Скажи мне "нет"

      — Что должно твориться в голове у человека, который сначала говорит: «Забей, что я признался тебе в любви», а потом предлагает тебе встречаться? Причём между этими репликами перерыв минут в пять всего.       — А что должно твориться в голове у человека, который трахнул лучшего друга, а потом удивляется, что что-то, блядь, идёт не так?       — Тебе мама в детстве не говорила, что невежливо отвечать вопросом на вопрос?       На высоте сколько-то там тысяч метров мы довольно вяло выясняли отношения. Руи казался невозмутимым. По крайней мере, вид у него был такой, будто мы говорили о погоде. Мне же потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя после нашей занимательной беседы в аэропорту и говорить спокойным голосом. И я бы, правда, очень хотел знать, что творится в его голове… Но он бы скорее язык проглотил, чем заговорил об этом. В жизни не слышал, чтобы его пробивало на откровенность. Ну, кроме того памятного вечера в баре…       — Говорила. Ещё говорила, чтоб я не пил и не курил. Как ты можешь видеть, это было весьма наивно с её стороны, — вяло пошутил он.       Неохотно осклабившись, я уставился в иллюминатор. Руи прав, подумал я, всё не так, всё неправильно и довольно противно. Если подумать, мы и раньше ссорились, а по пьяному делу доходило и до рукоприкладства, но мы всегда мирились и продолжали общаться как ни в чём не бывало. А теперь между нами будто выросла стена. Я мог сказать или сделать что угодно — всё было бы неправильно. (Я, впрочем, знал, какие слова были бы правильными в данной ситуации, но сказать их я не мог…)       Когда мы разговаривали в аэропорту, мне показалось, что всё может быть по-прежнему: надо только сказать «извини, я больше не буду» и договориться, что всё хорошо. Но — не получалось. Не клеилось. Не выходило. В тот момент, когда, казалось, всё улажено, беседа приняла неожиданный оборот. А я в ответ мог только раздражаться. Потому что я понятия не имел, что ещё можно сделать, как отвечать, что говорить…       Я снова посмотрел на Руи. Он сидел, нервно мусоля сигарету. Ему, очевидно, хотелось курить, но он не мог себе этого позволить. Вот и мучил несчастную сигарету.       — Знаешь, — сказал он, поймав мой взгляд, — мне тоже всё это не нравится. И не надо всё сваливать на меня одного! Это ты меня соблазнил.       — То есть я теперь во всём виноват?! — взорвался я.       — Я этого не говорил!       — Иди к чёрту! Не надо делать из меня какого-то растлителя. Ты у нас тоже не невинная барышня.       — Судя по твоим воплям, барышня у нас ты.       — Ты!..       Он не стал дожидаться окончания моей реплики — демонстративно достал плеер. Я — не менее демонстративно — снова отвернулся и уставился в иллюминатор, хотя смотреть там было не на что. Нам предстояло провести в тягостном молчании ещё около двенадцати часов. Бежать было некуда. Даже провалиться сквозь землю не вариант… Пойти, что ли, попросить стюардессу дать мне парашют и открыть дверь…       Я не злился. Просто меня задели его слова. И с чего вдруг он?.. Я же не давал ему повода думать, что я его в чём-то обвиняю! Так какого хера его понесло?! И надо было ему это сказать! Можно подумать, я без него не знаю, что тогда произошло. Да и в отеле он же сам ко мне полез. И нечего стоить из себя поруганную невинность. И влюбляться в меня его тоже никто не просил. И вообще… В конце концов я заснул, даже сам не заметил как. Проснулся я, когда почувствовал, что всё тело затекло от долгого сидения. Руи спал, положив голову мне на плечо. Я осторожно спихнул его с себя. В другой ситуации я бы терпеливо ждал, когда он проснётся, но теперь это выглядело слишком двусмысленно. Господи, скорее бы Токио… Я закрыл глаза и попытался снова заснуть.

***

      Токио встретил нас весенней слякотью. Не прощаясь, мы разъехались по домам. Мы так и не сказали друг другу ни слова. Это молчание было гораздо хуже всего, что мы могли бы наговорить друг другу. По крайней мере, я тогда так думал… Вечером мне позвонил Гакт, и на другой день я поехал к нему. Он встретил меня в своей домашней студии. Завидев меня, он повернулся на стуле и запустил в меня бумажным самолётиком.       — Welcome home, cowboy!       — Tadaima, — пробормотал я в ответ.*       Он глядел на меня сквозь тёмные стёкла очков и улыбался. От него веяло кипучей энергией, новыми идеями, неуёмным желанием творить и вытворять. По его позе, улыбке, голосу я понял, что на меня сейчас выльется целое ведро идей для YFCz. Он пожал мне руку и снял, наконец, очки. Теперь я видел, что вид у него был очень уставший, я даже забеспокоился, но он жестом показал, что всё в порядке. Он забросал меня вопросами о поездке, рассказал мне о предстоящих подвигах нашей группы.       Мы до позднего вечера сидели в студии, разбирая намётки новых песен, обсуждая наши дела, разговаривая. Мне было так хорошо и спокойно. Всё произошедшее в Нью-Йорке отошло в область воспоминаний, а то и просто неприятных снов.       Поздно вечером, почти ночью я всё-таки засобирался домой. Я так и не успел толком отдохнуть после поездки, и мне до смерти хотелось спать. Гакт предложил меня подвезти, и я не стал отказываться.       — Что у тебя стряслось? — спросил он, едва мы отъехали от его дома. — Ты, конечно, можешь заявить, что это не моё дело… Но, по-моему, ты какой-то пришибленный. Родина встретила тебя осиновым колом и вилами, а не оркестром, как хотелось бы?       — Да нет… — попытался я отвертеться от разговора. — Всё было просто супер! Устал только немного. — Я попытался улыбнуться.       Всё моё едва обретённое душевное равновесие моментально улетучилось.       «Интересно, что бы он сказал, если бы я ему всё рассказал?» — подумал вдруг я. Но не стал проводить эксперимент.       — У тебя есть кофе? — спросил Гакт.       — Что?       — Кофе. Опасаюсь заснуть на обратном пути, — пояснил он.       — Кажется, был… Я не помню. Но ты в любом случае можешь зайти, если хочешь.       Кофе я нашёл. Чего нельзя было сказать о чистых чашках. Гакт не преминул съехидничать по поводу «порядка» у меня дома. Я в ответ пообещал вымыть полы его штанами, если он не заткнётся. Убираться в моё отсутствие было некому, а мне перед отъездом — некогда.       — У меня нет целой армии горничных и Ю, чтобы обустраивать мой быт, — злобно сказал я.       — Ну, — ответил он, отхлебнув кофе, — могу одолжить тебе Ю. Или пару горничных. Или можешь забрать мою сестру и всех её детей!       Мы посмеялись, но я не ощущал весёлости. Во всё время его визита — первого за время нашего знакомства — я никак не мог отделаться от чувства, что ему что-то от меня нужно. Как будто он не то хочет мне что-то рассказать, не то попросить о чём-то. От этого мне было неуютно. Он пристально смотрел на меня поверх чашки, а я никак не мог понять, какого рожна ему надо. В конце концов я не выдержал и недвусмысленно намекнул, что хочу уже лечь спать.       — Позвони или напиши, когда будешь дома, — попросил я, провожая его. — А то кто тебя знает, вдруг правда заснёшь.       — Раз ты так беспокоишься, обязательно дам знать, — пообещал он.       Вдруг он подошёл ко мне и быстро поцеловал меня коротким сухим поцелуем. Я оторопело уставился на него.       — Я очень рад, что ты вернулся, — тихо сказал он. — Пока!       В окно я видел, как отъехала от дома его машина. Сердце стучало так, точно я выпил сто чашек кофе сразу. Мысли скакали в голове, как блохи. Я даже понять не мог, о чём, собственно, думаю. Когда телефон запищал, извещая меня о новом сообщении, я минут пять пялился на экран, не понимая, с чего вдруг Гакт пишет мне среди ночи. И уж точно я не мог понять, зачем он сообщает, что благополучно добрался до дому…