Судьба любила испытывать его, и он был одним из лучших ее испытуемых.
Полтора года назад Быть покинутым всеми, иметь за спиной лишь пустоту, оставаться умирать — удел, который не пожелаешь даже врагу. Забвение Ацуши вбирало в себя все несчастья, что вылезли из ящика Пандоры. Для него было неожиданностью, что его выгнали. Он знал, что однажды и ему придет время уходить, особенно после окончания школы, но не думал, что это случится так скоро. Если бы Накаджима знал, то накопил бы побольше денег, а так на руках было совсем ничего, гроши, на которые даже нельзя снять квартиру на ночь. Если бы он знал, то морально подготовился и не стал сокрушаться сейчас, строя из себя страдающего героя. Ацуши никогда не думал, что однажды станет еще более беспомощным, чем был до этого времени. И еще ненужным. В голове до сих пор не укладывалось, что ни в одном заведении не требовались лишние руки, а даже там, где были вакансии, он не подходил за разными параметрами. Слишком юн, слишком неопытен, и даже на счет его внешнего вида — слишком неопрятен он был. Каждый отказ — плевок в душу, они говорили «нет» вовсе не молодому парню, который хотел устроиться на работу. Они говорили «нет» его последующей жизни, его будущему, будто действительно были вправе что-то решать. Решать его судьбу? Но ведь так и есть, они имели на это право. От какого-то совершенно чужого человека зависело, будет ли Ацуши жить или умрет от голода, а может болезни в подворотне. Абсурдно то, что другие люди, подобно Богам, распоряжались его жизнью. И ведь их не волновало, что на плечи тяжким грузом ляжет совершенно невинный в их эгоизме труп. Ему казалось, что он чувствует не просто одиночество. Люди вокруг такие большие, а он такой маленький, и неважно сколько ему лет. Вокруг оживленно, вроде бы он недалеко от центра города. Давно стемнело, и в сумерках светом служила только иллюминация магазинов и рекламных щитов. Движение, шум и толпа народа не давали ему заснуть, за что он был благодарен: если он сомкнет глаза хоть на минуту — больше не сможет раскрыть их. «Кто-нибудь, — молил он беззвучно, едва шевеля губами. — Ох, этот тихий голос. Мама? Ты приходишь ко мне всегда, когда я на грани… Родная моя мама, ты не дала мне силы, чтобы я смог побороть эти препятствия, не дала и красоты, чтобы другие были приветливы ко мне. Ты не дала мне ничего, кроме жизни и имени…и тяжкой судьбы. И что же ты хочешь от меня теперь? Зачем нужны мне эти две вещи? Зачем ты дала мне их и бросила? Я никогда не пойму…» Сперва ему было страшно. Он мог понять слова директора о том, что уже взрослый и в силах сам о себе заботиться, но он слишком хорошо знал себя и был уверен, что у него ничего не получится. Вечное давление со стороны его «родного» приюта внушало не только неуверенность, но и напрочь забирало надежду на то, что если он постарается, то сможет добиться хоть малого блага. Ацуши, который не умел плавать, бросили утопать в потоке проблем и жизненных трудностей. Больше всего Накаджиме хотелось заполнить пустой желудок какой угодно пищей — ему подойдет все, лишь бы хоть на пару часов перестать чувствовать гуляющий ветер внутри. Сидя на грязном асфальте, оперевшись спиной о первое попавшее здание ничего не добьешься — это раздражало и вызывало отчаяние одновременно, но он уже растратил все силы, устал от бесконечных скитаний по городу. Когда он проходил по торговым улицам, мимо прилавков с едой, у него зарождалось мимолетное желание, соблазн ухватить первый попавшийся продукт и убежать сломя голову. Людей было много, да и бегает он очень быстро — что же мешало решиться на легкий способ добывания пропитания? «Я не вор, и никогда не буду этим заниматься», — убеждал себя он, когда рука так и тянулась к «плохо» лежащему яблоку. Воспитатели думали, что если в кладовой недосчитывались фруктов или сладостей — это, без всяких сомнений, Ацуши. Если в приют приходил торговец из магазина неподалеку и утверждал, что кто-то из детей своровал, его взгляд падал на Ацуши, и сразу находилась толпа свидетелей, готовых подтвердить его слова. Этому чертовому приюту несказанно повезло — для всех бед у них был Накаджима, которого не винили разве что в плохой погоде. Юноша горел, хотел доказать им всем, сказать прямо в лицо: «Смотрите, я не сделаю этого. Вы ошибались на счет меня». Обида на них придавала немного уверенности, но он прекрасно осознавал, что ненавистью ничего не добьется. Она лишь затуманит его разум, который и без того сконцентрирован только на поисках приемлемого ночлега и пищи, но держать себя под контролем всегда сложно, а сейчас — практически невозможно. Бессилие и неудачи единственные спутники, которые следовали за ним и всегда находились рядом. Усталость уже нельзя было назвать такой явной — он стал мало по малу привыкать к ней. И растворяться. Это подобно состоянию, когда больше не остается ничего, кроме как принять свое окружение. Но Ацуши жутко не хотел свыкаться со всем этим. Он знал, что до тотального разрушения ему оставалось совсем ничего — пару дней агоний, если повезет. То гневался сам на себя, то винил директора, Бога, неизвестных родителей, что бросили на произвол, и эти назойливые мысли мешали ему смотреть трезво на всю ту ситуацию, что с ним происходит, роились в голове и делали невероятно больно. Душевная и физическая боль, голод и собственная ненужность прекрасно съедали его, откусывая по кусочку. «Нет, это не конец, я еще не умер, я ведь еще могу чувствовать!» — хотелось прокричать, хотелось, чтобы горячие слезы стекали по щекам, но даже эти слова было сложно выдавить из себя, даже две слезинки было жалко — он уже выплакал все, что можно, терпя издевательства. Слова попросту некому говорить, а от истерики мало помощи — горького осадка больше. — Эй, парень, чего сидишь тут? — звучит в ушах незнакомый голос, но юноша не решается посмотреть. Он уткнулся в свои колени, ища защиту, делая вид, что не слышит ничего вокруг себя. — Он что под кайфом? — сказал иной, более грубый голос, что заставляет Накаджиму насторожиться. — Нет… — еле слышно отзывается Ацуши, приподнимая голову на незнакомцев. Чего ему точно не хватало, так это внимания двух молодых парней, на вид не сильно старше его. Оба в узких джинсах, темных рубашках, верхние пуговицы которых расстегнуты; у одного крашеные светлые волосы с отросшими корнями, собранные в короткий хвост, у другого — простой черный ежик на голове. От них исходил шлейф специфических духов, что вызывал желание перестать дышать. «Разве не видно, что меня грабить бесполезно? Хотя, на местных бандитов они не похожи…» Тот, что с хвостиком, присвистнул, как следует рассмотрев юношу в тусклой вечерней мгле. Неужели его безэмоциональное лицо настолько ужасно, что бы вызывать такую реакцию? — Выглядишь паршиво, — говорит он, присев на корточки, чтобы быть на одном уровне с блондином. Можно подумать, Накаджима не знал, как он сам выглядел и в каком положении находился. Бестактность со стороны незнакомцев выводила из себя, но состояние юноши не позволяло ответить должным образом, поэтому он просто отвернулся, стараясь мысленно отстраниться и надеясь, что они скоро отстанут. В другой ситуации он бы не стал игнорировать подобные высказывания в свой адрес. — Тебе, наверное, некуда пойти? — спросил «ежик», будто специально давя на больное место. — Нужна помощь? Или работа? — Какая работа? — Ацуши вновь поднял на них глаза. Парни неоднозначно переглядываются, но юношу это не волнует. Он продолжает надеяться. — Ну как тебе сказать…разная. Это недалеко отсюда, в клубе. У нас клиенты щедрые. Если понравишься им, может, угостят чем-нибудь. Ацуши слушал обрывками, не совсем вникая в суть, но выделяя для себя парочку ключевых фраз: «щедрые» и «угостят». Ему должно было быть стыдно из-за того, что его так легко подкупить едой, но как бы он не старался заставить мозг думать о чем-либо другом, тот наотрез отказывался и снова возвращался к ноющему желудку, дающему о себе знать урчащими звуками. Накаджима с трудом поднялся с земли, придерживаясь рукой о стену. Он закинул рюкзак, который некогда лежал рядом, на плечи и дал ответ согласия. Юноша был удивлен, что ему хватило смелости идти куда-то с двумя подозрительными личностями, но инстинкт самосохранения напрочь исчез. Вместо него он руководствовался другим, более примитивным. Утолить свои потребности как можно быстрее требовалось ему, подобно чистому воздуху, без которого невозможно обойтись. Парни не соврали, шли они действительно недолго, минут пятнадцать от силы. За это время располагающие к себе незнакомцы развлекали его бессмысленной болтовней и всячески пытались взбодрить, не затрагивая личные темы. Именами они так же не обменялись, но это было и к лучшему. Они остановились возле неприметного входа, за дверью которой Ацуши мог только догадываться, что находится. Мало что ему могла рассказать вывеска, которая освещала территорию вокруг приглушенно-красным неоном. Крупным незамысловатым, но аккуратным шрифтом было выведено «Luxuria»* — название заведения, вполне гармоничное и скромное, на которое он вряд ли бы посмотрел, просто проходя мимо. Рядом достаточно конкурентов — вся улица усыпана барами и ночными клубами на любой вкус, фасад которых пестрил излишествами декораций. Но этот клуб будто и выделялся только тем, что не хотел выделяться вовсе. Внутри атмосфера уже не казалась столь воздержанной. Обстановка поразила юношу таинственностью, будто неизведанная местность, на которой ему не доводилось бывать — манила и прельщала, заставляла удержаться глазами на каждой мелкой детали. Словно придушенный, неяркий свет, по периметру прозрачные стеклянные столы круглой формы и темно-синие кресла, обитые тканью. Подиум и пилон в центре приковывали к себе внимание не меньше, чем цветная мозаика, выложенная на одной из стен и служащая, по видимости, не только украшением, но и символом данного заведения. Это было животное с рогами, подобное овну**. Такой декор был смелым решением и несомненно цеплял своих клиентов, коих в заведении еще не было. Должно быть, время открытия еще не пришло. Ацуши подвели к барной стойке, за которой сидела немолодая женщина в эффектном коктейльном платье и болтала с барменом. Первыми с ней заговорил парень с хвостиком. Что-то бурно объяснял, жестикулируя и указывая на юношу, безмолвно стоявшего в сторонке и выдавливающего из себя улыбку, если на него смотрели. Когда слов одного парня оказалось недостаточно, к обсуждению подключился «ежик», и дискуссия продолжилась. Женщина смотрела на парней недовольно, а последующие ее слова: «Кого вы мне привели?», успели в очередной раз расстроить Накаджиму. Конечно, его внешний вид оставлял желать лучшего, да и дурной запах мог возбудить в собеседнике отвращение, тем самым вновь закрыв двери в будущее. — Какая работа тебе нужна? — поднося к своим губам бокал мартини спрашивает, как выяснилось, хозяйка, оставшись с Ацуши наедине. Предварительно она пригласила присесть рядом, и теперь продолжала оценивать его грубым взглядом густо накрашенных ресниц. Минутой после смягчилась, слегка улыбнувшись, будто говоря ему перестать бояться. — Какую дадите… — почти умоляет он, забыв, что в присутствии посторонних нужно держаться, пусть даже через силу, пусть даже если этой силы ни капли не осталось. — Развлекать клиентов наверху, если ты понимаешь, о чем я. А чего ты ожидал, Ацуши? Ацуши большой мальчик. Такой мальчик, уже испорченный однажды, но все равно непонимающий, что ему заявляют. Грязь, очернившая, находит его в любом уголке, куда бы он не последовал. Слова женщины звучат будто на иностранном языке, не оставляя ему выбора для полноценного ответа. Накаджима одергивает голову и сжимает кулаки, а на его изнуренном лице проскальзывает презрение. Безнравственность, как та мерзкая, затягивающая тина, которую ему не смыть с кожи, предавала огню страданий всю плоть и душу. Он не врал себе, когда говорил, что готов на все. Все, кроме этого. — Я не буду продавать свое тело. Да, его смутило, да и возмущение присутствовало. По его взгляду легко можно прочесть «я не такой», но подобных «не таких» хозяйка видела даже больше, чем тех, кто сознательно хотел работать здесь. Кто противился, шел на поводу у своей морали, в конечном итоге падал на дно, как падают все. — Тогда я ничего не могу предложить. У нас хватает персонала, я не знаю, о чем думали те идиоты, обнадеживая тебя. Хотя, может, танцы…но, я сомневаюсь, что ты в этом хорош и на тебя захотят смотреть. Разве что только искушенные клиенты, малыш, — она подчеркивает последнее слово и еще раз оглядывает его. В этот раз с горечью. — Тебе будет лучше уйти. — Мне некуда идти, — вырывается из груди, хотя он обещал себе не сетовать вслух. — Все мы в этом мире потеряны, тем не менее, выживаем как можем. Не стоит давить на жалость. — Простите за потраченное время, — развернувшись, сказал он, повысив голос, так как музыку, доносящуюся из колонок, сделали громче. — Если передумаешь — возвращайся. И не на такой товар находили покупателей. Накаджима никак не отреагировал, а лишь проследовал к выходу из этого места, которое даже при отсутствии людей теперь воняло ему порочностью. Дорогой и одновременно однотипно дешевой. Везде она была одинаковой, везде царила и казалось, люди были помешаны только на распутстве. Этого он тоже не понимал, но еще больше не понимал себя. Возможно, стоило менее резко относиться к тому, что является неотъемлемой частью жизни? Простое желание, простой инстинкт и потребность…к которым он питал ненависть. Краем глаза юноша приметил, как к хозяйке подошел на вид молодой мужчина в костюме и стал щебетать о том, как он рад видеть «старушку» в добром здравии. — Покидаешь нас? — остановили его у выхода, преградив путь к улице и чистому воздуху. Крашенный блондин с отросшими корнями и отличным настроением. — Для меня здесь места нет. Ему было смешно, что даже в обители блуда найти пристанище было крайне затруднительно. Морально он не мог позволить себе остаться. — Что за глупость, здесь оно для всех найдется. Или тебя не устроили местные порядки и зарплата? — Просто такая работа не по мне. — Знаешь, я когда-то был в подобной ситуации. Денег ноль, слонялся по подворотням и спал где попало. Когда не остается других вариантов, опускаться до такого нормально. Ты же хочешь жить и делаешь это для себя. — Это унизительно, даже за большие деньги, — Накаджима отрицательно качает головой. — Тогда удачи, — улыбаясь, он уходит по своим делам. Не важно, что парень подумает о нем, неважны и его глупые слова. Если Ацуши отродье, это еще не позволяет ему опускаться до такого. Так же он не может позволить себе осуждать тех, кто по каким-либо причинам работает в подобной сфере. Да кто он такой и что имеет, чтобы осуждать кого-то?.. На улице свежо, а грешный квартал и подозрительные заведения по-прежнему горят всевозможными неоновыми вспышками и буйными цветами. Только отойдя на приличное от клуба расстояние, юноша мог вздохнуть спокойно и полной грудью. В планах у Ацуши было найти укромное местечко для сна. Он чувствовал разочарование, что очередной день коту под хвост, и попутно старался обнадеживать себя, что завтра он непременно устроится куда-нибудь. В индустрию, противоположную сегодняшней. — Молодой человек, подождите! Накаджима не был уверен, что обращались именно к нему, так как вокруг хватало прохожих, поэтому проигнорировал. Когда же окликнули повторно, при этом дотронувшись до плеча, юноша притормозил и развернулся, заинтересованный, что его могло ожидать. Похоже, вечер еще не закончил подбрасывать ему сюрпризы, на этот раз в виде мужчины из бара, который разговаривал с хозяйкой. Или очень похожий на него незнакомец, причем он был не один. Позади стояло двое таких же мужчин в деловых костюмах. Ацуши только успел подумать, кем они приходились этому человеку, который не выражал доверия. — Что вам нужно? — осторожно задает вопрос блондин, переводя взгляд то на мужчину, то на его охрану. — Я видел вас в том баре. Раз вы ушли оттуда ни с чем, что довольно странно, могу предложить вам заманчивую сделку. «Ах, теперь это так называется» — Не интересуюсь, — отрезает Накаджима, удачно скрывая встревоженность. «Нужно бежать, срочно». — Я тороплюсь домой, так что… — Да ладно, не в твоем случае выбирать, — насмешливо выдает он, вдруг перейдя на неформально обращение. — Ты должен быть благодарен мне, что я взглянул на тебя. Ацуши решил промолчать и дальше, как можно невозмутимо, идти своей дорогой, дабы не привлекать более лишнего внимания, но уйти ему тихо не дали. Он не ожидал, не мог предугадать того, что его ловко ухватят за руку и затащат в подворотню, так некстати оказавшуюся поблизости. Кто именно, он разглядеть не успевает. Сердце начинает стучать быстрее, когда его жестко прижимают к шершавой стене так, что со спины словно снимают кожу по крупицам; голова, столкнувшаяся с твердой поверхностью, отдает глухой болью. Он сползает вниз, и мужчина меняет положение руки, переместившись на его горло. То сдавливает сильнее, заставляя юношу задыхаться, то расслабляет хватку, и так несколько раз подряд, до тех пор, пока Накаджима с трудом сглатывает и, вцепившись в чужое запястье, царапает его. — Ты не имеешь права игнорировать меня, — произносит незнакомец, при этом сохраняя спокойствие в голосе, вновь надавливая. — Пошел ты, — выплевывает слова ему в лицо Ацуши, после чего незамедлительно получает кулаком в области носа. Из него начинает идти кровь и ему кажется, что он сломан. На пальце мужчины сверкает кольцо с каким-то камнем, цвет которого не различить в ночном свете. Здесь было удачно темно и безлюдно — их никто не побеспокоит. — Щенки должны отвечать за свою дерзость, — он резко отпускает и Ацуши, чувствуя, как ноги не держат его, падает на колени, но сохраняет равновесие с помощь рук, выставленных перед собой. — Однажды ты пожалеешь, что сейчас не согласился, — мужчина сжимает его волосы в своем кулаке, слегка накручивает и оттягивает, что вызывает у юноши тихое шипение. Блондин смотрит на чужака с враждой, между ними проскальзывает едва уловимая молния, которую мужчина замечает. Его тешит происходящее, а вот Накаджима переполнен гневом и отвращением. Он видит в лице этого мерзкого подонка лицо своего директора, в одно мгновение перед его глазами проносится лица всех тех детских обидчиков, что издевались над ним. Но последним он успевает разглядеть слишком хорошо знакомый лик, слишком родной, что пугает его и приводит в ужас. Он видит свое лицо, только искаженное в усмешке. Ацуши не верит, пытается отогнать это видение, отчаянно мотает головой и тот незнакомец видит его страх. Мужчина продолжает забавляться его смятением, он будто бы подпитывается этим, раззадоривается с большей силой. Он так же одаривает блондина глумливой ухмылкой, от чего юноша готов закричать, ухватившись руками за голову. — Но я буду снисходителен. Когда изменишь свое решение, сможешь всегда найти меня в том клубе. Я приму тебя, несмотря на твое поведение, — отстранившись, он развернулся и сделал несколько шагов. Ацуши думал, что на этом его оставят в покое, но мужской голос вновь разрезал тишину, и на этот раз он обращался к своим телохранителям. — Покажите юноше, к чему приводит неуважение по отношению ко мне.***
Бессознательное помертвелое тело в обрамление луны уже который час одиноко лежит на холодной земле. Ацуши едва раскрывает глаза и сперва не осознает, где он находится. Он даже не чувствует и не может пошевелить ни одной конечностью, вместо этого ощущая саднящую боль в каждой клеточке. После осознания того, что он все еще дышит, Накаджима напрягает память, чтобы вспомнить, как стал игрушкой для битья двух взрослых мужчин. Когда они закончили издевательства и ушли он упустил из виду, должно быть, сознание пожалело его и отключилось. Во рту юноша различает привкус собственной крови и ему кажется, что он полностью покрыт ею. Даже представляет, как его некогда белые волосы приобрели отпугивающий красный оттенок, пропитавшись в алой жидкости. Так, по всему вероятию, и было на самом деле…не хотел бы он видеть свое отражение в зеркале. На него бы смотрел сломленный, помятый, униженный ребенок с опухшим разбитым лицом и такими же разбитыми надеждами. Когда Ацуши жил в приюте он знал, что какие бы увечья ему не нанесли — он мог отлежаться в медпункте или спрятаться под одеялом в своей комнате, сжимая зубы и терпя мучения. Но ведь здесь не было ничего. Только забитая ненужным мусором подворотня и ночное небо, на которое он уставился, раскинув руки в стороны, пытаясь не застонать от истощения. Нужно было благодарить Всевышнего, что его и без того неудачную личность не окропило дождем или не засыпало снегом. Последний удар стихии был бы достойным завершением очередного кошмарного дня. Он улыбается, думая об этом. Улыбается, чтобы не делать себе еще больнее, даже если при этом мышцы губ ноют, рыдают, точно их рвут на части. Эта улыбка дается ему с таким непосильным трудом, что легче было подняться на ноги и плести в никуда. Где-то на этом небе, наверное, были его родители, и скоро мог оказаться он сам. Звезды кажутся яркими как никогда, а вот Ацуши потухает. Силы держаться ускользают, как сыпется песок сквозь пальцы — слишком быстро он опускает руки, буквально в одно мгновение испытывает жажду скорой смерти. Он плачет. Чего действительно боялся Накаджима — что больше никогда не увидит ничего из тех вещей, что всегда были его спасением. Когда все мысли занимало наблюдение за окружающим миром Ацуши уверял себя, что не одинок, что у него все хорошо, но сейчас он чувствовал себя чертовски одиноким, вымотанным и загнанным в угол. Глаза слипались не по его воле и юноша вновь оказывался на той грани, когда не знаешь, что лучше: плыть по течению и уснуть или двигаться вперед. Если он сможет пережить эту ночь, он сможет пережить все, что вздумает подбросить ему судьба в будущем.***
Как и два дня назад, блондин стоит у неприметного входа заведения с до сих пор неизвестным названием. Но теперь-то он знает, что прячется за безобидной неоновой вывеской. Он касается дверной ручки с прикушенной губой и, должно быть, сломанными ребрами, которые продолжают мучить его. Накаджима делает болезненный вдох и отворачивается, зажмурившись и скривив брови. Тот, кому нечего терять, должен хвататься за любой шанс. Выбора нет?.. Сегодня он уходит, а впредь забудет дорогу в это место. У Ацуши был шанс упасть на дно, но он не воспользовался им, ведь решиться на падение куда сложнее, чем он думал. Пока я могу потерять жизнь, выбор всегда будет.