Повелитель снов

… за шумом воды шагов не слышно. Они вошли втроём: КинКаар, ИхарТэас и Он. Взлохмаченные и весёлые, потные после тренировки на мечах. ТеремДар распускал косы. Невероятно красивый, с отличной осанкой, длинные ловкие пальцы перебирают светлые пряди. И губы. Его губы изогнуты как изящный лук и краешки загибаются крючочками, словно там постоянно хранится нежная улыбка. Я опустил глаза и натянул нижнюю рубашку, пряча поскорей шрамы от пыток и рубцы от операций. Но не смотреть на него было совсем невозможно, и я украдкой глянул. Ворот форменной рубашки распахнут, открывая ямку ключицы и грудь, и двигается он так, словно в том, что он так прекрасен, нет ничего особенного. То, как приподнялась бровка у Тэсса, я и не заметил. Сейчас знаю, кто кивнул в сторону дурачка-новичка. Но тогда я видел только, что те пальцы, которым я бы уступил, распускают и вытаскивают из шлёвок ремень с эмблемой Школы, и сейчас он потянет вниз и перешагнет через штаны. Смущаясь, я отвернулся, натягивая на себя форму. На мне, конечно, она не смотрелась так естественно, я не умею носить дорогие вещи. Хотя отец не пожалел денег на парадную одежду (на выходных студентам разрешают посещения соседнего города), я подозреваю, что папа просто побоялся, что Его Светлость гиедран КамНийир проверит, куда ушла сумма, предназначенная только для будущего студента Высшей Школы математики… Пальцы путаются в шнуровке – форма тоже по старинным образцам, неизменным с боги знают каких времён. Развязываю, опять связываю неправильно, распутываю и снова завязываю и не слышу, что трое уже за моей спиной, поворачиваюсь, толкаю дверцу, и она впечатывается в блондина. Пять часов прошли. Он, нежно улыбаясь, смотрел чуть мимо моих глаз, и его красивые губы произнесли: - А ты везде такой рыженький или бреешь? Я не сразу понял, что моё счастье кончилось, смутился и, недоумённо улыбаясь, смотрел на него, решая, где подвох. Неужели не видно мою отросшую, хоть и не особо длинную, как полагалось бы аристократу, косу? Где-то скользом проскакивает мысль, что он её не увидел, потому что волосы мокрые и не заплетены. Машинально убираю намочившие рубашку, вьющиеся пряди назад, и дивные длинные пальцы приближаются к моей груди и скользят по ставшему прозрачным и прилипшему к телу полотну. Они непристойно-ласкающим жестом пробегаются по соскам и похабно-шаловливым спускаются к ямке пупка и ниже… Тут до меня доходит гнусность ситуации. Улыбка слетает с моих губ, и я шарахаюсь в сторону, поскальзываясь на кафельном полу. Меня проносит по мокрому и ударяет о стенку кабинки. Локоть пронзает адская боль: ушиб «электрическую» жилку, ИхарТэас тихонько смеётся, уткнув лицо в сложенные наверху кабинки руки, а на мою дурную рыжую голову льётся крутой кипяток: перегнувшись через бортик душа, верзила КинКаар врубил кран с красной меткой… Как никто другой белоголовый ухитряется извлечь пользу из любой невыгодной ситуации. Вот и в тот раз он получил моральные бонусы за справедливую критику неисправной сантехники, своевременную помощь и заботу о новичке, до пузырей ошпарившему спину «сорванным краном»… что тут скажешь. В первый, и далеко не в последний раз, я ночевал в больничном крыле. Спасибо сказать медицине, далеко шагнувшей с помощью Высоких лордов, или жалеть о невозможности жить в медицинском крыле – даже не знаю… хотя спасибо, наверно. Мой насильник тоже из Высоких. Вот только земель, равно как и более высокого титула, чем герцог, ему никто не давал. Серьёзный политик и грозный военачальник в свои тридцать с хвостиком успел рейдерскими захватами присвоить себе необследованные земли, на которые ещё не были выданы Сертификаты здоровья, а потому претендовать на них ни одно королевство не могло. А он не просто захватил. Хотя о чём это я – «захватил»! у кого там было захватывать? Люди там селились только под угрозой оружия… Вот он и угрожал. Впервые на памяти людей, а не из пыльных фолиантов, написанных в такие стародавние времена, что и языка-то теперь не узнать - так изменился - на полях битвы стали наступать смерти вместо нескольких дней обморока или сна. Воины не колеблясь убивали – поверить в это нереально, невозможно, и люди ведь не верили! Веками, да что я болтаю, тысячелетиями! драгоценность жизни была неизменной – нас мало, женщин ещё меньше, и сколько каждая родит за свой срок? А моя мама уникум! Семеро за девять лет. Тогда как и троих нечасто в семье увидишь! Вот только ДьюиМир лежал у неё неправильно и, выходя на свет, серьёзно ей повредил. Теперь мы сироты, а папа вдовец, и заботы его всё время крутятся вокруг денег. Государство не оставит голодать, но ведь девочек в семье нет. А мальчикам разве много надо? По программе помощи у них есть и доисторический телевизор (а куда их девать, как не на благотворительность?), и давно вышедшая из моды одежда (не то чтобы некондиция, но ведь и вид такой, словно ты из пьесы о прошлых годах), и дом-свет-воду оплачивает муниципалитет (только в одной комнате, пусть даже большой, светлой и тёплой, не найдёшь уединения и личного угла – всё на виду). Я не жаловался. Я-то ещё пожил в нормальном доме, при маме, в дни, когда не надо было зарабатывать вышивкой, которой она же меня и научила… в те дни, когда не надо было соглашаться на предложение гиедрана и… ну это уже государственная тайна. Я не могу рассказать. Скажу только то, о чём кричали газеты: меня приняли не за того. Так надо было. Я толком и не понял, на что подписался. И корчился под ударами палки, табурета, кованых сапог, плети… Захлёбывался кровью из пробитых сломанными рёбрами лёгких… Кровью же мочился после избиений по почкам… Срывал голос под взрослыми мужиками, насиловавшими меня по несколько часов в сутки… Приходил в себя после грубого лечения, нанесшего больше вреда, чем побои, чем пытки электричеством, чем те препараты, что меняют сознание, заставляя теряться в своих кошмарах… Разумеется, он не идиот, но ему понадобилось слишком много времени, чтобы кое-что понять. Слишком много для меня, конечно. Отцу гиедрана КамНийира мало, конечно, семи месяцев, но незаконное расселение на тех землях он остановил. Герцог Пустошей, урождённый гиедран ТираонКас, не раскаялся. Он просто очень удивился, что я так долго держался под пытками, и отдавать меня КамНийиру не хотел. То ли не наигрался, то ли… не знаю. Но я провёл у него ещё почти две недели, пока не начал впадать в беспамятство от диких головных болей. Эти двенадцать дней прошли без пыток и надругательств, а он отходил от меня не больше, чем на час, и уговаривал, убеждал, уламывал согласиться на официальное звание наложника, и не спрашивайте, зачем ему это было нужно, мне неизвестно. Мой герцог запретил ему заговаривать со мной первым, а потому я избавлен от звонков и визитов, и я никому не скажу, зачем прямой номер Герцога Пустошей забит в мой телефон, присланный им. Неведомо мне и то, почему герцог КамНийир настоял на том, чтобы я принял от него этот навороченный аппарат. Видимо, опять политика. И по политическим же, надо думать, соображениям, газеты были не в курсе моих анкетных данных, они ограничились перечислением увечий, криками удивления из-за присвоения простолюдину титула – такое случилось в первый раз за последние шестьсот лет - и смакованием подробностей моих унижений под прорвой мужиков. Боги, как же я счастлив, что моё имя нигде даже не мелькнуло! … школьные врачи, конечно, знали. Но у них кодекс и этика, так что разоблачения я не боялся. Несколько дней, пока подживала спина, меня обследовал пожилой доктор, одобрил мой прежний курс лечения, назначил новый и предписал ходить на ежедневные процедуры, часть которых выпадала на время занятий. Мои возражения по этому поводу отмелись как несущественные и, безусловно, популярности мне это в классе не добавило. Да и кое-кто из учителей тоже недовольно морщился, хоть и не возражал против моих отлучек в больничное крыло… Я даже не удивился, что поселили меня в одной спальне с моими «друзьями». Уже ничего хорошего ждать не приходилось. - Ну он, по всей видимости, гений, потому что иначе без экзаменов, при отсутствии мест и спустя два месяца от начала учёбы его не приняли бы, – ТеремДар развалился на своей постели с поднятым пологом и рассуждал негромко, но так, чтобы я слышал. – Насколько я знаю, такое возможно только после серьёзных денежных вливаний или за особые услуги высокопоставленному лицу. Понятно, на какие услуги намекает. Я молчал. В спальню к этой тройке я шёл нога за ногу: не то, чтобы боялся, но такая тоска сидела в груди, такая тоска! За дверями с аккуратными цифрами 3-22 находилась небольшая комната на пять кроватей, чистая и уютная, и я бы обрадовался такой ещё несколько дней назад… слева от входа на своём ложе разлёгся белокосый с учебником. Незаправленная постель только одна, и я двинулся к ней. - Воспитанные люди здороваются, входя, – не отрывая глаз от книги, сказал блондин. «Воспитанные люди не лапают» мрачно подумал я и молча стал обустраиваться. Задёрнул полог – он оказался удивительно приятной расцветки - и разложил в запирающемся (хоть что-то радует) ящике под кроватью свои немногочисленные вещи. - Простим ему пробелы в воспитании, – с другой стороны раздался нежный голос ИхарТэаса, - за семерыми детьми никаких средств не хватит уследить. Вот гад. Откуда ему про семью известно? - Сюда ведь он приехал пробелы в образовании заполнять. - Он гений, надо полагать… - отозвались из глубины комнаты голосом КинКаара. «Ну положи» - мрачно подумалось мне. Вот здорово-то как – они все здесь. - Почему это? – заинтересовался Ихар. ТеремДар объяснил. Это с его подачи в классе будут уверены, что меня присмотрел себе в наложники какой-нибудь гражум, да и отдал в Школу, чтоб пообтесался среди знати... Кстати, и мой любимый преподаватель, спустя какое-то время, бросит что-то презрительное о тех, кто занимает в школе не своё место, желая найти тут высокого покровителя или богатого мужа. Я же старался изо всех сил! Мне нравилась математика, даже в прежней школе я знал больше учителя! Впрочем, в ней, такой маленькой, это неудивительно… Было таким наслаждением вчитываться в головоломные уравнения и решать стройные и понятные в своей логике задачи, так увлекательно было разбирать формулы и находить им применение в решениях… сидел бы со своим интересом дома, кретин. - Денег на взнос вряд ли накопили, экзамены не сдавал – значит, не стипендиат… или гений, или попка кому-то приглянулась. А она у тебя тоже в веснушках? – повысила голос белокурая скотина. Я молча заправил постель, благо, за пологом ни моего лица, ни дрожащих рук не видно. И попался выходя. ТеремДар стоял, сложив руки на груди и привалившись плечом к столбику, поддерживающему балдахин, и, отдёрнув полог, я оказался с ним лицом к лицу. - Вероятно, нам придётся обучать тебя вежливости, - мягко сказал он. – Правило первое. Здоровайся. Вполне справедливое требование, не находишь? Правило второе… Я сделал попытку пройти мимо, но был схвачен за предплечье. - Правило второе, - демонстративно терпеливо продолжил белобрысый. – Не игнорируй наше обращение. Мы снисходим до тебя, и тебе нужно уважать решение с тобой заговорить. Правило третье… - Главное правило нужно усвоить вам, – я вырвался из крепкого захвата изящно-длинных пальцев, - не сметь прикасаться ко мне без моего разрешения. Тогда, возможно, я благосклонно отнесусь к вашим просьбам. Белая бровь дёрнулась вверх и опустилась снова – при не изменившемся выражении лица. Мгновение недовольного удивления, белые ресницы дрогнули, прищурились глаза… моё сердце колотилось как сумасшедшее, я даже глупо ждал, что он улыбнётся и извинится, и тогда я, может, прощу, и мы… а он не больно, но обидно и звонко хлопнул меня по щеке. Я опять не сразу понял, что он дал мне пощёчину. Он. Мне. Это не со мной происходит. Нет. Я задохнулся и ошарашено посмотрел на него, упустив момент, когда он начал говорить. - … поведение недопустимо. Когда я говорю – ты исправно слушаешь и безоговорочно выполняешь. Ничего сверхъестественного от тебя не требуется. Старший по спальне – я. И уж поверь, твоя жизнь будет намного легче, если… Я ринулся на него. Вцепился, пытался стукнуть кулаком куда-то в лицо. За унизительную пощёчину, за Того Парня, кем он мог стать, за бесцеремонное поглаживание в душевой… Меня трясло и перехватывало горло, а он, только досадливо морщась, легко и несильно отклонялся, перехватывал мои руки, отводил их, небрежно отмахивался, я же никогда не дрался, с кем мне было это делать… За плечи меня уже держал КинКаар, а блондин хлопнул по моим кулакам обеими ладонями, заставляя опуститься руки, и я чуть не заплакал от бессилия, но не заплакал, задышал чаще, чтоб не вырвалось рыдание, сощурился, чтоб не потекли слёзы, и смотрел. Смотрел, понимая, вот они – мои мечты, хрустальные обломки которых режут мою душу. Полная беспомощность, зависимость от высокомерного, заносчивого и несправедливо презирающего меня общества этих… КинКаар небрежно и брезгливо оттолкнул меня от себя. - Послушай внимательно, юный плебей. В этой школе есть правила. Их соблюдают все. Не хочешь – заставим. Понадобится – грубо. За твоим пологом тебя не тронут, но выходить будешь с оглядкой. Теперь можешь извиниться, и я расскажу тебе о том, как ты должен себя вести в нашем присутствии. - Как только ты с таким самомнением в дверь проходишь, – я говорил, задыхаясь, словно пробежал вверх по лестнице несколько пролётов. – Я вас не трогал. И падать ниц при виде вашего величия не собираюсь! ТеремДар кивнул, словно соглашаясь, а потом как-то нехорошо сказал: - Оставьте нас. Качок хмыкнул и вышел за дверь, за ним вслед выскользнул улыбнувшийся Ихар. Почему-то перспектива остаться наедине с одним противником меня напугала больше, чем с ними со всеми, и я, стараясь не выдать тревогу, прямо, не отводя взгляда, смотрел в глаза белокосому. - Люблю строптивых. Обламывать. Что, стыдно просить прощения у меня при всех? Можешь попросить сейчас. Только на коленях, мне нравится твой взгляд снизу вверх… - И за что это, интересно? – не знаю, как мне удавалось говорить так, чтобы голос не дрожал. Он шагнул ко мне, и я инстинктивно отшатнулся, прижавшись спиной к стене. Терем поставил руки по бокам от моего лица и резко согнул их в локтях, оказавшись так близко, что я почувствовал запах его дыхания – свежего, словно он только что почистил зубы мятой. - За то, что своими улыбками и взглядами раздавал мне обещания, в душе стриптиз устроил и меня глазами разве что не облизал, а после сделал вид, что ничего такого не произошло! О боги, большей несуразности я не слышал… какие обещания, какой стриптиз, что он несёт? И в то же время я понимал, о чём он говорит. Вот как оно со стороны выглядело, оказывается. Да ведь я ничего такого не имел в виду! Блондин смотрел мне в глаза и, наверно, ухватил нотку вины и сомнения в моём лице, потому что продолжил: - Но я готов тебя простить и защищать. Преклони колени. Я пойму, что ты сожалеешь. А потом ты послушно ляжешь на спину – она ведь уже зажила? и раздвинешь ноги. В первый раз я люблю лицом к лицу… Вероятно, я вспыхнул, потому что мне враз стало горячо и невыносимо жарко, словно загорелась кожа на щеках и груди. - Не надейся. Я не порномальчик по заказу! - Выше метишь? Заслужи. Серые глаза под белыми ресницами, что же вы со мной делаете! Меня тянет в них, как в пропасть какую-то, сейчас бы ткнуться лицом в плечо, и пусть делает, что хочет, я отдамся, я подчинюсь, он может ведь быть, я уверен, ласковым, терпеливым, внимательным… Но… трезвею. Нет. - Я не лягу под тебя! – я с размаху бью его ладонями в грудь, отталкивая, прерывая контакт. - Как ты смеешь… - ТеремДар изумлённо-недоверчиво смотрит на меня, сдвигая брови. – Как ты смеешь сопротивляться? Ты уже должен ко мне, ты не можешь… ты – мой! Я знаю… … - Да знаю я все эти дела! – Миха греет руки о чашку (холодина такая на улице, словно не конец апреля!), - Ты, Жек, для себя реши, чего ты хочешь. Может, разок там… ну с кем… не знаю… на сайте, что ль, посмотрим. Небольшой перепихон там пару раз. Может и… - Я не гей, понятно? – шиплю я. На перемене Ирка смоталась куда-то, и в «Серебрину» мы с Мишкой пошли вдвоём. - Ага. Я вижу. Самый натуральский натурал. А ничё, что ты меня отодрал и сейчас в угол боишься посмотреть? - В какой ещё угол? – я не решаюсь стрельнуть туда глазами, да и огрызаюсь так, для порядка. - В тот самый. Чего виляешь-то? Пошёл бы, познакомился, наконец. Ничё так, светленький… Мишка по-хозяйски оценивающе посмотрел на Него. Парень с ноутом быстро и сосредоточенно набирает какой-то текст, порхают пальцы над клавой, он не видит михеевский взгляд, но чувствует мой. Поднимает русую голову. Смотрит. Что-то непонятное мелькает в выражении лица, знакомое и… странное. Мысль шмыгнула по краешку сознания и пропала. Я ведь что-то важное… важное… упустил? Забыл? Недопонял?