Двенадцать дней и одна ночь

— Я люблю тебя… — Я тебя тоже… Руи открыл глаза. Он по-прежнему лежал рядом с Джоном, но если ночью они находились довольно-таки далеко друг от друга, насколько это было возможно в пределах кровати, то теперь Джон лежал неприлично близко, а рука его покоилась у Руи на животе, сжимая нижний край его футболки, будто собираясь эту самую футболку с Руи стащить. Руи стряхнул с себя наглую конечность и остатки сна. Кстати, о снах. Что это за ерунда ему сегодня снилась? От встал и прошел на кухню, на ходу закуривая. Джон сейчас проснется и начнет ворчать, что опять вся кухня провоняет табаком и что его голос от этого лучше не станет. Руи было плевать. Он прекрасно видел, что вся эта борьба Джона за здоровый образ жизни — глупое кокетство. Руи был единственным, кому Джон выговаривал за его вредную привычку. Почему-то Кансею можно было дымить у Джона сколько влезет, а Руи только потянется за зажигалкой… — Тоже мне, примадонна, — проворчал Руи, наливая воду в чайник, — не кури на него, не дыши, не смотри… Бухать до потери сознания можно, шляться всю ночь можно… А от дыма у нас сразу голос пропадает… Нежные мы какие!.. — Между прочим, я все слышу, — раздалось вдруг за спиной. — Доброе утро, курилка! Джон возник на кухне совершенно бесшумно. Наверное, весь монолог Руи слышал. — Доброе… Извини… Разбудил? — смутился Руи. — Твои стенания слышала даже моя глухая соседка, — сладко прищурившись, ответил Джон. — У тебя нет глухой соседки, — отрезал Руи, стараясь не глядеть на на длинные ресницы и широкую улыбку Джона. — Значит, — невозмутимо сказал Джон, пожав плечами, — теперь какая-то из моих соседок оглохла. — Я смотрю, ты уже здоров. Оделся бы… — У себя дома как хочу, так и хожу. Хоть в трусах, хоть без, — протянул Джон и вдруг показал Руи язык. — Спасибо, что не без, — в тон ему ответил Руи и повторил его жест. — Ты не знаешь, что теряешь, — пропел Джон, выдвигаясь с кухни в сторону ванной. — Свари кофе? — Угу. А если будешь так шутить, вылью его тебе в трусы, — огрызнулся Руи, отворачиваясь и закуривая снова. — Больше не буду, — раздался из ванной голос Джона. — Кретин, — пробормотал Руи. *** — Джон, хватит дрыхнуть! Нам на сцену через десять минут! — Из них восемь я могу спать… — Картина Хокусая «Гайдзин, спящий на диване»! — Почему именно Хокусая? — Да просто так. У него было «Тридцать шесть видов Фудзиямы», пусть будет и «Тридцать шесть видов гайдзина». Это — первый. — Годо, беги за мольбертом. Запечатлеешь. — Почему я? Кансей придумал, пусть и запечатлевает. Я еще себя не дорисовал. — Что сегодня остряки такие все, а? — О, Руи, солнышко, ты не в духе? — Кансей, сколько раз тебе говорить, что я не солнышко?! Хватит меня так называть! — Не-солнышко-сан, ты уселся на мои ноги! — Потерпишь. — Ну, хотя бы не кури на меня… Перед каждым концертом происходило одно и то же. Дурацкие шутки, подколы, трёп ни о чем… Самая последняя сигарета перед выходом. Руи бы мог воспроизвести все это, даже если бы его не было с Fade в гримерке. На самом деле ему это нравилось. Но он поддерживал реноме строгого лидера, а также пытался настроиться на концерт, и иной раз ему вся эта катавасия мешала. Одно радовало: шутки не повторялись. Еще Руи знал, что вот сейчас Джон перестанет валяться на диване, встанет и начнет разбор предстоящего полета. «Ты делаешь то-то и то-то на такой-то песне, а ты — вот это на такой-то». Руи все это не касалось: у него задача была одна. Он слушал Джона в пол-уха и думал совсем о другом. На сцене во время концерта Руи не смотрел на других музыкантов, в зал тоже не смотрел, но иногда из темноты сознание выхватывало вертлявую задницу Джона, и наводило это неизменно на одну и ту же мысль: как он может быть… таким и не уставать от этого? После концерта он будет точно такой же. Иногда Руи казалось, что играть на публику, с публикой для Джона — нормальное состояние, что он иначе просто не умеет. Однако для Джона это оставалось именно игрой, и ничем более. Внутри он всегда был серьезным, вдумчивым и преданным делу. Этот контраст Руи всегда поражал. Конечно, для многих людей характерно скрывать свои истинные чувства, но Джон-то их даже не скрывал, просто выражал их… по-своему. Обычно после концерта Джон, хоть и уставал, конечно, готов был продолжать веселиться. Отправляться в бар или клуб после концерта уже давно стало для группы традицией. Но в этот раз Джон, едва вернувшись в гримерку, молча рухнул на диван. Кансей, коротко взглянув на него, уже и не подумал шутить. Руи прикинул кое-что в уме и понял, что ему, скорее всего, придется везти Джона домой, а потом, наверное, и ночевать снова у него. — Джон, ты как? — спросил Руи, наклоняясь к нему. — Бухать пойдете без меня, — отозвался Джон, не открывая глаз. — Тебя домой отвезти, может? — спросил Руи. — Сам доберусь… Идите… Я, может, потом приду. Или домой поеду… Полежу только… Руи вместе со всеми вышел на улицу. — Ну, куда пойдем? — спросил Нориюки. — Руи? — Не знаю… Мне все равно. — Он подумал немного, зачем-то поглядел на двери клуба. — Вообще, знаете… Вы идите, а я этого лося все-таки домой доставлю. А то грохнется еще где… — Ладно, — сказал Кансей и почему-то подмигнул ему. Джон так и лежал на диване, но глаза уже открыл и жадно пил воду. Увидев Руи, он удивленно поднял брови. — Я решил, что раз уж я взялся тебя лечить… — Да я бы на такси доехал… — пробормотал Джон с виноватым видом. — Ты до такси сам не дойдешь… А мне все равно по пути. Руи протянул Джону руку, чтобы помочь ему подняться. Джон встал и замер, не выпуская руки Руи и как-то странно глядя на него. Наклонил голову. Взгляд его стал прямым и серьезным. Джон наклонился еще ниже, его дыхание обожгло лицо Руи. Он отвернулся и мягко высвободил руку. — Пойдем домой. Я спать хочу.