Человек и время ~ Тень вампира

      Осень сменилась слабой, будто нерешительной фламандской зимой, вслед за зимой наступила весна и лето. Солнце, что поднималось в небе всё выше и выше с каждым днём, и лучам которого радовалась природа, постепенно оживая после холодных зимних дождей с мокрым снегом, наводило лишь тоску на Ремилию. Она достаточно быстро поняла, что со старой жизнью теперь действительно было покончено: яркий свет лишь обжигал её кожу, слепил глаза и превращал волосы в подобие сухой степной травы. О весёлых играх в саду, беготне под дождиком, обычных детских забавах и беззаботной жизни — теперь можно было только мечтать. Она уже поняла, что навсегда потеряла своё детство, хоть и осталась вечным ребёнком.       Поначалу убитая горем, а потом — постепенно привыкнув к такой жизни, она стала всё реже выходить из особняка, проводя дни в кровати, а ночи — сидя молча в каминном зале, меланхолично гуляя по коридорам особняка или забравшись в библиотеку, в которой она отыскала себе несколько книг для изучения: как ни странно, эти книги были похожими на те, в которых, ещё будучи Милой, она пыталась разобраться в отцовском замке. Служанки, конечно, пытались помочь ей в этом, но кроме как читать для неё особенно трудные слова и объяснять их значение, или перерисовывать из книги странные узоры по её указке, они мало что могли сделать.       И всё же… Всё же как Ремилия обрадовалась, когда ей после десятков бесплодных попыток всё же удалось сделать хоть что-то, о чём было написано в книге!       В один из вечеров она, как обычно, мысленно повторив все этапы из изучаемой ею книги некого магистра де Моле, вышла на середину комнаты, и зажмурившись и разведя руки в стороны, постаралась сконцентрироваться. Она представила «замок, над которым никогда не заходит солнце», что был изображён на страницах книги. Однако тот замок, что возник в её воображении, не был похож на нарисованный. Одиноко стоящий посреди бескрайних лугов, он словно светился изнутри красным светом, который, разгораясь, постепенно затмевал солнечный — и заменял его тьмой, но не той тьмой, что царит в холодных каменных подземельях, а тьмой раскалённой, от которой озёра вокруг замка начинали кипеть, а трава — засыхать и обращаться в пепел. Открыв глаза, Ремилия увидела, что вокруг неё, казалось бы, сам воздух светится красным. Она сделала шаг назад, но яркое облако в форме креста осталось на месте — хоть и тут же начало затухать, и через несколько секунд исчезло. И лишь наступив на то же место, и тут же отдёрнув ногу от раскалённого каменного пола, Ремилия поняла: это действительно мощное заклинание, и если как следует потренироваться применять его, и быть может, правда внести в него что-то своё — то оно может стать сильным «аргументом» против кого бы то ни было.       А вот Фландр, казалось, не тяготилась заботами сестры. Она бесстрашно, хоть и ненадолго, выходила под палящее дневное солнце, и даже один раз попала под несильный дождь — впрочем, в тот раз она быстро поняла, что это было неудачным решением, и изо всех ног пустилась обратно в особняк, благо до спасительного крыльца было не более пары десятков шагов. И хоть такая дистанция для обычного человека была бы сущим пустяком, Фландр, добежав, рухнула почти без сил.       Она в свои пять лет обладала недюжинной ловкостью, и легко залезала на деревья, пугая птиц, забиралась на стены особняка по стеблям плюща, обвивающим их, а один раз неведомо как вылезла на крышу особняка — служанкам пришлось с риском для собственной жизни её оттуда доставать.       Впрочем, такие выходки Фландр не проходили бесследно: обломанные ветки деревьев и вырванные листья приходилось всё время убирать, а в ту свою вылазку на крышу Фландр умудрилась неведомо как сломать башенные часы. Это привело в ярость как Марию и Войчу, так и саму Ремилию — и в качестве наказания её заперли на день в одной из комнат, чтобы она «подумала над своим поведением».       Но это, определённо, оказалось ошибкой.       Вечером Фландр исчезла.       Первыми спохватились служанки. В панике обыскав все комнаты, кроме библиотеки, где, как обычно, сидела Ремилия, они зажгли факелы и вышли в сад — однако там не было и следа. Несколько раз они обошли всю территорию, не прекращая звать Фландр, но поиски успехом не увенчались.       И тогда Мария с Войчей решили сообщить об этом Ремилии.       Мария на правах старшей служанки была обязана принести эту весть — и что могло последовать за этим, ни она, ни Войча не могли представить. Хотя, конечно, каждый знал, что делал с не нравящимся ему людьми брат её деда, знаменитый Цепеш…       Негромко постучав, они отворили дверь библиотеки. Ремилия, не обратив на них внимания, сидела, склонившись над лежащей на столе раскрытой книгой.       — Г-госпо-жа… — начала было Мария.       — А? Что такое? — неохотно оторвавшись от книги и обернувшись к ним, проговорила Ремилия. — Чем ты обеспокоена, Мария?       — Г-госпожа… — Мария, а следом за ней и Войча, упали на колени и склонили свои головы, что привело Ремилию в изумление.       — Э?       — Ваша сестра… она… понимаете, она… куда-то исчезла!       На несколько мгновений — без сомнения, показавшиеся служанкам вечностью, повисла гнетущая тишина. Но Ремилия лишь тяжело вздохнула и подошла к окну, меланхолично устремив взор на полную луну, постепенно поднимающуюся из-за горизонта.       — Я знала, что это произойдёт. Ну что ж, мне кажется, что с ней всё будет нормально, — Ремилия вновь повернулась к служанкам. — Эй, ну что вы там делаете? Прекратите же, встаньте, мне, право, перед вами неудобно! — Ремилия, казалось, первый раз за свою жизнь серьёзно смутилась, осознав, что Мария и Войча — не просто добрые женщины, что поддерживают порядок в особняке, а слуги — чья судьба, и, наверное, даже жизнь, теперь во власти лишь одной Ремилии.       Служанки неохотно встали, продолжая по-прежнему испуганно смотреть на неё. Мария нервно теребила подол своего платья, Войча не могла унять дрожь в руках, и обе они жались друг к другу, словно испуганные воробьи. Ремилия двинулась в их сторону — и Мария, приготовившись к худшему, зажмурилась…       …Но почувствовала лишь мягкое прикосновение снизу. Она открыла глаза — и увидела, что Ремилия, обняв их с Войчей за ноги и прижавшись к ним, смотрит на них снизу вверх — и слёзы стоят в её глазах.       — Чего вы испугались? Ну чего? Меня, что ли? Да вы сами меня перепугали больше, чем известие о пропаже сестрёнки! — Ремилия перестала сдерживаться, и заревев, уткнулась туда, где соприкасались юбки служанок. Мария, мгновение поколебавшись, осторожно погладила волосы госпожи, пытаясь её успокоить; через пару секунд то же сделала и её коллега.       Они простояли так, пока не догорела свеча, что освещала стол и книгу, которую изучала Ремилия. И лишь тогда она уговорила служанок пойти спать — а сама отправилась к камину, коротать ночь в раздумьях.       …Фландр, запертая в комнате, поначалу для вида посидела на кровати с обиженным лицом, надеясь, что за ней тут же зайдут, простят и выпустят, но вскоре поняла, что на этот раз всё серьёзно. Вскоре её внимание привлекло окно. Хоть это был и второй этаж особняка, выбраться отсюда было легко: прямо под окном росло дерево, в которое можно было прыгнуть — а потом, проломившись сквозь его ветви, надеяться, что падать останется не так долго.       Мгновение — и Фландр уже лежала животом вниз на лужайке в окружении ветвей и листьев, которых лишилось на этот раз дерево. Поднявшись и отряхнувшись, она посчитала это удачным началом побега — и никем не замеченная, проскользнула сквозь сад и вышла на дорогу к городу.       Но до города она не дошла: буквально через пару сотен шагов ей встретился странный мальчик в зелёном костюме, который играл с небольшим зеркальцем. Случайный отсвет заходящего солнца, что бросило зеркало на Фландр, заставило ту зажмуриться и вскрикнуть. Мальчик, естественно, это заметил и подбежал к ней поинтересоваться, всё ли в порядке.       — Привет! — начал мальчик. — Я тебе сделал что-то плохо?       — П… привет, а ты кто? Н-нет, у меня всё в порядке… — помотала головой Фландр.       — Меня зовут Тиль, я из соседнего городка, отец часто сюда ездит, и отпускает меня гулять! Смотри, как я умею! — мальчик поймал зеркалом солнечный зайчик и направил его в кусты, откуда тут же вылетела сбитая с толку небольшая птичка. — А ты кто? И откуда?       — Я… Фландр, — она слегка смутилась и скрестила перед собой руки, посмотрев вниз.       — А, то есть ты тоже отсюда! Как здорово, а то я тебя раньше не видел, хотя у меня много знакомых в городе. А зовут тебя как?       Фландр задумалась — и вспомнила своё старое имя, которым её не так давно называли.       — Можно меня звать Неле…       — Какое милое имя! А хочешь, мы с тобой вместе поиграем?       — Хочу! — обрадовалась Фландр.       За этот вечер чем только они не занимались: гоняли птиц по кустам, наблюдали за процессией торговцев, въезжавших в город, как будто это были короли каких-нибудь государств, продирались сквозь заросли высокой травы, которой порос склон реки, в поисках округлых камешков — которые они потом вместе ловко пускали прыгать по воде… Они даже взобрались на близлежащий холм и долго смотрели оттуда на окрестности — на город, на реку, что огибала городские стены, разветвляясь там на замысловатую сеть каналов, на тот небольшой лес, за которым стоял особняк, где жила Фландр. А когда, наконец, ночь укрыла их тёмным уютным покровом, и дневной шум сменился мерным стрекотанием сверчков, они, немного посмотрев на звёзды и вволю поговорив обо всём на свете, мирно заснули там же.       Наутро Фландр, пока не взошло яркое солнце, засобиралась было к себе домой. Но Тиль, как настоящий фламандец, пусть всего лишь шестилетний, уже решил, с кем он хочет связать свою жизнь. Там же он пообещал ей, что обязательно возьмёт её в жёны, вот только спросит разрешения у отца и подрастёт немного — и они, улыбнувшись друг другу и помахав на прощание, разошлись, договорившись встретиться вечером тут же, на холме.       Однако следующей встрече не суждено было случиться, хоть Тиль и безуспешно ждал свою Неле ещё несколько вечеров на склонах холма, от скуки изничтожая палкой некстати подвернувшиеся заросли папоротника.       Стоило Фландр вернуться домой, как она тут же была поймана разгневанными служанками.       — Где тебя носило, где беда бродила?! — воздев руки к небу, голосила Мария.       — Я б тебя убила! — вторила ей Войча.       — Но я… я просто хотела поиграть! — Фландр безуспешно пыталась оправдаться.       — Почему тебе не играется дома? Почему надо куда-то лезть и убегать? — чуть ли не хором продолжали служанки.       — Потому что дома я не могу найти друзей! — расплакалась девочка.       — Друзей?! — изумлённо переглянулись служанки, а Ремилия, стоявшая неподалёку, широко открыла свои до того прищуренные глаза.       — Да! У меня, наверное, появился первый друг в жизни!       Ремилия тут же направилась к сестре. Служанки испуганно вжались в стену.       — Вот что я тебе скажу, сестрёнка, — холодным, безжалостным голосом начала старшая. — Нам, таким как мы, нельзя заводить друзей. Мы — не они, мы — другие, и подружившись с кем-то, ты неминуемо его потеряешь. Мы, — она тряхнула Фландр, взяв её за плечи и, стиснув зубы, проговорила: — Мы, по-настоящему, вообще не люди.       Несколько мгновений Фландр смотрела на сестру, после чего, плюхнувшись на пол, заревела. Ремилия, отвернувшись от сестры, процедила, будто в сторону:       — И если ты не будешь слушаться — а я знаю, ты не будешь, — ты не оставляешь мне другого выбора. — Ремилия повернулась к служанкам и сухо скомандовала: — Раз так, заприте её в комнате в подземелье. Оттуда она точно не убежит. Пусть до поры до времени там и живёт.       Служанки быстро поклонились, схватили ревущую Фландр и бегом с ней на руках кинулись в подземелье. А Ремилия молча ушла к себе.       В этот раз она приняла своё первое по-настоящему взрослое, рассчитанное и ответственное решение. И пусть она оставалась девятилетним ребёнком, попавшим в тяжёлую жизненную ситуацию — эта ситуация требовала от неё повзрослеть.       Сегодня она стала для сестры, быть может, врагом номер один. Она поступила, наверняка, неправильно — но в жизни приходится поступать неправильно, потому что правильный поступок может привести к гораздо более тяжёлым последствиям.       И пусть её сердце разрывалось от сотворённой ей несправедливости, она понимала, что по другому нельзя, и лишь одно было хорошо — то, что жизнь пока ещё позволяла ей иногда свернуться калачиком на кровати и хотя бы ненадолго сбросить груз взрослых проблем, просто оставшись наедине с собой. И пусть одеяло после этого становилось мокрым от слёз, а подушка приобретала новые дырки от острых клыков Ремилии, это позволяло ей хоть как-то снять своё напряжение.       А Тиль? Отец, конечно, посмеялся над новостями, что принёс ему сын, и всерьёз их так и не принял. Зато мальчик не забыл свою первую любовь, и уже повзрослев и став известным человеком в городе, никогда не упускал случая рассказать очередную свою выдумку, как будто то была совершенно правдивая история.       И истории эти были подхвачены и пересказаны многими, так что и по сей день по Фландрии ходит предание о Тиле по кличке Уленшпигель и его возлюбленной Неле.