Да, я улыбаюсь. Нет, я не счастлив

Brunettes Shoot Blondes — Knock Knock Видеть и чувствовать — это быть, размышлять, это жить. Уильям Шекспир Дадзай проснулся от непрерывного стука, который длительное время не желал исчезать. Поначалу казалось, что это в голове бесы устроили шабаш, так как он за вчерашний вечер хорошенько напился до чертиков. Привстав с дивана и тряхнув шевелюрой Осаму понял, что с его котелком все в полном порядке. Следующим брюнет заподозрил «любимого» соседа, который решил затеять ранний ремонт, но после до него дошло, что долбились во входную дверь, причем так сильно и настойчиво, что бедная дверца могла в любой момент не выдержать и слететь с петель. Назойливый звук успел засесть в разуме и теперь просто просверливал мозг похлеще любой дрели. Даже Чуя его так не раздражал своим существованием. К превеликому сожалению, художнику, пребывающему в состоянии ходячего зомби и мысленно ругающемуся нецензурной лексикой, пришлось доплестись до источника его бед и распахнуть дверь. Суббота. Восемь утра. Злой, не выспавшийся Дадзай и стоящий на пороге юноша, с довольным сияющим лицом. — Ацуши? — сонно вопросил брюнет, не веря своим глазам. — Ты вообще в курсе, который час? — Доброе утро, Дадзай-сан. Сейчас самое время проснуться, собраться с мыслями и духом, и пойти со мной. Кстати, нам повезло — погода располагает. Блондин излучал только одному ему непонятное счастье и бодрость, несвойственные нормальному человеку в такой ранний час. У Осаму создавалось впечатление, что он все еще пребывал во сне, а Накаджима — плод его фантазий. Не церемонясь, парень просто закрыл дверь прямо перед носом Ацуши, лелея надежду о продолжении здорового сна, но не успел он сделать и пару шагов, как все повторилось. Юноша сначала удивился реакции, но не растерялся. Он продолжил стучаться еще напористей, при этом подключив голос, таким образом стараясь докричаться до хозяина квартиры. — Приходи через пять часов, тогда, может быть, открою, — заявил брюнет, потирая виски и норовя абстрагироваться от шума.  — Нет! — воскликнул блондин. — Дадзай-сан, это очень важно. Вопрос жизни и смерти, — его старательно игнорируют. — Вашей, — добавил после секундной паузы Ацуши, на что услышал смешок с противоположной стороны. Но вслед за этим он не остановился. Осаму начал подумывать о том, чтобы вызвать полицию, но его чаша терпения и расшатанные нервы сдались раньше, чем он успел что-либо предпринять. Вследствие чего брюнет впустил надоеду в дом, при этом бубня себе под нос: «Ох уж эти жаворонки». — Это будет ваш лучший день, — произнес Накаджима, найдя себе место в гостиной на диване. — Забудем о работе и делах, которые, возможно, у вас были запланированы. Будем просто наслаждаться. Дадзай молча, без лишних расспросов, принялся собираться: водные процедуры, за ними завтрак, а после он нарочно медленно искал по всей квартире одежду, чтобы позлить юношу, который, к слову, все это время посвятил чтению книги и был спокоен, как удав. Когда же Осаму приготовился к выходу, блондин попросил его задержаться, а сам полез в свой рюкзак в поисках неизвестно какой вещицы. Ацуши встал за спиной художника, и Дадзай почувствовал, как на его глаза легла мягкая темная ткань. — Что ты делаешь? — удивился он, дотрагиваясь до повязки. — Не беспокойтесь, это всего лишь одно маленькое условие на сегодня. Доверьтесь мне. В голове крутилось только непонимание ситуации и догадки, желание незамедлительно предъявить протест, но восприятие брюнета было заторможено — он толком не пробудился, а кофе, выпитый впопыхах, еще не успел придать энергии. В этом он проигрывал проворному и шустрому юноше, который уже выводил его из дому. Теперь перед глазами Осаму была только кромешная тьма, без малейшего проблеска света. Он ощущал себя беспомощным как никогда ранее, лишенным одного из главных чувств. Дадзай мог только слышать знакомый мягкий голос блондина, который был единственным маяком в смутном тумане, и чувствовать опору, которую давал ему Ацуши, крепко держа под локоть. Направо, идем прямо, теперь ступенька, аккуратно, садитесь И так по кругу, это продолжалось довольно долго. Осаму чувствовал, как они шли по оживленной улице, потом — как ехали в метро. На протяжении всего пути речь юноши не замолкала ни на минуту. Он описывал ему все, что видел собственными глазами, так красочно и подробно, что Дадзай был готов сорвать мешающую повязку и самому взглянуть на этот предмет, пейзаж или человека. «Зачем ты это делаешь, Ацуши-кун?, — спрашивал он себя неоднократно, искренне не понимая намерения парня. — Как это может вернуть мне желание жить? Ты провалишься, Ацуши, а мне будет больно наблюдать за твоим растерянным выражением лица с того света». Накаджима был его поводырем в несуразной попытке провести «хорошо» время. Способ, который он придумал, был до безобразия наполнен абсурдностью и продолжал вызывать у брюнета волну сомнений. На удивление, Дадзая совершенно не волновали косые взгляды прохожих, которые мысленно пребывали в недоумении или крутили пальцем у виска, завидев такую парочку. Обычно он всегда придерживался дистанции в отношении к другим, у них был свой мир, а у него — свой, и в этом заключалась его особенность и непринадлежность к обществу. Он продолжает строить невидимые стены, чтобы отдалиться от них, но сейчас его ограждение вполне реально, хоть и односторонне. Тогда Осаму приметил одну занимательную вещь: когда он не видел людей, он не боялся их, он не думал ни о ком, кроме собственного внутреннего голоса и Ацуши, которому был присущ образ праведника, ведущего грешника сквозь тернистый путь к райскому месту, где возможно получить очищение. — А сейчас мы перед Космическими часами, они… — Не стоит описывать колесо обозрения, я прекрасно знаю, как оно выглядит, тем более днем оно не представляет из себя ничего выдающегося. — Тогда сколько кабинок оно имеет? Хотя бы примерно. Дадзай удивился, не совсем понимая, к чему такой вопрос, на который он не может дать точный ответ. — Видите его почти каждый день, а не знаете. Как думаете, может стоит почаще уделять внимание деталям? — Ты предлагаешь мне считать кабинки по дороге, например, домой? — с насмешкой полюбопытствовал брюнет. — Делать мне больше нечего… — Если это научит вас подмечать мелочи, то да. Всяко лучше чем считать свои неудачные попытки сами знаете чего, — Накаджима был уверен, что после этих слов Осаму закатывает глаза. Последующие их действия уже не вызывали у Дадзая такого изумления, как в начале. Они перекусили едой быстрого приготовления из маленькой торговой палатки, и Осаму казалось это самым вкусным, что он пробовал когда-либо, хоть он пассивно относился к еде и считал ее все лишь одной неотъемлемой составляющей человеческого существования. Особенно ему запомнилось, как Ацуши предложил игру: «Угадай, что это». Брюнет действительно какой-то фиброй своей души беспокоился о том, что ему может подсунуть юноша. Благо, ничего опасного не произошло, и они просто дружно смеялись над происходящим. И еще раскрылась одна интересная сторона блондина: он, похоже, был всеядным. Осаму не знал, сколько времени они проходили по городу, путешествуя от одного конца в другой, как те бездушные призраки, не в силах найти пристанище и покой. Их заносило туда, куда взбрело в голову юноше, и места эти были не всегда благоприятные. Начиная от темных улочек китайского квартала, где даже днем нежелательно находится, и заканчивая портом — территорией мафии. Как они оттуда ушли живыми и без единой стычки — до сих пор загадка. Еще брюнет не мог понять: то ли Ацуши захотелось острых ощущений, то ли он его в могилу свести удумал (хотя Осаму всеми руками и ногами был «за»). Наверное, прошло уже больше полудня и казалось, что юноша не собирается останавливаться, только войдя во вкус, но вот он интересуется у Дадзая, как бы невзначай, куда бы тот теперь хотел направиться. «Ага, закончились идеи», — мысленно ликует Осаму, но вместо банального «отведи меня домой», сам того не ожидая, произносит: — Туда, где я смогу отдохнуть и забыться. Тогда он думал о публичном доме, выпивке и женской компании, но очень надеялся, что Ацуши не такой испорченный и не поймет подтекст. Он не хотел вводить «ребенка» в эпицентр грехов и порока. Нет, он не может этого сделать, только не с ним. Но ведь Накаджима тоже не был так прост, каким казался. Его план только набирал обороты, а слова Дадзая играли в нем сопутствующую роль.

***

Andrew Belle — In My Veins — Мы пришли, — бодро оповестил Ацуши. Они спускались по лестнице, но в одно мгновение твердая земля сменилась чем-то непривычно мягким. Ноги словно утопали в странной субстанции, и это заставило брюнета поднапрячься. До сих пор лишенный зрения, он мог уловить лишь отдаленный шум и запах соленной свежести, который был спасением после целого дня проведенного среди городских джунглей. — Вы никогда не задумывались, что может почувствовать слепой от рождения человек, первый раз взглянув на мир? Увидеть первые капли дождя, наблюдать, как меняются времена года, как падают снежинки зимой… Как волнуется море. Накаджима снял с него повязку, даруя полноценную вольность и зрение. В глаза Дадзая бросился безлюдный пляж, а чуть поодаль — берег бескрайнего моря. На секунду у Осаму перехватило дыхание от осознания того, что он находится в одном из самых пленительных мест во всей Йокогаме. Возможность наблюдать за лазурными водами, беспрерывно колышущимися из стороны в сторону было для него лучшим подарком после плена незрячести. Этот пейзаж давал почувствовать себя свободным, он стирал бушующими голубыми волнами рамки, в которые художник заковывал себя ежедневно. В пушистых белоснежных облаках преобладал нежный розоватый оттенок из-за солнца, которому скоро предстояло скрыться за горизонтом. Осаму ощущал себя невероятно свежим и полным энергии — таким, каким ему удавалось быть крайне редко. Он прикрывает глаза и вдыхает прохладный морской бриз, который в данный момент воистину опьяняет лучше любого алкоголя. Ранее он думал, что суицид — его наркотик, но когда он приходит в такие места, ближе к природе и подальше от общества, он всей душой желает ежедневно принимать только подобную дозу. Брюнет сбился со счета, сколько раз он мечтал о том, чтобы умереть здесь, представлял, как тонет в небесно-синей воде и наконец-то лишается такой ненужной ему вещи, как жизнь. Увидеть неземную живописность перед смертью действительно не вызывало бы сожалений. Пускай потом он будет навеки гореть в Аду — даже там свои грезы он посвятит только морю. — Такой человек будет замечать мелочи жизни, которые будоражат сердца, но не будет замечать боль, — тихо продолжил Ацуши, осторожно выводя брюнета из своеобразного транса. — Тогда невольно думаешь, почему мы, которые видим мир каждый день, не можем быть счастливыми? Потому что слепы не наши глаза, а наши души? Дадзай молчал, не в силах ответить на риторические вопросы, которые сыпались из уст юноши. Он говорил со скорбью. Скорбел по всему нашему человечеству, которое, к сожалению, не понимало очевидных вещей. — Что вы чувствуете сейчас? — спросил он Осаму. — Мне не хочется закрывать глаза ни на секунду. Ацуши не намеревался услышать другого. В душе он торжествовал и ему очень хотелось поведать об этом Дадзаю, а после заразить его радостью, чтобы они вместе болели этим чувством. — Давайте наперегонки? — предложил юноша и, не дождавшись ответа, бросился бежать к воде, не обращая внимание на песок, который утяжелял движение. Его ничто никогда не останавливало, даже ненужный груз в виде Осаму он продолжал тянуть за собой. Дадзай не любил бег и куда-то спешить так же не нравилось, поэтому он, спрятав руки в карманы плаща и почувствовав себя вольным идти без опеки блондина, ускоренным шагом последовал за ним. За короткий промежуток времени, преодолев расстояние в пару метров, Ацуши подошел ближе к воде. Юноша дотрагивается до нее легко, почти невесомо проводит рукой. — Брр, ледяная! — он стряхивает капли и потирает свои ладони, пытаясь их согреть. — Разве не здорово то, что мы можем видеть море каждый день? Слушать шум прибоя и, закрывая глаза понимать, что мы имеем право делать все, что вздумается… Говори, говори еще, не останавливайся Дадзай хотел продолжать внимать его голос бесконечно. То, что он говорил, то, с какими чувствами он это говорил… Видимо, блондин переживал эти ощущения и искренне доверял им. Он верил в то, что если быть самим собой, мир к тебе потянется, он пытался доказать это, но художник понимал, что для него все потеряно — он уже и не помнит, какой он настоящий. Когда он в последний раз был искренним и счастливым? А как это вообще? Стоит ли попробовать снова? Когда Осаму поравнялся с юношей, он снял с себя бежевый плащ и небрежно положил на песок. Сел на него сверху, а рядом незамедлительно примостился Ацуши. — Вам не будет холодно? — спросил он, намекая на морскую свежесть, исходящую от берега, и на брюнета, который теперь был в одном легком свитере. Дадзай отрицательно помотал головой. Он чувствует только холод внутри себя, остальное же — прозрачные миражи, неспособные причинить вред. Юноша прищурился с подозрением, но промолчал, устремив взгляд вдаль и мысленно перебирая различные темы для обсуждения. Но почему-то вести диалог сейчас ему казалось лишним — стихия говорила сама за себя. Осаму же не думал совершенно ни о чем, море действовало на него умиротворяюще, уравновешивало нутро. Его интересовало только то, как юноша смог найти это место. Безлюдное и такое безмятежное, только на дальнем расстоянии от них маячил размытый силуэт человека, мирно прогуливающегося по берегу. Пляж был словно изолирован от посторонних глаз: вдалеке виднеется город, а вот они скрыты за невидимым куполом. Да, Накаджима определенно знал толк в хороших уголках для души. Может ли быть, что душа блондина была подобно его, так же переполнена до краев слезами отчаяния, от чего он и имел возможность понимать Осаму лучше других? — О чем ты мечтаешь? — подал он голос апатично, не отрывая взгляда от голубого горизонта. Ацуши потребовалось несколько секунд, чтобы подумать над тем, что же он действительно хочет заполучить в своей жизни. Деньги? Успех? Любовь? Это все, бесспорно, хорошо, но не то… — Я бы хотел искупаться в море под дождем. — Из всех желаний в мире ты выбираешь именно это? — Дадзай в удивлении приподнял бровь, посмотрев на немного смущенное лицо. — Да, я знаю. Я странный. Когда-то я мечтал только о материальных вещах, но теперь отдаю предпочтение ощущениям. Вы только представьте, — он сомкнул свои зеницы, очевидно, воображая сказанное. — У меня аж мурашки по телу пробегают… — Ты не перестаешь поражать. Иногда Осаму задумывался над тем, кем является Ацуши. Обычный ребенок или исключительный взрослый? Он сломан настолько, что это лишило его разума или он на самом деле бессознательно верит в то, что мир может быть прекрасным? «Тебе будет больно падать, Ацуши, а я не смогу поймать», — мысли об этом назойливо крутились в голове, а Накаджима будто специально каждый раз давал ему все больше поводов для убеждения в собственной правоте. — На что похоже то облако? — вопросил юноша, направляя указательный палец вверх. Дадзаю пришлось поднять голову и посмотреть на притягательное бескрайнее небо. — Наверное… гроб? — неуверенно предположил художник. Блондина такой ответ не удовлетворил. Юноша посмотрел на него скептически, дескать: «Вы идиот?», на что Осаму поспешил сменить свое решение: — Лааадно, — протянул он и сделал короткую паузу, — оно похоже на тебя. Лёгкое и воздушное, плывет себе неспешно. Для каждого облака на небе есть своё место. Даже вон то, вдалеке, кажется, отбилось ото всех, но оно не одиноко. Да, ты напоминаешь мне облако. Размышления Дадзая было так же забавно слышать, как давно забытый анекдот. Неужели блондин взаправду является таким, каким его описывает Осаму? Не приносящий всем и вся беды, даже не жалкий человечишка? Для парня, который ненавидел себя больше всего на свете, такие слова не укладывались в голове. С трудом верилось, поэтому Накаджима не стал никак это комментировать, а решил зацепиться за одну фразу: — И для вас на небе тоже есть место? — Если сравнивать небо с нашим обществом и жизнью, то нет. Ведь увы и ах, но потерян я для всего, что хоть немного связано с человеческой сущностью. — Смотрю, вы любите топить свою душу в реке собственных переживаний и чувств. — Вообще-то, уже утопил, она находится на глубине этой самой реки и никто ее не ищет. Печально? Нет, это не самое страшное. Кошмар моего существования состоит в том, что я теперь пытаюсь утонуть телом, но меня, почему-то, все время выбрасывает на берег, и я остаюсь жить. — Вы очень красноречивы. Но разве может быть плохо то, что вы живете? — Мне кажется, что ты меня не расслышал. Душа скончалась, а я существую, я дышу, я продолжаю что-то чувствовать. Это катастрофа, что в ней хорошего? — Хорошо то, что каждую душу можно оживить, но вот если ваше тело умрет, чудо не случится. — Чудес в мире не бывает, а что мертво — мертвым и останется, — категоричен, как никогда. — Хотите поспорить? — Нет смысла спорить о том, чего не существует. — А я говорю, что существует, — настойчиво повторил юноша. — Вы просто слепы, даже без повязки, поэтому не можете их увидеть. — Раз уж я слеп, предлагаешь надеть мне розовые очки, и тогда я все увижу? — Достаточно откинуть свой трагизм, и тогда сможете разглядеть, что солнце светит каждый день, даже за облаками, и почувствуете тепло, которое исходит даже от ледяного камня. — Неубедительные аргументы наивного ребенка, не обессудь. — Если вы отказываетесь от простых методов самопознания, тогда вас может спасти только лечебница. Или вы уже бывали там раньше? — он спрашивает опрометчиво, разгоряченный упрямством брюнета, даже не представляя, что его слова могут задеть за живое, но лицо Дадзая остается неизменчиво равнодушным. — В нашем мире в психушку кладут здоровых людей, в тюрьму садят невиновных. Ты хочешь, чтобы эти безумные люди решали, насколько вменяемый я? — хладнокровно произнес он, от чего блондин вздрогнул. Ему не хватало смелости возразить. Они замолкли и тишину нарушали лишь шум волн да чайки, пролетавшие парой над головами.  — Спасибо за этот день, но я видел море миллион раз до тебя, даже пытался топиться в нем, но оно не произвело на меня никакого чудотворного влияния. — Это потому что вы недостаточно пытались. Серьезно, почему бы вам просто не разбить эту черную скорлупу, которая не дает пробиться яркому лучу света прямиком в ваше сердце? Ацуши за долю секунды поднялся и встал спиной к морю, раскинув руки в стороны, будто пытаясь доказать очевидное, показать, как же это просто — жить и радоваться каждой минуте, не обращать внимание на неудачи и падения, не разделять события на черные и белые. Его глаза горели воодушевлением, а сам его вид кричал об уверенности, о том, что он будет стоять на своем до конца. Дадзай давно не видел таких людей, и едва ли успеет увидеть еще. Назвать юношу особенным было невозможно — он был единственным в своем роде. Единственный человек, который не отворачивается от него, узнавая все новые части его маленького жалкого мирка. Более того, этот блондин пытался затащить его в свой. Быть небезразличным по отношению к другим казалось для Осаму фантастичной небылицей, а люди, которые яро пытались помочь кому-либо — лицемерами, но Ацуши был исключением из правил. Даже сейчас, когда Накаджима опустился на корточки и стал выводить кандзи своего имени на мокром песке, его движения казались Дадзаю чем-то специфичным. — В детстве я сбегал из приюта, лишь бы прийти сюда, посмотреть на волны и подышать свежим воздухом. Там меня душили стены, а здесь я словно растворялся и забывал о том, кто я есть, — он рассказывал это с легкой улыбкой на устах, предаваясь чувству ностальгии. — Но однажды кто-то сдал меня директору, и на этом все закончилось. Прошло немного времени и берег омыло соленой водой, стерев надписи и не оставив ни малейшего следа их пребывания. — Если бы так же легко можно было смыть все наши негативные эмоции и начать все заново, — юноша вздохнул, а после заговорил совершенно отдаленно. — Как вы думаете, небо бывает серое, потому что оно грустит? — Он в который раз возвел взгляд ввысь. — Нет, оно серое, потому что грустим мы. Когда думаешь о чем-то хорошем, то и в жизни вроде бы все хорошо. Попробуйте, это не так сложно, как кажется. — Как ты узнал, что когда я смотрю на небо, то вижу только тусклость? Ацуши качает головой, мол, это и так ясно, как белый день. — Я бы хотел видеть другие цвета. Что-то большее, чем бесконечное полотно в пелене дыма. — Посмотрим, что с этим можно сделать. Сегодня вечером, я покажу кое-что получше. Идемте, — парень выпрямился и размял плечи. В его руке был припрятан небольших размеров гладкий камушек, который он напоследок запустил в море, но тот сразу же утонул. Блондин разочаровано вздохнул, неудовлетворенный результатом. Тогда и Дадзай поднялся, уловив мысль того, что хотел сделать Накаджима, взял в ладонь другой камень и замахнулся, намереваясь повторить. — Ацуши, — позвал он его, с силой метнув камень. — Да? В отличии от первого броска, «лягушка» Осаму четыре раза отскочила от глади воды, и только на пятый пошла на дно к рыбам. Дадзай приподнял подбородок, зазнался, всем своим видом говоря: «Учись, пока я жив». — Чего ты хотел добиться своей идеей? Этот спектакль с повязкой… Мне хочется быть уверенным, что я правильно понял тебя, — наконец спросил он, на что Ацуши даже не раздумывая, совсем легко ответил: — Я хотел показать, как много простых вещей вокруг, ради которых стоит просыпаться каждое утро, чтобы повторить. Для того, чтобы вы в полной мере прочувствовали, нужен был контраст, поэтому пришлось лишить вас зрения. Как думаете, мы продвинулись хоть на шаг? — Только сошли с мертвой точки. — Значит, на правильном пути. Кстати, у меня еще кое-что припрятано для вас. — Куда направляемся? — Ко мне домой, — просто сказал парень, а вот Осаму от такого заявления едва ли подавил смешок в кулаке. — Ах, несовершеннолетний юноша приглашает меня к себе. Я так взволнован, так взволнован, — затараторил он, театрально вскинув руку. — Вы плохой актер, Дадзай-сан. — Нет, — не согласился он. Настроение у обоих заметно поднялось. — На самом деле ты не знаешь, где я играю придуманную роль, а где — себя. Поэтому я просто прекрасен в своем амплуа, — брюнет улыбнулся во все тридцать два, довольный собой. Ацуши хмыкнул. С этим персонажем точно нельзя было соскучиться, а предугадывать то, как он отреагирует на ту или иную ситуацию было подобно комедийной пьесе. Он любил туманить и лукавить, распознавать в его словах ложь задача не из легких, но блондин не боялся трудностей. Больше всего его пугало то, что он построит неправильный образ Осаму у себя в голове — идеализирует его или недооценит. А как быть потом, если неприятная правда всплывет наружу? Хотелось верить, что черная полоса никогда не настигнет их, они смогут так же приходить на этот пляж без особых причин и наслаждаться дружественной атмосферой, беззаботно проводя время.