй переломаю, если сделаю, что хочу). — Детка, это и есть твой несчастный бывший? Я был о тебе лучшего мнения, — насмешливо произносит абсолютно точно так же ниоткуда взявшийся Олег (для мудаков — собственный телепорт?), вальяжно подходя ближе и издевательски заломив бровь, — кстати, киса, мы вчера не закончили, так что скажи своему хахалю отойти и не мешать. Потому что тебе пиздецки идёт твоя футболка, но полу тех раздевалок она пойдёт больше, прости. — Олег, это моя киса. Я не думаю, что тебе нужны проблемы ещё с парой калифорнийских законов, — Никита с сожалением встряхивает Гену ещё раз, прежде чем отпустить, и на пятках разворачивается к Олегу, явно будучи готовым к какой-нибудь запрещённой хуйне вроде неслабого огнестрела или хотя бы перцового баллончика у того в руках (к счастью, пока обходится без оружия — ну, блять, «пока»), — почему бы тебе просто не отъебаться и не пойти склеить какую-нибудь беспроблемную-безотказную крошку с пляжа? — Ну, потому что мне не нравится, когда к такой безотказной крошке с пляжа вроде Геночки лезут такие уёбки вроде тебя, — с лёгкой улыбкой парирует Олег, медленно подбираясь ближе и почти бесшумно щёлкая карманным охотничьим ножом в левой ладони (что ты там говорил про проблемы с законом?), — сам съебёшь, или помощь нужна, красавчик? — Попробуй, помоги, — слегка нервно усмехается Алфи, скользя беглым оценивающим взглядом по Олегу и полудрагоценному лезвию дорогого ножа (драться с авторитетами за истеричную кису, Никит, ты серьёзно, что за ёбаный боевик, где правдивые кулачки?); Гена бормочет что-то вроде «господи, как же вы меня заебали» и всё-таки съёбывает — то ли за угол, то ли нахуй с пляжа (потом разберёмся), и от этого почему-то спокойнее, — давай, солнышко, или ты только перед дамами такой смелый гангстер с Mississippi South? — не уступает Гене в искусстве «сделай уже что-нибудь» Никита, надеясь, что откровенно хуёвые познания об уличных драках (не о холодном оружии) в конце второго десятка лет окажутся не бесполезной поебенью (вроде Земли, вращающейся вокруг Солнца, — на Шерлока ты не похож, уймись). Олег как-то особенно неловко поправляет очки и проводит рукой по волосам, сосредоточенно прищуриваясь — и только потом степной лаской бросаясь на Никиту, зажав рельефную рукоять ножа между длинных пальцев; тот — больше по инерции, чем предугадав выпад — уворачивается в сторону, не сумев уберечь только левую кисть, и тут же хватает Олега за руку, выкручивая её вверх до, наверное, совершенно неанатомичного и ненаучного состояния (хочется орать от разочарования); нож летит на песок вслед за какой-нибудь йотой крови из запястной вены, и в какой-то мере это красиво, но Олега ужасно бесит запредельно ноющая боль в суставах левой руки и собственная самоуверенность (ну и что, блять, что он большой, — это не значит, что не изворотливый); очки тоже падают вниз — от этого только обидней: я тебе это припомню, мудло. — О’кей, чувак, я понял, забирай его нахуй, только руку мне не сломай, — довольно хрипло выдыхает он, понимая, что (проебался — у тебя-то проблемы с законом?) Алфи не собирается отпускать его просто так; снова разворачиваясь к нему лицом, Олег мысленно пытается поднять с песка нож, но Никита нарочно вдавливает лезвие в землю носком кроссовка, взглядом не советуя приближаться ещё раз: детка, почти-вывихну и вторую — лучше не подходи. — Пиздец ты отбитый, — досадливо переводит стрелки он, надевая очки, устало приваливаясь к злосчастной стене и хватаясь за больную руку: ну, ебать, надеюсь, ты занесёшь себе чуму вместе с оспой в тот блядский порез и сдохнешь от рака крови, урод. (Действительно, нахуй крошек с такими бывшими — не стоит и не стоит).

***

— Дядь, вам не скучно? — тоном какой-нибудь лучшей в городе Мата Хари (слишком томно) произносит Гена, садясь рядом с очередным Лана-Дель-Рей-бы-в-тебя-влюбилась и звонко столкнувшись зубами с краем хрустальной рюмки (видите, мне восемнадцать) — кажется, чистый виски; в этот раз без барменов с поджогами (сердца) — ей-богу, как хорошо. — В тюрьме будет скучнее, — с лёгкой усмешкой отвечает тот, туша остатки фильтра какой-нибудь жутко дорогой сигареты о кусок стекла рядом с собой (а правда, что целоваться с курящими — всё равно что облизывать пепельницы? Что вы думаете по этому поводу?) и окидывая Гену взглядом а-ля антагонист Гумберта или закадычный приятель Эрве Гибера, — Эй-Ти-Эл. Можно просто Эл, — чересчур разборчиво представляется он, наконец, решив, что парню рядом не меньше шестнадцати — за такое, наверное, не сажают. — Гена… а почему Эй-Ти-Эл? — осторожно обкусывает имя Гена, чувствуя себя на все одиннадцать — особенно рядом с таким мужиком (если ты не бармен, забирай меня скорей, увози за сто морей) и где-то в глубине души очень надеясь, что в этот раз Никита придёт бить ебало очередному объекту его блядства раньше, чем он набухается в стельку или с кем-нибудь (с кем-нибудь, как же) всё-таки переспит. — Дядь, а я танцевать хочу. — Потому что кисы не задают глупых вопросов, а мяукают, — в нефритовых отблесках неона прямо у них над головами это звучит органичнее, чем звучало бы, в общем-то, где угодно (в этом же приглушённом свете кольцо на безымянном пальце у Эла выглядит достаточно золотым, чтобы его заметить, но переливчатые аккорды очередного хита современной поп-музыки (guilty pleasure — give it to me slowly) только придают уверенности: в жизни надо попробовать всё, не так ли?), и Гена надеется, что его не развезёт с одного шота виски, — иди и танцуй. Если понравится, я приду, — не находя нужным бросаться с головой в омут (моральные ценности всё равно дышат на ладан), Эл позволяет Гене побыть кисой-которая-гуляет-сама-по-себе и тоже касается пальцами его испачканной фрезом свежей крови шеи (Гена не чувствует ни стыда, ни желания сбросить с себя тёплую ладонь — только долгую вязь мурашек где-то между двух лопаток — false virginity — довольно типично, завтра в школе не будет херово?). И Гена слушается, на припеве о куколках, разговорах во сне и пальцах в волосах поднимаясь с места какой-нибудь юной Джин Бейкер и чувствуя, как больно колет под ногти и в кончиках пальцев любая мысль о будущем (сколько можно давать тебе вторых шансов?); нефрит сменяется ярким (почти флюоресцентным) шартрезом пополам с пастельно-розовым на другом конце бара, и Гена чувствует себя так, будто может всё: не то чтобы настоящий гоу-гоу, но точно намёк на будущий роман с чужой кредиткой, серебристые дизайнерские прикиды и лучи стробоскопов, как минимум, в Вегасе — он не собирается позволять Элу опускать руки ниже талии, но разве кому-нибудь это интересно? В какой-то момент Гена даже жалеет, что у него нет красной помады, потому что Эл настолько не дорожит своей белой рубашкой, танцуя с — наверняка не с первой — малолетней мразью в клубе, что её так и хочется испачкать чем-нибудь жутко провокационным (жена тебя бросит — или привыкла?); музыка становится агрессивнее, и Гена начинает думать о том, что ему в принципе нельзя пить, потому что губы ужасно саднит от поцелуев уже через ёбаные пять минут невольного безумия: Эл целуется очень по-взрослому, скользя пальцами вдоль по его позвоночнику и абрикосовым косточкам на пояснице, цепляется зубами за сухие губы и позволяет расстёгивать перламутровые пуговицы у самого своего горла — шестнадцать плюс, сучки, семь видов ёбаных шалостей. — Мужик, шёл бы ты лучше к своей жене, — Гена разочарованно отстраняется от Эла, когда того за плечо тянет серьёзно-поговорить-о-чужих-кисах Никита (ну, блять, неужели), наверняка чувствуя себя кем-то вроде неплохо замаскированного Отелло, — я понимаю, как он сейчас выглядит, но, если хочешь развлечений на одну ночь — познакомься с кем-нибудь из вон тех красоток. На середине танцпола, видишь? Не думаю, что у них кто-нибудь есть. — Адекватно, — усмехается Эл, хлопая Алфи по плечу и убирая от Гены руки, — не знаю, что у вас там случилось, но, если что, он сам ко мне клеился, парень, — он застёгивает пуговицы рубашки обратно, в общем-то, не будучи сильно удивленным (учитывая засосы на шее, — откуда ты знаешь, от кого они), — следи за своей кисой лучше. — И какого хуя? Ты теперь ещё в мои отношения лезть будешь, мудак? — недовольно ноет Гена, когда Никита за обе руки тащит его куда-то вон из клуба и буквально швыряет на пассажирское в своей старой «Ауди» (как будто бы я собирался с ним трахаться). — Ты охуел? Похищать меня будешь? Я, блять, сейчас из машины нахуй выпрыгну, слышишь? А тебя потом посадят, потому что это ты меня увёз, а, будь я с ним, нихуя подобного бы не случилось, ясно? — Пиздец, да ты даже не пьяный, — слегка охуевше усмехается Алфи, заводя тачку и довольно нервно закуривая извечный «Ричмонд» (порез на руке хорошо ложится на кожу руля, и Гена почти начинает кусать губы — от чувства вины и чего-то ещё), — киса, ебать тебя буду только я. Хочешь, прямо сейчас начну? — Пошёл нахуй, — оригинально говорит «да» Гена, складывая на груди руки и демонстративно отворачиваясь к окну (дай поиграть в малолетнюю мразь, я потом тебе расскажу о чувствах и сучьем характере).