Человек и время ~ Тень вампира

      Прошло почти два месяца, пока карета, в которой держали долгий путь в Англию Кати и Мила вместе с парой особо приближенных служанок, Марией и Войчей, и ехавшие следом несколько повозок с вещами, достигли Фландрии. За это время молодая Мила успела увидеть жизнь с совсем другой стороны, нежели во время жизни в замке. Ни о каком уюте и спокойствии не было и речи: днём они тряслись в карете по дорогам, чьё состояние после того, как они пересекли границу Богемии, а затем Баварии, явно оставляло желать лучшего: было такое чувство, что эти дороги предназначены для тех самых утопающих в грязи крестьян и редких конных воинов, что встречались им на пути, нежели для колёсного транспорта. Проблем добавляли часто идущие холодные дожди и мокрый ветер, что продувал карету насквозь — вероятно, щели у её двери и окна от тряски совсем разболтались. Кати, усадив Милу на колени, куталась вместе с ней в меховой плащ, служанки на противоположной лавочке укрывались шерстяным одеялом. За много недель совместного пути они стали очень близки Кати с Милой — простыми служанками их назвать уже язык не поворачивался. Слова «госпожа», с которым они обращались к Кати, и «маленькая госпожа» — к Миле, скорее воспринимались не как знак уважения, а как дружеские прозвища. По ночам они отдыхали в подворачивавшихся на пути постоялых дворах — совсем не предназначенных для знатных персон, таких, как жена и дочь правителя Валахии, но лучшего было не сыскать — да и смысла не было. Привлекать излишнее внимание к себе было бы опрометчиво: никто не был уверен, что за ними нет погони недоброжелателей Раду-старшего. Посему они путешествовали как обычный дворянский род, не особо распространяясь о себе, кто они и откуда.       Впрочем, в самой Фландрии их согласился принять некий «доброжелатель» по фамилии Рутвен, который, как оказалось, был знаком и с Дракулешти, и с Хартандерблейдами, и был очень рад тому, что их посетила знакомая ему семья. Встретив их на въезде в Брюгге — будто зная, что они приезжают, он был очень рад, и проговорив с Кати почти целый час о «старых временах», пригласил их пожить в одном из своих особняков.       Это оказалось весьма кстати, тем более что откуда-то надвигалась новая беда: Кати отчего-то начинала чувствовать себя с каждым днём всё хуже и хуже — хотя, казалось, сама только радовалась этому. Мила пыталась выведать, что происходит — но мать, подавляя страдания и улыбаясь, лишь таинственно говорила: «скоро узнаешь»…       И вот, наконец, в один прекрасный день Кати вместе с Марией и Войчей заперлась у себя в спальне — и лишь через несколько часов Миле было разрешено войти. Взобравшись на кровать, в которой лежала её мать в окружении стоящих рядом служанок, Мила с интересом рассмотрела небольшой комок в пелёнках, что Кати прижимала к себе.       — Познакомься, Мила, это твоя сестрица.       — Неле де Фландр Дракулешти-Чрноевич, — служанки, слегка поклонившись второй наследнице рода, представили её старшей сестре.       Мила непонимающе раскрыла глаза и оглядев всех собравшихся, внезапно зажмурилась и хихикнула, осторожно ткнув пальцем малышку в нос. Та лишь сморщилась. И Кати, словно ждав этого, погладила старшую дочь по голове и успокоившись, проговорила:       — Да, вы точно подружитесь…       Они задержались во Фландрии гораздо дольше, чем задумывали. Отправляться в неизвестность с грудным ребёнком на руках было слишком опрометчиво, а когда малышка немного выросла и стала походить на Милу в детстве — буквально всем: манерой говорить, голосом, жизнерадостностью, разве что волосы у неё были не пепельно-голубоватого цвета, а скорее песочного — им уже не хотелось держать путь дальше. Более того — Рутвен известил Хартандерблейдов, что если к ним придёт письмо для Кати — то его следует отправить во Фландрию, в Брюгге.       И через четыре года письмо внезапно пришло.       Рутвен часто приходил к Кати в особняк, преимущественно по вечерам — и они проводили за разговорами всю ночь. Кати всё чаще стала спать днём, говоря служанкам о том, что в солнечные дни она чувствует себя не очень хорошо, поэтому такой режим для неё лучше — однако, это не уменьшало количество сплетен, что ходили между слугами в особняке, о том, что Кати успела забыть своего мужа и променять его на Рутвена, даже несмотря на то, что старшие служанки — Мария и Войча — отрицали подобное как несусветную глупость.       В этот вечер Рутвен тоже пришёл и радостно протянул Кати письмо. Истёртое и, судя по всему, проделавшее очень долгий и далёкий путь — оно всё же дошло.       — Неужели?! — радостно вскрикнув, Кати схватила его — но внезапно остановилась.       Письмо было запечатано немного не той печатью. И это могло означать только одно…       Сломав печать и вытащив лист бумаги — весьма качественной бумаги по меркам 1511 года, — Кати начала читать. Улыбка на её лице сменилась ужасом, затем неимоверной горечью, и в конце концов она бессильно осела на пол, выронив письмо из рук.       Спланировав на каменные плиты, письмо перевернулось, так что беспощадные строки стали видны всем присутствующим:       «Каталине Черноевич, жене Раду Дракулешти, что прозван в народе Великим, сына Влада Монаха.       С прискорбием сообщаю вам, что ваш муж, столь много проделав в жизни, отошёл к Господу мирно в своей постели апреля 23-го 1508 года от Р.Х. Как его преемник, призванный на властительство над землями Валахии, имею сожаление известить вас об этом.       Май 1508 от Р.Х.       Михня Басараб-Дракулешти, сын Влада Воеводы, коего именуют Цепеш, сына Влада Дракула, господарь Валахии.»       — А я ведь чувствовала. Я ведь чувствовала, что Михня это сделает! — процедила Кати сквозь зубы, роняя слёзы на пол. Служанки, собравшись вокруг, не знали, что делать — да и сам Рутвен стоял рядом в оцепенении: принести такую весть своей уважаемой знакомой было ужасно необдуманным поступком.       Ведь только он и сама Кати знали, что просто так Раду умереть не может.       Помнится, дядя её мужа очень жестоко обращался с теми, кто приносил ему плохие вести…       Эта сцена с безутешно рыдающей посреди круга людей Кати продлилась до тех пор, пока Мила не нашла в себе силы подойти к матери и осторожно взять её за руку. Кати на время замолкла и посмотрела на дочь. Та же не стала отводить взгляд и с удивлением для себя отметила, что она уже не помнит, когда вместо знакомого ей зеленоватого оттенка глаза матери стали отливать красным.       Кати молча обняла дочь и положила голову ей на плечо. На несколько секунд воцарилась гнетущая тишина — но вскоре Кати отпустила Милу и встала.       — Ну что ж, тогда всё понятно, — начала она. — Отныне нам с Милой и Неле нет дороги домой, и я буду надеяться, что хотя бы кто-то из моих сыновей ещё жив, хотя надежды на это мало, и Валахия ещё будет под их властью. Но именно нам надлежит пронести их славу через века.       Мало кто понял эти слова — лишь Рутвен кивнул, уже зная, о чём она говорит. И в тот вечер он тут же отправился домой — поняв, что Кати уже приняла решение, и больше ей советы не нужны.       После того случая Кати, казалось, сильно изменилась. Она стала жёстче, прямолинейнее и непреклоннее, порой это нагоняло страх на некоторых слуг особняка. Лишь с Марией и Войчей — и со своими дочерьми она держалась, как раньше.       И однажды ночью Кати пришла в спальню сестёр. Её одежда отличалась от обычной — на ней было ярко-белое платье, светившееся серебряным светом в лучах луны, заглядывавшей в спальню через окно.       Усевшись на кровать рядом с заинтересованной таким визитом старшей дочерью, она посмотрела вдаль, в окно и начала негромко говорить, так, чтобы никто извне не мог услышать.       — Мила, у меня осталось мало времени. Ты уже почти взрослая, тебе недавно исполнилось девять лет — и я должна поставить тебя перед выбором. Я твоя мать, и я могла бы тебе приказать. Но всё-таки я слаба, и хочу, чтобы ты сама приняла то решение, ответственность за которое тебе придётся нести, быть может, ещё очень долго — а не проклинала потом меня за него.       Ты можешь выбрать: жить ли, как все люди, словно ничего не случилось, и затеряться спустя сотни лет в глубине церковных книг, которые всё равно никто не читает. Или принять наш фамильный дар — тот дар, что передал мне мой муж и твой отец в ночь перед нашим отъездом.       Тебе придётся от многого отказаться. Власть, положение в обществе — всё это будет не для тебя. Быть может, тебе придётся скрываться, быть может — бороться за свою жизнь, находя лишь лёгкое успокоение в минуты затишья. Тебе придётся смотреть на этот мир слегка со стороны, и быть может, самое страшное — тебе придётся терять близких, одного за одним. Как песчинки в песочных часах неумолимо падают вниз, так и для тебя время будет последним, непобедимым противником.       И наконец — тебе придётся лишиться всех иллюзий, что несёт церковь в нашу жизнь. Отныне ты станешь её самым главным врагом — как и я, как и твой отец. Ты будешь делать то, что церковь считает тяжелейшими грехами, и я уверена, что если бы ты сейчас взглянула на такую будущую себя — ты ужаснулась бы. Но подумай, стоит ли слушать церковников? Их организация ввергла всю Европу в пучину религиозной истерии, они позабыли о изучении мира и погрязли в глупых книгах, в которых они будут пытаться найти истину ещё долго — пока не сменятся века. Да, если тебе повезёт — ты это увидишь. Хотя, на самом деле, им всего лишь достаточно было бы почитать другие книги, те книги, тайны которых ты пыталась разгадать, ещё когда мы жили в Валахии — и тогда бы они смогли открыть всю силу, таящуюся в этом мире. Но для них этот путь, путь познания, закрыт. А ты сможешь обрести огромную мудрость, ты усилишь свои способности, которые я вижу в тебе, во много раз — но лишь заплатив ту цену, о которой я тебе сказала.       И самое главное — тебе придётся отказаться от своей фамилии, и даже своего имени. Тебе ни в коем случае нельзя будет говорить, что ты — наследница родов Валахии: это навлечёт лишь позор, а может, и смертельную опасность на тех, кто живёт там. Если, конечно, ты не хочешь повторения того, что случилось триста лет назад с Восточными царствами, но только теперь на нашей родине.       Кроме того, от твоего решения зависит судьба твоей сестры. Я знаю, что ваши судьбы переплетены очень сильно, поэтому, если ты примешь этот дар — то я должна буду дать его и твоей сестре; и наоборот — если ты откажешься, твоя сестра никогда его не получит. И пути назад ни для тебя, ни для неё — не будет.       Готова ли ты, Мила, принять эту тяжкую ношу?       Когда Кати замолчала, Мила в нерешительности взглянула ей прямо в глаза. Сейчас, в лунном свете, они блестели ярко-красным цветом — цветом бесконечной свободы и бесконечных же страданий, которые ждали бы её в случае согласия.       И она закрыла глаза и тихо кивнула.       Мать улыбнулась и осторожно обняла её, прижав к себе и прикоснувшись губами к её плечу.       — Ай… — нерешительно простонала девочка, почувствовав резкую боль.       Кати отклонилась, вытерев пальцем красные капельки на губах и нечаянно уронив одну на белоснежное платье, где тут же расплылось пятно, словно знак грядущих страданий. Мила взволнованно посмотрела на своё плечо, заметив четыре ещё кровоточащие дырочки и словно почувствовала, как волна холода распространяется по её телу.       — Отныне ты больше не Мила Дракулешти-Чрноевич. Тебя будут звать… — Кати задумалась на секунду, — пусть будет Эмилия. Нет, такое имя могут узнать… Лучше — Ремилия. Ремилия… — Кати стёрла пальцем выступившую из ранок на плече Ремилии кровь и коснулась им её губ. — Ремилия Алая. Так и представишься, когда попадёшь в Англию на приём к Лоле. Ремилия Алая, то есть — Ремилия Скарлет.       Кати посадила старшую дочь на край кровати и взяла на руки её сестру. Оглянувшись на Ремилию, мать проговорила:       — И помни: отныне ты вечно будешь в ответе за свою сестру.       Ремилия отвернулась и через несколько мгновений услышала вскрик Неле.       — Теперь её тоже будут звать Неле Скарлет… Нет, так не пойдёт, это имя тоже можно узнать. Тогда просто Фландр. Фландр Скарлет. Ремилия, ты запомнила?       Ремилия тихо кивнула.       В этот момент волна холода, крадущаяся по её телу, добралась до сердца — и она тут же ощутила, как из её тела уходит нечто, что мешало ей до того мыслить настолько чётко и ясно. То, что она читала в книгах из библиотеки замка отца, все слова, символы и фразы сложились в безупречную картину. Ей стало понятно, что отныне она, как и её сестра — больше не человек. И дар семьи Дракулешти открыл перед ней её собственный дар — видеть хитросплетения тонких нитей: нитей судьбы людей, обществ, городов, государств и всего мира.       И среди этих нитей опасно вилась нить той, что передала ей этот дар: её матери. Ремилию охватила паника.       — Мама! — внезапно закричала она, но фигура в белом платье уже уходила вниз по лестнице, словно зная, что её ждёт.       В этот момент двери на улицу с грохотом распахнулись, и в зал, в центре которого уже стояла Кати, ввалились семеро людей в чёрных рясах, двое из которых держали в руках мечи.       — Именем Господа нашего, я, инквизитор Брюгге и Западной Фландрии, требую, чтобы ты, Каталина Чрноевич, а также все твои дети — Неле и Мила Дракулешти-Чрноевич, явились на суд Святой Инквизиции по обвинению в колдовстве, сделках с дьяволом, ереси и… — инквизитор запнулся и посмотрел в бумагу с печатью, что теребил в руках.       — Никаких Неле и Милы здесь нет. А вас, судя по всему, подослал Михня, да? — усмехнулась Кати. — Неудивительно, что вы пришли именно тогда, когда я вас ждала.       — Никакого Михни мы не знаем, а детей мы твоих найдём, куда б ты их не спрятала! — крикнул инквизитор. Обернувшись к стоящему рядом человеку, он что-то шепнул. Человек на секунду склонил голову, будто задумавшись — но через секунду вновь поднял её, посмотрев на инквизитора.       — Она не врёт. Странно, но…       — Вот досада, значит, мы как-то их упустили. Но ничего, ты пойдёшь с нами!       — Попробуйте сначала меня взять, — Каталина слегка отошла назад, подняла руку вверх и громогласно произнесла:       — Кара небес: звезда Давида!       — Она и правда колдунья! — в ужасе двое с мечами, стоявшие по краям, рванули прочь из зала, но оставшиеся пятеро только встали в боевые стойки — в то время как перед Каталиной в воздухе возникла светящаяся ярко-красная звезда, с углов которой в сторону церковников полетели красные и синие огненные шары. Ремилия, наблюдающая за битвой через щель в двери, дала себе обещание обязательно изучить такую магию, но пока что она лишь смотрела и переживала.       …Но как выяснилось, церковники пришли подготовленными: отточенными движениями они выхватили из-под рясы серебряные кресты, образовав невидимый щит, о который разбивались сгустки огня, что посылала в их сторону Каталина, а оставшиеся двое отступили назад, и достав откуда-то несколько кинжалов, по всей видимости — тоже серебряных, швырнули их в сторону Каталины. Звезда распалась на кусочки и погасла, а со стороны церковников уже летели две колбы с прозрачной жидкостью. Разбившись об пол возле Каталины, они обдали её брызгами — и потеряв силы, та рухнула на пол.       Через минуту всё было кончено: оставшиеся церковники вынесли из особняка связанную колдунью, даже не удосужившись закрыть дверь, а наблюдавшая за этим вторжением через дверную щель Ремилия, стиснув кулаки от бессилия, пообещала себе, что обязательно найдёт то, что даст ей постоять за себя — и, быть может, отомстить за мать и отца.