Самые большие загадки таит в себе то, что мы видим, а не то, что скрыто от наших глаз.
Оскар Уайльд
Казалось, тигр вот-вот зарычит, а с нежного юного деревца от малейшего порыва ветра опадет и пустится в спонтанный танец листок. Эта картина — фреска, дешевый шедевр для независимого критика, но божественный алтарь для двух художников, работающих в дуэте. Только для них он воскресал и кружился в своем ритме, проживал какую-то незамысловатую, как мечты ребенка, жизнь. Среди этих гор, что виднелись вдалеке на заднем, едва заметно проработанном фоне, среди этих лугов, что пестрили молодой и сочной, еще не сожженной солнцем зеленью, где-то там, в прозрачном воздухе витали вложенные сердца и души авторов картины. Оба выглядят одинаково переполненными чувством трепещущей, пылкой и одновременно лирической любви, но в тот же миг в каждом сердце есть место и для других аспектов: у брюнета это бесконечная черная меланхолия, у юноши — миролюбивость и бескорыстие. Качества, что смели дополнять противоположности друг друга.
Хоть окно в мастерской было предусмотрительно открыто на проветривание, запах краски все равно стоял знатный; его вовсе не замечал Осаму, ведь для художника он успел стать привычно родным, но Ацуши было не сильно приятно вдыхать раз за разом напоминающий яд воздух.
— Пойдем, все равно стене требуется время, чтобы высохнуть. А нам не помешало бы искупаться, — обратился к блондину Дадзай, пальцем указав сначала на его внешний вид, а после кивнув на себя. Юноша не возражал.
Для соблюдения водных процедур Осаму в своей квартире имел душевую кабинку, но, к заметному сожалению обоих, довольно маленьких размеров -поместиться в ней мог только один.
— Ступай первым, — сказал брюнет, пропуская Накаджиму внутрь ванной комнаты, обустроенной в светлых тонах морской волны. Босые ступни холодил кафель, соприкосновение с которым отдавалось желанием поскорее встать под струи горячей воды.
— А ты после меня?
— А я за тобой. Буду любоваться, с твоего позволения, — промурлыкав это в ответ, Дадзай дотронулся юношеских плеч и ненавязчиво подтолкнул к душевой.
Ацуши безоговорочно позволял, даже не думая выказывать недовольство, хотя предложенный вариант не сильно приходился ему по вкусу. Он уверен: взгляды Осаму будут смущать до растерянности в каждом движении, до прикусывания нижней губы и мурашек по коже…это будет просто неописуемо интимный зрительный контакт.
Юноша избавлялся от чужой рубашки неторопливо, уделяя внимание каждой пуговице, нарочно останавливаясь, чтобы тянуть время. Тогда Дадзаю почудилось, что Ацуши начинает входить во вкус, ведь знает же, прекрасно знает, как гипнотизирующе выглядят со стороны его действия и как он способен, подобно древнегреческой богине, манипулировать его чувствами, словно по щелчку пальца. Бенефис Накаджимы не нес в себе никакого скрытого подтекста, даже когда руки потянулись к ремню на джинсах и блондин освободил свои худые ноги от оков одежды. На очереди оставался последний элемент, что прятал от блудливых глаз Осаму его достоинство. Дадзай, скрестив руки на груди, смотрел на юношу с некой смешинкой и вызовом, приподняв бровь, будто вопрошая, будет ли продолжение спектакля. И оно несомненно было запланировано, только для единственного зрителя, от которого не требовалось платы за представление. Ацуши, встав боком, быстро снял с себя ткань нижнего белья, аккуратно положив к остальной одежде. Даже не залившись краской, он не думал ни о чем постыдном, как и о том, что брюнет будет проявлять к его обнаженному телу нездоровый интерес. К счастью, тот еще умел сдерживать себя в руках, поэтому прокомментировал это действие без лишних слов, всего-навсего присвистнув.
Когда фигура блондина скрылась за стеклянной дверцей, Дадзаю ничего не оставалось делать, как обратиться к умывальнику со скромной просьбой очистить его лицо, а заодно и руки от разноцветных пятен, напоминавших о приятном времяпровождении. Под теплой струей самая дешевая краска смывалась довольно легко, потому брюнет, строя невероятно занятой вид, попутно бросал взгляды на зеркало, в котором отражалась кабинка и силуэт его любимого, постепенно все больше утопающий в белом пару от нагретой воды.
— Дадзай-сан, а мои волосы отмоются? — Привычный, подобный звону хрусталя голос Ацуши слышится искаженно — его перекрывает шум льющейся струи.
— Конечно нет, думаю, теперь тебя придется перекрасить, — шутливо отвечает Дадзай, уже полностью очистив свое лицо и придав ему бледный оттенок одинокого облака. Теперь на некогда полностью белой, как мел, раковине остались грязные следы, что хаотичными мутными разводами, подобно колышущимся волнам, исчезали в водопроводе.
— В какой цвет ты хочешь, чтобы я перекрасился? — Отозвался юноша на полном серьезе.
— В такой светло-пепельный, с серебристым переливом или как цвет белого золота. Что-то яркое, как рассвет после длительной ночи и свежее, как воздух в горах. Он будет отлично сочетаться с оттенком твоего лица и кожи, — мечтательно разглагольствовал Осаму, попутно представляя, какой цвет в его палитре в полной мере передал бы всю насыщенность его волос.
— Раз вы художник, то я прислушаюсь к вашему стоящему мнению, сенсей, — чинно проговорил Накаджима, но не смог до конца выдержать строгость, поэтому тихонько засмеялся. Приятно было слушать, как Осаму завуалированно заявлял свою симпатию к его цвету волос, что других, скорее, отпугивал. Более того, Ацуши с каждым разом был более уверен, что Дадзаю нравится в нем все до последнего недостатка.
— Хех, а вот на моих почти не видно краски, — вновь среди общего потока воды раздался горделивый голос Осаму.
— Когда мы вернемся, я могу опрокинуть на тебя баночку белоснежной краски. Как думаешь, не будет видно? — Улыбался Ацуши, прикрыв глаза и продолжая вспенивать шампунь, которым обычно пользовался Дадзай. Один из любимых запахов Накаджимы с недавних пор.
— Я же сказал почти, маленький ты негодник!
— Эй!
Ацуши даже не заметил, да чего скрывать — он даже не думал, что Дадзаю взбредет в голову распахнуть дверь кабинки и уже в наглую самодовольно стоять и взирать на него вблизи. И такая настойчивость произвела на юношу довольно необычный эффект сперва неожиданности, а позднее самосохранения. Свою растерянность блондину прекрасно удалость скрыть за толщиной быстротечной струи, подобной бурно бегущему водопаду. Благодаря удобно двигающейся ручке душа, сильный напор попал прямо Осаму в лицо, тем самым сделав не только его кожу влажной, но и волосам, вместе с бинтами на груди, так же удалось промокнуть до нитки. Сперва эта ситуация казалась Накаджиме до нельзя комичной, и он готов был не стесняясь разразиться звонким заразительным смехом. Всегда уверенный в себе Дадзай, которого застали врасплох, своим растерянным лицом и широко открытыми глазами схож на маленькое чадо, обманутое взрослым. После такой забавной и не свойственной брюнету реакции Ацуши не мог представить, что последует далее, но очень надеялся, что обрушатся на него не обида или негатив.
В такие моменты Ацуши забывал об одном — самом важном — Дадзай непредсказуем, креативен, безумен, а еще он актер, что любит преувеличивать и шутить при любом удобном случае. Те качества, к которым юноша должен привыкнуть и не удивляться, тревожа свои нервы попусту.
Осаму выхватывает из рук Накаджимы змеиный шланг и, без щедрости на комментарии, направляет его в сторону блондина. Все происходит на одном дыхании и уровне инстинктов, Ацуши успевает только закрыть глаза, почувствовать, как в них щиплет из-за попадания шампуня, смешанного с проточной водой, и постараться наощупь отнять у брюнета душ, чтобы самому управлять этим опаснейшим в сегодняшней водной битве оружием. Но у Дадзая, не обделенного зрением, рефлексы будут работать получше: не теряя власть над желанным орудием, он направлял его на покрытое пенной лицо юноши, тем самым помогая ему избавиться от раздражающего чувства дискомфорта. Они повторно глупили, но эти лишенные смысла игры, в сопровождении улыбок, спонтанных вскриков и необдуманных касаний нежных участков кожи так сближали, буквально связывали по рукам и ногам. Безрассудство не только было их ключом к счастью, но и отличным препаратом против угнетающих воспоминаний и сюрпризов жизни. И даже когда после шуточного «сражения» Осаму со вздохом отмечал огромные лужи на полу и мокрые стены, он не собирался жалеть о тех беззаботных минутах, что дарил ему милый до безобразия Накаджима, купающийся в лучах своей доброты.
Жаркий душ разгорячил и без того пылкое тело блондина, так же придав ему свежести и приятного тянущего истомления в организме. Дадзай не переставал любезничать, на этот раз предложив юноше переодеться в его мягкий послебанный халат — то, что нужно для кожи, когда за окном уже во всю гуляет зимний мороз, а в квартире не так тепло, как этого хотелось бы. Они меняют локацию на спальню Осаму — еще одна уютная комнатка в доме самоубийцы, где так же доставляло удовольствие проводить время. Ацуши бесцеремонно разместился на чужой кровати, не имея ни малейшего понятия, чем они будут заниматься теперь, когда весь сценарий на сегодняшний день был выполнен на максимальном уровне. Накаджима следил за своим брюнетом, что словно и не думал присоединяться к нему на притягательном ложе — Осаму ходил по комнате, стараясь высушить свои волосы ритмичными движениями, используя полотенце. При этом с его тела все равно стекали капли воды и причиной тому был один элемент — бинты, что теперь прилипли к его коже, как влажные листы.
— Они намокли, — констатирует факт блондин, и Дадзай сразу понимает, о чем идет речь.
— Вижу, — соглашается он, продолжая свое первоначальное дело.
— Не хотите их поменять?
— Нет, и так нормально. Высохнут.
— Они, к тому же, грязные.
Юноша пытался намекнуть на то, что некогда белоснежные медицинские бинты впитали в себя почти каждый цвет, что они сегодня использовали для художественной сессии. Но резкий вопрос от Осаму, как всегда, приходит неожиданно:
— Тебе противно смотреть на меня такого?
Накаджима даже не может предугадать, какое чувство овладевает Дадзаем. Его голос
никакой, полный серости, будто загробный.
— Нет.
— Значит, все в порядке? — Улыбчиво спрашивает художник и вырывает из Ацуши неуверенный кивок.
Но, вопреки своим же словам, Осаму так или иначе немного оголяет руки, совсем чуть-чуть развязывает те бинтики, что с самого края прикрывали ладонь — видимо, они ему мешали. Но ниже, до запястий, не доходит.
— Ваши голые запястья и разбинтованные руки были бы настоящей эротикой.
Возможно, какой-то своей маленькой частью блондин серьезно хотел подстрекать Осаму немного грязным и нечестным способом, но он действительно не имел на уме ничего дурного, а вот у Дадзая на этот счет были другие мысли.
— Не говори так уверенно о том, чего не знаешь, — спокойно произносит он в один момент и сразу меняется в лице в следующий.
Он в одно мгновение приблизился к юноше почти вплотную. Его взволнованное дыхание опаляло юношеские губы, но безумие в глазах вновь вселяло чувство беспокойства и незащищенности. Вновь загнанный в угол. «Когда же ты прекратишь это делать, Осаму?»
— Ты точно хочешь посмотреть? — Вопрошает брюнет с придыханием. — Хочешь узреть мои скелеты? Тогда сперва скажи мне, что это такое, — он берет левое запястье Ацуши в свою руку и буквально тыкает им же в лицо хозяина. — Я уже давно заметил, но долго хотел верить, что это над тобой кто-то поиздевался в приюте. Но ты
сам это сделал. Если расскажешь мне как это было, что ты чувствовал и почему врал мне, утверждая, что
всегда хотел жить, я, так и быть, покажу тебе своих чертей.
На восковой, белее бумаги коже углядеть маленький шрам, если не присматриваться, трудно. Место былого пореза почему-то жгло, будто к нему приложили раскаленное железо. Ацуши казалось, что вот-вот он раскроется, и по молочному запястью будут растекаться потоки крови.
Как в тот раз.
Юноша угнетенно молчал.
— Правда это сложно?
Ответом на вопрос Дадзая служит лишь неловкое покачивание головой и взгляд в одну точку. Что следовало сказать Накаджима не имеет понятия, но теперь, почему-то, прекрасно понимает состояние Осаму — смутно-печальное, чувствуешь горькое оцепенение, когда лезут в прошлое, что не может быть раскрытым. И неважно, что перед тобой человек, которому ты готов отдать всю любовь и всю душу. Это просто слишком несбыточно и безгранично болезненно.
— Прости, — одними губами произносит Ацуши.
— Время придет, — утешает его Осаму, положа руку на плечо, чтобы приободрить. Хотя самому сейчас требуется поддержка.
— Ты как-то сказал, что у самоубийц его очень мало.
Дадзай молча пожимает плечами, будто говоря: «Ну что поделаешь».
— Ты тоже меня прости.
Ацуши уже давно перестал удивляться. И резкая смена повисшей между ними атмосферы, и переменный характер Осаму, и секреты, недосягаемые, словно орбиты планет — эти неприятные вещи, что должны отталкивать нормальных людей, наоборот тянули юношу и были неотъемлемой частью их дуэта. Но порой так хотелось откинуть все тайны, узреть обнаженную душу друг друга и больше не сожалеть о недосказанности и непонимании. Как должно быть у
счастливых людей.
Осаму присел рядом на край кровати и быстро чмокнул блондина в уголок губ — это должен был быть жест извинения, но Дадзаю его показалось ничтожно мало. Он слегка надавливает на ключицы юноши, склоняя того полностью переместиться в лежачее положение. Ацуши с интересом наблюдает за ничего не выражающем лицом брюнета, что вместо выставления эмоций напоказ предпочитает действия: нависает над Накаджимой, размесив руки по обе его стороны, из-за чего блондин начинает чувствовать себя в ловушке. Всегда, стоило Осаму приблизиться к нему слишком близко, маленький огонек внутри Ацуши разгорался и пылал все сильнее с каждым новым прикосновением вызывающего Дадзая, и этот случай не был исключением. Он почти коснулся его уст, но остановился, будто что-то помешало ему.
— Не сегодня, — вдруг произносит Дадзай, отстраняясь. Он прикрывает рот ладонью, словно что-то сглатывает, скорее рефлекторно. — Просто что-то не хочется, ты не виноват. — Осаму теперь сидит, сгорбившись, к нему спиной. И снова прочерчивает линию.
— Мы можем сделать это в другой раз, — говорит приободряюще Ацуши, хотя это сейчас совсем не то, что его заботит. Вновь это поведение Осаму, за которым невозможно угнаться и к которому невозможно приспособиться…
— Да, мы сделаем. Мы обязательно успеем.
Дадзай неожиданно опускается подле блондина на бок и притягивает его одной рукой к себе, чтобы удобно было уткнуться носом в его чистые, приятно пахнущие цитрусом волосы. Так и придется им пролежать, лишь изредка вступая в неловкий диалог.
***
— Дадзай-сан, может, вы прекратите сидеть в телефоне, когда мы обсуждаем условия работы?
— Как вы думаете, что хуже: десять пропущенных звонков от старого друга или десять неудавшихся попыток свести счеты с жизнью?
Девушка смотрела на Осаму в недоумении, будто не понимая вовсе, о чем идет речь. Да и вообще она думала, что лучше не стараться понять этих художников и суть их несуразных слов. Но одно ее все же волновало: безалаберное и несерьезное отношение Дадзай-сана к работе, что она обговаривала с ним уже полчаса. Она боялась, что брюнет окажется очередным шарлатаном и кинет, оставив без иллюстраций к обложкам книг их молодого издательства. И в случае провала, будет получать конечно же, она, ведь это ей «посчастливилось» познакомиться с горе-художником, в глазах которого она надеялась увидеть проблески заинтересованности и рвения, но эта возможность так и не представилась.
— Вы не будете против, если я отойду переговорить на пару минут? Просто у меня такое чувство, если я проигнорирую снова, он убьет меня прямо через трубку, — и, дождавшись недовольного кивка, Осаму сказал напоследок: — Не заводите дружбу с рыжими карликами.
Удалившись на приличное расстояние от стола, за которым они сидели, Дадзай оперся плечом о стену и незамедлительно набрал номер Накахары, не имея понятия, что понадобилось другу, который еще со вчерашнего дня не мог ему дозвониться.
— О, да неужели! — Саркастичный голос на том конце провода. — А я-то думал, что ты уже сдох! Что, с того света успели достать?
— Я с клиентом был, вообще-то.
— Ах, прости-прости, забыл совсем, что ты у нас в работяги записался. Сколько в час берешь? А клиент, кстати, мужчина или женщина?
— Однозначно побольше тебя беру, милый, не завидуй, — пропел в ответ брюнет, наслаждаясь расслабляющим диалогом, что с первых слов задавал настрой. Как антистресс, Чуя даже не задумывался об этом и, наверное, никогда не узнает, но он был для Осаму еще одним наркотиком.
— Чего, кстати, звоню тебе второй день подряд, глухой ты наш: уже знаешь где будешь отмечать Новый год?
— Конечно: пойду наглотаюсь таблеток или под торжественные салюты выпью яду. Как обычно.
— У нас будет вечеринка. Ты, я и ребята из Карателей. Ты всех знаешь.
Дадзай поморщился, услышав знакомое название и вспомнив о тех людях, с которыми он бы не желал видеться, и не потому что они были в плохих отношениях. Ему было лень встречаться с «прошлым», от которого Накахара, по-видимому, все никак не мог отказаться.
— Не знал, что ты до сих пор поддерживаешь с ними связь. И вообще, с чего ты удумал фестивалить в этом году? — Спрашивает Осаму, удивленный такой странной идеей его друга. Он ненавязчиво поглядывал со стороны на девушку, с которой должен был заключить контракт. Она попивала свой кофе и это занятие было гораздо увлекательней, чем разговор с Накахарой.
— Потому что в прошлом кто-то умудрился загреметь в больницу, — пробубнил Чуя и вздохнул, похоже, мысленно переворошив те не особо радужные события. Дадзай, сперва, хотел отказаться, но потом он поразмыслил и решил, что мог бы повеселиться в этом году не только со старыми друзьями. Он вспомнил про Накаджиму, которому эта затея, возможно, могла бы понравиться. Ну что за напасть? Теперь брюнет думает не только о себе…
— Ничего, если я приду не один?
— Хм… Да, пожалуй, девушки приветствуются.
— Он парень.
— Тогда нет, — резко запротестовал Чуя. — На вас, парочку геев, никто смотреть не захочет.
— Да ладно, все будут пьяны и даже не заметят.
— Делай что хочешь.
Его «делай что хочешь» звучало всегда как: «Я не согласен с тобой, но знаю, что такого упертого барана не переубедить».
Вернувшись к милой даме, что уже и не надеялась на благоразумие нерадивого художника, Дадзай с любопытством просмотрел предложенные бумаги, еще раз постарался внимательно выслушать ее пожелания на счет работы и парочку элегий по поводу его несерьезности и многочисленных залипаний в экране мобильного телефона. Он уже успел обсудить новоиспеченное приглашение с Накаджимой и получить восторженный ответ согласия, включающий в себя большое количество восклицательных знаков и смайликов. На душе теплело каждый раз, когда Осаму видел новое сообщение, приходящее от блондина. И как же волнующе было размышлять, что через какие-то жалкие пару дней они смогут вместе по-взрослому развлечься. Первый раз в обществе вместе, первый раз будут отдыхать по стилю Дадзая и первый раз отмечать Новый год. Когда Ацуши отключился от связи, ссылаясь на учебу, Осаму вновь предался невообразимой скуке и, подперев голову рукой, лениво стал просматривать то новости, то погоду на ближайшие будни. Так, он проводил пальцем по сенсорному экрану, пока не ткнул на фотопленку. Перед ним сразу образовалась лента из нескольких новых фотографий: его спящий Ацуши, которого брюнет запечатлел ненароком, украдкой, чтобы не разбудить. Он смотрел на родное лицо в моменты непередаваемой досады или скукотищи, и тогда при нем присутствовало разливающееся по всему телу ощущение, что все будет хорошо. С ними все будет хорошо.
Под конец рабочей встречи, последнюю половину которой он только и думал, что о заслуженном отдыхе, Дадзаю вдруг пришли на ум недавние слова Чуи. Да и эта девушка была довольно симпатичной.
— А вы не хотели бы пойти со мной на празднование уходящего года и встречу нового? Друг сказал, что такие обворожительные девушки приветствуются.
По его многострадальной щеке прошлась звонкая ладонь молодой особы, оставив после себя покрасневший след от пальцев. Но даже этот казус не мог расстроить его — наоборот, он отрезвлял и отлично прочищал мозги.
— Мы ждем от вас законченную работу к концу недели. И нас не волнуют праздники: иллюстрации должны быть готовы без времени на отсрочку. Надеюсь, эту часть беседы вы не прослушали?
— Как скажете, — улыбается Осаму дежурной улыбкой, а сам уже представляет, как будет рисовать по ночам, чтобы днем оставалось больше времени на любимые дела и любимых. Все-таки совмещать работу и безделье было непосильной и очень докучающей задачей.
***
— Новый год, да? — Вздохнул он, покинув душный однотипный офис. Шум города был привычной музыкой: стук каблуков прошедшей бизнес-леди, табачный дым какого-то неряшливого типа, у которого раньше Дадзай не постыдился бы стрельнуть сигаретку — попадая в этот круговорот он вспоминал раз за разом, почему грезит преждевременно оказаться в мире ином. И еще эта бесснежная зима, что раздражала безрадостной погодой и заезженным до дыр пейзажем.
«Зимой и мечты другие…не такие, как летние», — приходилось ловить себя на мысли каждый раз, когда календарь бежал вперед и времена года сменялись словно по щелчку чьих-то костлявых пальцев, но точно не его. Именно сейчас Осаму хотелось задумываться о другом, стараться не впасть в очередную депрессию, но все вокруг словно твердило ему об обратном. И только фантазии о насущном празднике, что ставит его перед фактом, что может и вовсе оказаться последним, поэтому стоит отметить его, как в
последний раз, не давали ему уйти в себя. Ах, еще же стоило приобрести подарки…успеет ли он расправиться и с этим, и с работой в срок? Еще одна дилемма на повестке дня. Он примерно представлял, что можно принести Накахаре его любимое вино, тем самым легко отделаться, но вот что делать с Ацуши? Об этом слишком напряжно думать, внутри него словно кружится вихрь из неразберихи, а над головой только и делали, что крутились облачка с всевозможными навязчивыми надписями:
«Год заканчивается, а я так и не умер».
«Год заканчивается, а моя жизнь по-прежнему полна трагедии».
«Год заканчивается, но я смог найти солнце, что светит только для меня».
И я буду стараться жить только для него
