Да, я улыбаюсь. Нет, я не счастлив

David Arkenstone — Sparkling Pools Дождь, дождь, уходи прочь, Приходи в другой день, Весь мир ждет солнца…© Юноша вертелся на своем уютном футоне и пытался принять комфортное положение. Впервые ему хотелось ощущать чужое дыхание рядом, он прислушивался, но отвечала ему только торжественная тишина ночи. Дадзай уже давно спал за соседней стенкой или, вполне возможно, он не мог сомкнуть веки, мучился от бессонницы из-за тревоги, но все равно находился ближе, чем Ацуши мог только пожелать. Художнику было плохо, но Накаджима даже не подумал о том, чтобы побеспокоится за его здоровье — все мысли заняты только собственными чувствами. Осаму требовалась помощь, но он будто сам спасал блондина. От одиночества, от нелюбви к самому себе, это делало его невероятно значимым в юношеских глазах, и до помрачения сознания ставило его на ступень выше. Мудрее, разумнее, Дадзай казался ему свободным от всех оков и проблем современности. Еще окончательно не провалившись в сон, но уже осязая, как усталость берет над ним верх, блондин вспоминает себя в определенные моменты полного забвения. Иногда Ацуши чувствовал, что над его головой собирается небо, всецело укрытое пеленой черных туч. Они плачут и их слезы, миниатюрные хрустальные капли превращаются в проливной дождь, в котором Накаджима скоро захлебнется. Невероятно тяжко справляться самому, раз за разом, когда его дождь, безжалостный шторм, подобно палачу, приходят только с одной целью — лишить права на жизнь. Тучи с детства не дают покоя, подвергают гонениям и травят кислотными парами. Они не собираются покидать его вплоть до визита Смерти. Но вот сейчас, когда Ацуши в очередной раз лавирует между буйными потоками, наглатывается воды, к нему подступает он. Медленно, совершенно неспешной походкой, свойственной его личности. В руках его мелькает зонтик, который не позволяет каплям морока коснуться, этого человека не волнуют дилеммы нашего мира, все проблемы пролетают мимо, не оставляют на нем след. Но так ли это было на самом деле? Шрамы от прошедших ошибок и трудностей уже украшали его, но теперь он нашел тот самый огонек, за который можно ухватиться, тень, в которой можно спрятаться. Останавливаясь напротив, Осаму мягко улыбается ему, словно говорит не волноваться и со спокойной душой принимать все, не теряя себя. Именно так, не проронив ни слова, он общается с юношей с помощью жестов и действий. Делится с ним зонтом, покрывая светлую голову, чтобы капли больше не тревожили Ацуши, чтобы он мог дышать без воды в легких. Дождь заканчивается. Насколько бы хорошо он не чувствовал себя прошедшим вечером, Ацуши не забыл поставить будильник — ответственность говорила ему, что ранние подъемы и работу никто не отменял, даже если голова отныне заполнена только одним человеком. Будить Дадзая юноша не собирался, стараясь передвигаться по квартире бесшумно, но тот, словно предчувствуя пробуждение хозяина сего дома, зашел на кухню практически сразу после него. Вид брюнета говорил о недостатке сна. Хотел бы Ацуши позволить отдыхать больше положенного времени, но им обоим в скором времени требовалось покинуть его жилище. На желание помочь приготовить завтрак со стороны Осаму, Накаджима только отмахнулся и предложил ему сперва умыться или принять душ. До сих пор смотреть на разбитое лицо было неприятно. Дадзай не настаивал, но кухни при этом не покинул. Ацуши видел, как Осаму мнется возле дверного проема, но не понимал, в чем именно заключалась причина. — Ацуши-кун, — осторожно начал Дадзай, — извини меня, я запачкал твой футон кровью из носа. Нож в руках блондина, нарезавший хлеб для тостов, моментально остановился. — С вами все хорошо? — спрашивает Накаджима, переводя взгляд на Осаму. Тот выглядел вполне виноватым, будто умышленно хотел испачкать постель. — Скорее всего давление, а, может, из-за драки, — рассеяно гадает брюнет. — Просто там пятна на белоснежной… — Это мелочи, — обрывает его юноша. — Скажите честно, как вы себя чувствуете? — Чувствую, что мне будет лучше после освежающего душа. Дадзай поспешно покинул комнату, оставив взволнованного парня в одиночестве. Как можно скорее закончив с готовкой, блондин подался в гостиную, чтобы посмотреть на масштаб «трагедии». Внимание сразу привлекают слишком ярко выделяющиеся пятна — то, о чем его предупреждал брюнет. Их было больше, чем Ацуши представлял. Носовым кровотечением Накаджима никогда не страдал, и даже после избиений, он, на удивление, быстро восстанавливался. Из-за неприятного случая с Осаму, юноша был растерянным. Беспокоиться за другого человека — это то, что ранее было не свойственно ему. За столом они сидят вдвоем. Не впервой, но не так, как в кафе — теперь даже обычное нахождение вместе, казалось, принимало иное значение. Дадзай выглядел рассеянным и вялым. — Чем ты занимаешься сегодня? — любопытствует он, отправляя в рот немного риса. В течении трапезы он ел без энтузиазма, словно из вежливости перед Ацуши. — Работаю, — пожимает плечами юноша, при этом замечая разочарованный взгляд Осаму. Им обоим его планы не нравятся. — А завтра? — голос Дадзая отдается разочарованием. — Университет, репетиторство… — Стоп, репетиторство? — брюнет оживился, будто наконец услышав тему, которую интересно развить. — Подрабатываешь в роли сенсея? — Да, преподаю японский язык одной иностранке. Завтра снова занимаюсь с ней. — Дай угадаю: это милая девушка-эмигрантка, которая, должно быть, немного младше тебя, и она по уши влюбилась в своего учителя. Или нет, знаю! Она старше тебя, опытнее и каждый урок то и дело соблазняет своими формами. Ты будешь изменять мне с ней…ох, нет, я не хочу такого исхода… Ацуши чуть не давится чаем. Прочистив горло, он крутит пальцем у виска, но Дадзай не обижается — ему наконец-то весело. — Вообще-то Лейла — десятилетняя девочка. Очень способная, кстати. Она хорошо говорит по-японски, но имеет проблемы с грамматикой и чтением кандзи, поэтому в японской школе ей будет тяжело. — Откуда ее семья эмигрировала? — Из Германии. Знаешь, ее родители при нашей первой встрече сказали, чтобы она забыла родной язык. Но я считаю это неправильным. Зачем забывать язык, на котором ты сказал свое первое слово, общался с родными и близкими, с помощью которого познавал мир вокруг? Не понимаю. — Ты придираешься к деталям, но это мило — стараться следовать морали, когда вокруг всем на все наплевать. Разделив вместе завтрак, юноша быстро собрал нужные вещи и был готов к выходу так, чтобы не занимать ни свое, ни Осаму время. На лестничной площадке, когда Накаджима возился с ключом, дверь соседней квартиры распахнулась. — Ах, Ацуши-кун, уже уходишь? А я, представляешь, забыл счета оплатить, теперь вот спешу… Совсем памяти нет. Такэда-сан даже не задержался взглядом на Дадзае, что стоял совсем неподалеку с юношей. Возможно, он действительно слишком сильно был обеспокоен счетами или просто не хотел лишний раз лезть в личную жизнь Ацуши. Хотя, по правде, он был рад, что парень сегодня не один. За то время, что Накаджима снимал у него квартиру, Минору ни разу не видел блондина с друзьями, никто не приходил к нему, что наводило на мысли о его одиноком положении. — Твой сосед? — лениво уточнил Осаму, не сильно заинтересованный в пожилом мужчине. — Это был Такэда-сан. Тот важный для меня человек, о котором я уже упоминал, кажется. Дадзай явственно переменился в лице. Он приподнял бровь и обернулся, надеясь увидеть старичка, но его и след простыл. По крайней мере теперь можно не волноваться о том, что его Ацуши попадет под дурное влияние, но ощущение недоверия, как и прежде, присутствовало с ним. — Вы еще многого обо мне не знаете. — А я думал, что после вчерашнего узнал все. К примеру, когда меня приложили о стенку, ты стал другим, подобно тигру. Да…тигр — жизнь и смерть, добро и зло, агрессия и защита*. Оказывается, очень похоже на тебя. Но тигр так же хищник, а в сожительстве с человеком он требует приручения. — Намекаете, кто кого? Что же, посмотрим. Они расставались уже много раз, но именно это прощание на неопределенный срок поселяло в сердце Ацуши невероятное доселе разочарование. Впереди его ждал серый монотонный рабочий день, и впервые у него возникало желание, чтобы все закончилось как можно быстрее. Утешая себя, он только и мог что вспоминать вчерашней вечер, когда в его квартире они были только вдвоем и когда решалась вся дальнейшая судьба. Буквально за один вечер, буквально из-за пары слов и жестов…

***

— Накаджима-сенсей! Накаджима-сенсееей! — А? Ты что-то сказала? Ацуши был сильно погружен в раздумья и, сам того не подозревая, вот уже несколько минут направлял свой взгляд в одну точку. Должно быть, ученице потребовалось не раз окликнуть его, чтобы добиться ответной реакции. Лейла взирала на него ясными небесными глазами, склонив голову набок. Волосы так же у нее были светлые, пшеничного оттенка, что типично для представительницы европейской нации. Иногда Ацуши заглядывался на ее волнистые локоны и ловил себя на мысли, что его волосы тоже от рождения светлые, что, вероятно, говорит об иностранных корнях, но это лишь догадки — правда не досягаема. Такая «уникальность» никогда не была юноше на руку, напротив, выделяющийся цвет являлся очередной причиной насмешек в приюте. Обычно, после безобидных «кто опрокинул на него банку с белой краской?» следовало «давайте искупаем его, может, смоется». — Вы сегодня находитесь в облаках, — упрекнула его ученица с ощутимым акцентом. — Правильно говорить «витаете в облаках», — поправил ее юноша, из-за чего Лейла слегка покраснела. Накаджима всегда говорил ей, что не стоит стыдиться или бояться своих ошибок, но полностью отбить у девочки неуверенность у него до конца не получилось. Однако Ацуши работал над этим, причем из своих личных побуждений. — Да, точно, витаете. У вас что-то случилось? — Только хорошее. Улыбка озаряла его лицо и как бы вслед передавалась девочке. В своей рассеянности он не винил себя, а только своего…парня? Любовника? Дадзай-сан…по-другому называть его было еще боязно. Тем более, юноше нравилось его имя. Ацуши думал о нем с утра, в университете, а теперь еще занимаясь репетиторством. Осаму был виновником, и он хотел бы поведать об этом при встрече, но понимал, как смешно это прозвучало бы. — Вот, я закончила задание. — Посмотрим…хм. Намного лучше. Ты стала использовать более сложные конструкции. Молодец. Лейла вздохнула с облегчением, ведь написание сочинений всегда давались ей труднее всего и не раз было причиной истерики. Но даже если она допускала самые примитивные ошибки, Накаджима-сенсей никогда не ругался, только в очередной раз исправляя. Он обладал невероятным терпением, об этом не единожды упоминали родители, да и сама девочка понимала это. — Да но…я все равно боюсь поступать в школу. Что, если я провалюсь на экзаменах? И вы, и родители очень расстроитесь. А я не хочу никого подводить. Он слышал это ранее и каждый раз, когда Лейла вот так опускала руки и заранее готовилась к провалу, юношу больно кололо в груди. Он слишком волновался за девочку, хоть она не была его первой ученицей, но точно больше других заслуживала поддержки. — Ты справишься, — приободряюще произнес он, коснувшись ее плеча. — Знаешь, когда я поступал в университет, то был уверен, что провалюсь. Но я старался из-за всех сил, все время посвящал только учебе. Я не надеялся на какое-то чудо и мог рассчитывать только на себя, ведь меня некому было поддержать. Но в твоем случае у тебя есть родители, на которых ты можешь положиться и которые будут верить в тебя. Ну и, конечно же, за тебя буду держать кулачки я. Разговоры об этом напоминали о былом, и теперь прошедшее волнение, и чувства, что он испытывал перед поступлением, казались совсем чуждыми. Он немного соврал ей, когда сказал, что никто ему не помогал. На тот момент он уже был знаком с Такэда-саном, и впервые слышал утешающие слова со стороны чужого человека, а не своего внутреннего голоса. За репетиторством время пролетало незаметно, но сегодня он хотел, чтобы все закончилось еще быстрее, и повод такой нетерпеливости был — Осаму должен ждать его недалеко от дома Лейлы.

***

Casting Crowns — Praise You in This Storm Дадзай замечает блондинистую макушку еще издалека. Он прекращает облокачиваться о забор чужого жилища и приближается к нему навстречу. Приветствие — поцелуй в щеку со стороны Осаму, к чему еще толком не привык Ацуши, но обходится без возражений. Ведь Дадзай изменился, и проявление его чувств, что заключались в незамысловатых касаниях и близости, не казались Накаджиме странными или неправильными. Они идут наравне, куда — не столь важно. Ацуши сразу же увлекает его в простую беседу о рутине, рассказывает об университете, жалуется на загруженность и задает ответные вопросы Осаму, но не из вежливости, как-никак ему на самом деле интересно. А Дадзай так бы и слушал щебетание своего «света», не делая акцент на себе и своих неудачах, успевших стать неизменной частью каждодневной трагедии под названием Жизнь. Но добрые, пронзающие прямо в сердце глаза, вытягивают из брюнета неоднозначные слова, заставляют прибегать к языку Эзопа, чтобы не расстраивать правдой. Теперь, когда они окончательно вместе, хочется в открытую дотронуться до Ацуши, прижать ближе или взять под локоть, но вокруг очень некстати появляются толпы народа — променад довел их до центра. С неба понемногу падают прозрачные капли, сперва незаметные, но вскоре довольно ощутимо окропляют голову, привлекая внимание тех, кому суждено всю жизнь ходить по земле. Накаджима не имел при себе спасательного зонта, ведь утренний прогноз вещал о низкой вероятности осадков; Дадзай же вообще никогда его не брал, позволял себе ходить под ливнем, а потом жаловаться на слабые легкие. По всей видимости, не их одних дождь застал врасплох. Многие люди на торговой улице стали прятаться под навесами магазинов, в надежде переждать капризную погоду. Осаму предложил так же остановиться перед одним гипермаркетом, на что Ацуши согласился, но простоял там меньше минуты. Он выскочил на встречу стихии под заинтересованные взгляды незнакомцев и удивленный лик Дадзая, что запоздал удержать своего любимого: он почти коснулся его куртки, моментально исчезнувшей, брюнет и глазом не моргнул. Юноша раскинул руки и подставил лицо к скорбящему небу, чтобы искупаться в мириадах пресных слез. Это не был теплый летний дождь, даже не прохладный осенний, но Ацуши все равно этот факт не останавливал. Ему хотелось головокружительной свободы, и он получал ее. — Ты так заболеешь! — только и успел сказать ему Осаму, но блондин пропускал его слова мимо ушей. — А вот и нет! Вы мне не указ, — он смеялся и улыбался, а природный душ смывал накопившуюся усталость, бодрил и словно очищал. В тот момент парня стоило упрекнуть за легкомысленность и наивность, ведь в мыслях его даже не проскользнуло беспокойство о своем здоровье и последствиях. Ему хотелось чувствовать, и как можно больше. — Идите ко мне. Ацуши учил его радоваться мелочам. Юноша показывал, пытался докричаться и с каждым днем, с каждой попыткой, у него это получалось все лучше и лучше. Радоваться дождю, что идет ровной стеной и не думать о том, что небо в надрывах. Радоваться тому, что ты именно в этот момент, здесь и сейчас, помимо себя, ходишь и дышишь также для кого-то иного, невероятно близкого и желанного. И Дадзай теперь жил не только для себя, это он знал точно. После того, как Накаджима вдоволь нарезвился, промокнув если не до нитки, то точно до свитера, Осаму поспешил проявить заботу и найти крышу над головой, в лице ближайшего карниза жилого дома, стоило только свернуть с многолюдной торговой улицы. Когда вдвоем — не хочется вспоминать ни о чем, будто каждый из них и был друг для друга всем тем окружающим миром, но не жестоким и не причиняющим боль, не тем, каким привыкли видеть его люди. Ближе, еще ближе. Теперь можно было, теперь они оба позволяли раскрывать свою душу нараспашку и даже не думать о ментальных барьерах и дистанциях. — Я хотел… Дадзай не дает договорить ту фразу, что так пытался вытащить из себя словно зачарованный юноша, припадая к его холодным губам, настойчиво проникая внутрь и даря своему предмету восхищения нежное тепло. Осаму всегда первый тянется к нему, но художника не заботило то, что блондин наедине с ним еще не проявлял инициативу — лишь бы отвечал, не скрывал своих чувств и не испытывал страх к нему — тогда у них все получится. — Перебивать некрасиво, — Ацуши надувается, но в таком виде не пребывает и нескольких секунд, сразу же меняясь в лице и хитро улыбаясь, только щеки его несвойственно розовели. Осаму согревал лучше любого средства, дотрагивался до его влажных щек и вытирал тыльной стороной ладони капли дождя, сейчас, как никогда ранее, напоминавшие ему кристальные слезы. Мысли материальны и порой имеют свойство сбываться, желаешь ты того или нет. Накаджима представлял все это раньше, поэтому подобная ситуация, повторяющаяся наяву, вызывала эффект дежавю, изумление, и доставляла трепетное наслаждение защищенности рядом с тем человеком, кто творил воспоминания и переворачивал восприятия вверх дном. Хоть и без зонта, и декорации вокруг не напоминают о безлюдном пространстве с необычайными бутонами цветов, раскрывавших по очереди свои лепестки, атмосфера и чувства, что испытывали они оба, были до дрожи по телу знакомые. В глазах Осаму играют искорки, но он знает, что через какие-то жалкие несколько минут, а может полчаса, им придется разойтись — каждый обратно в ту скучную однообразную серость, от излишества которой ком подступал к горлу, так же знал, что его Ацуши нужно учиться, и отвлекать его своей фигурой было неправильно. Зная такие детали, он не позволяет тоске проскользнуть в его мимике и жестах, отразиться на лице, которое всегда пряталось под маской, но с недавних пор она треснула и стала подводить его. Пусть даже на улице, теперь уже он хотел наплевать на случайных прохожих и сжать в объятьях этого белобрысого спасителя его души, не постыдиться ласкать его прямо перед ошалевшей публикой. Дадзай хотел повторно дотронуться его губ, стирая поцелуями из головы юноши все докучающие идеи, но Накаджима, предчувствовав это мятежное влечение, жестом руки попросил взять паузу и стал рыться в своей сумке, висевшей на плече. Довольно быстро он извлек из нее толстую книгу в приятном глянцевом переплете. Блондин развернул ее лицевой стороной и передал в руки Осаму, что с любопытством взирал на яркую обложку и напечатанное латинскими буквами имя художника. Vincent van Gogh Не дав Дадзаю полноценно насладиться подаренным сборником, Ацуши немного подтянулся, коснувшись чужих волос на затылке, чтобы удобней было совершить задуманное, и, нежданно для брюнета, поцеловал его. Осаму думал, что юноше понадобится больше времени, чтобы привыкнуть к нему и набраться решительности, но он ошибался, а Накаджима продолжал удивлять его своими маленькими выходками. Только это уже сближало их души. Можно ли обоих назвать шутами? Скорее личности, обладающие перетекающей спонтанностью и легкомысленностью, исходя из ситуаций. И еще волей к жизни. Хотя рядом с Осаму это суждение нереально, и он сам еще не признал другим в открытую, однажды, в тот момент, когда Ацуши еле слышным голосом ответил ему «да», брюнет на мгновенье понял, что жизнь — вещь, которую он не должен терять. Только не сейчас. Ацуши старался доминировать, но делал все по наитию, так, если бы он единственный из них являлся просвещенным в играх Амура. Покусывал, задевал чужие зубы, подминал мягкие губы; даже распутные звуки, что они издавали, не имели права остановить его, а только сильнее лишали рассудка. Это был самый жгучий, полудикий, необыкновенно фанатичный поцелуй, и все томящее возбуждение заключалось в необузданном характере юноши, что пытался передать его через интимное прикосновение. Разрывая контакт, кончики их языков продолжала связывать еле заметная тонкая нить, что в тот же миг оборвалась и исчезла. Пар исходил из приоткрытых ртов, одновременно стремящихся нормализовать дыхание. Блондин, покрасневший и теперь немного стыдящийся своего порыва смелости, бегает взглядом по разным сторонам, нервно покручивает между пальцев отросшую прядь волос, что не может не раззадорить аппетит Осаму значительнее прежнего. — Почему мы не уединимся? Разве для этого я ждал так долго? — вопрошает Осаму и переводит свои непрозрачные карие глаза в негласной мольбе. Под теми взглядами Ацуши ослабевал, тратил всю волю, они словно пытались выдавить из него слова согласия. — Но ведь у вас сегодня заказ на портрет, а я готовлюсь к проектной работе… — Сегодня я уйду только ради тебя и твоей учебы. В следующий же раз я не куплюсь на отмазки. Проводить себя Накаджима запрещает. Он не скупится на аргументы, лаконично объясняя Дадзаю, что рисовать портреты – его работа, и если он опоздает на встречу с заказчиком из-за Ацуши — получит выговор. Расставания всегда даются с трудом, сегодня — особенно, ведь они еще не знают, когда будет желанный следующий раз с бесконечным запасом неограниченного времени. Долгие прощания им не свойственны. Ацуши садится в полностью забитый вагон метро. Приходится стоять, прижатым с нескольких сторон посторонними людьми. В таком положении учебник или конспект не прочтешь, даже достать их из сумки неосуществимо. Поднимаясь по ступеням снова на поверхность, в джинсах вибрирует телефон и первым на ум приходит Осаму. Юноша смотрит на входящий вызов. Знакомый номер — Аю-чан, но что ей понадобилось вдруг? Вчера она не пришла на работу, оповестив только начальника о том, что подхватила грипп. Так ли это было на самом деле Накаджима не был уверен, но делать поспешные выводы раньше времени не собирался. — Ацуши-кун? Это Аю, — ее голос не казался простуженным, но очень виноватым. — Хотела попросить у тебя прощения за Тоши. Надеюсь, ты не злишься, у него дрянной характер, но это первый раз, когда ему в прямом смысле сорвало крышу. Я пыталась заставить извиниться, но он наотрез отказывается. — Ничего страшного, я не в обиде. — А как там…твой парень, тот брюнет? Ему сильно досталось, я помню. — Он уже в полном порядке. И да, Аю-чан. Это может прозвучать странно, но я даже рад, что мы столкнулись с вами тогда. Так должно было случиться, чтобы в дальнейшем…чтобы изменить не одну жизнь. — Ты говоришь загадками, мой милый, — заметно повеселев, ответила девушка. Теперь Накаджима чувствовал в ней ту подругу, с которой был знаком ранее. — Но, думаю, ты прав. Если в итоге все сложилось хорошо — значит и не так уж это было плохо. Их разговор продлился еще пару минут и, вспомнив о насущном вопросе, напоследок юноша поинтересовался: — Аю, а что за грипп? — Он не выпускал меня из постели целый день. Мирились, — ехидно произнесла она и вскоре отключилась. Тучи все еще нависали над головой, но дождь больше не всхлипывал о самом сокровенном. Нужно было бежать домой, чтобы скорее отогреться, но Ацуши на сто процентов был уверен, что не заболеет. Разве что человеком, при упоминании имени которого жар подступал к груди. Особенно, когда он вспоминал его беззаботную улыбку, что одновременно значила и радость, и облегчение.