Lolly Jane Blue — Оn my own
Счастье есть лишь мечта, а горе реально.
Вольтер.
У Ацуши был очень удачный день, который должен стать еще лучше в компании с родным человеком — его можно по праву считать членом их маленькой семьи. Юноша подходил к своему дому с одной приятной мыслью поскорее переговорить с Такэда-саном, пускай вскользь, но ему очень сильно хотелось рассказать о новостях, что произошли с ним совсем недавно. Например о том, что у него наконец-то есть свой собственный ноутбук или о том, насколько сильно «сдружился» он с Дадзаем.
«Наверное, он определенно скажет, что теперь я буду портить свое зрение благодаря этой технике, — улыбнувшись, подумал Накаджима, уже поднимаясь по ступенькам.– И порадуется за меня и Осаму».
Вдалеке послышался неожиданный раскат грома.
Ацуши целенаправленно подошел к своей квартире, и когда он уже вставлял ключ в замочную скважину, соседняя дверь с правой стороны распахнулась. Накаджима ожидал увидеть своего хорошего друга, но, к его превеликому удивлению, из квартиры вышла женщина средних лет. Одна. Она заметила его пристальный взгляд и хмыкнула, а юноша, в свою очередь, отвернулся, и уже собирался зайти внутрь.
— А ты еще кто такой? — вдруг спросила женщина нахальным голосом, привлекая внимание Ацуши.
— Простите?
— Спрашиваю, кто такой и чего лезешь в
мою квартиру, — продолжила она, скрестив руки на груди и кивнув на дверь. От нее веяло неприязнью и возмущением, но Ацуши не перенимал ее грубую манеру речи, а лишь придерживался своей — нейтральной и вежливой.
— Насколько мне известно, эта квартира принадлежит Такэде Минору. И я в ней живу.
— Нет, ты здесь больше не живешь.
Ее недобрая ухмылка, напоминающая торжественно-злорадную, тревожила Накаджиму, но виду он не подавал.
— Почему это? — осторожно вопросил юноша, нутром чувствуя неладное. Лучше ему было не знать причины.
— Потому что моего отца больше нет, и обе его квартиры принадлежат мне. А ты выметайся, я знаю, что он сдавал жилье всяким оборванцам. Старый шизофреник…
— Да как вы…что значит «его больше нет»?
— То и значит. Слег с сердечным приступом, — легко и непринужденно. Эта дама говорила, словно о погоде, а в конце еще пожала плечами, будто и вовсе этот человек не имел к ней никакого отношения, как незнакомец или прохожий, вызывающий ноль эмоций. В обычной ситуации Ацуши бы не смог проигнорировать такое наплевательское отношение, но сейчас его мысли были заняты только одним вопросом:
— Подождите, не может быть…он в больнице? Он…
— Он умер, парень. И у тебя есть сутки на то, чтобы убраться отсюда.
Слишком быстро. Все происходило слишком быстро и Накаджима даже не знал, за что хвататься и как реагировать.
Он уже испытывал такое раньше. Будто внутри что-то разделилось на две половины, а тело оцепенело, словно налитое свинцом. Как когда он подрос и понял, что его родителей больше нет на этом свете, и совсем недавно, в приюте, когда ему сказали уходить навсегда. Сначала приходят невообразимые горечь во рту и холод во всем теле, далее шок, а чуть погодя — осознание необратимых событий.
Женщина ушла по своим делам, так и оставив Ацуши в полном одиночестве, со своими мыслями и переживаниями. Которых не было вообще. Он просто стоял и не шевелился, шумно вдыхая и выдыхая воздух, но после пары минут молча решился пойти к себе. Собрал несколько вещей в рюкзак, деньги (все, что у него имелось, все, что он накопил), документы и ушел, предварительно отключив телефон. С чувством, что не вернется сюда никогда. С чувством, что возвращаться больше не к кому.
Он не представлял, куда или за кем ему следовать, он не хотел делать ничего, единственное желание: упасть и не вставать впредь с этой прогнившей земли. Создавалось впечатление, будто бы он вновь возвратился в свое прошлое — тогда, когда у него не было семьи, только пустынные чужие улицы и осуждающие взгляды прохожих. Бездомный, бродяга, не достигший ничего в своей жизни, изгой. Вечный неизменный спутник — одиночество.
И дождь. Небеса, которые продолжали свое издевательское насилие. Уже стало ясно, что он никогда не станет их любимчиком.
Добро пожаловать в реальную жизнь (снова).
Он просто шел, лишенный намерений и понятий, лишенный всего настолько мгновенно и неожиданно, что чувства не просто дали трещину — испарились в неизвестном направлении. Голова промокла раньше, чем он успел надеть капюшон — любая реакция заторможена, а руки спрятаны в карманы куртки. Хорошо знакомые улицы казались тошнотворно-отвратительными, ведь столько раз он ходил по ним с прекрасно-солнечным настроением, зная, что обязательно придет в квартиру, где его будут ждать. Впервые за девятнадцать лет ждать не для того, чтобы отчитать или наказать, а чтобы порадоваться или погоревать вместе с ним.
Теперь это зачеркнуто по велению Бога.
Впереди шла маленькая девочка в желтом дождевике, а рядом, наверное, ее мать. Ребенок радовался, ступая своими ножками в ярко-красных резиновых ботинках по лужам. В кафе поблизости сидят посетители, наслаждаются беседой и местным десертами. Кто-то позади Ацуши ругался по телефону, кто-то обсуждал работу. Все продолжало идти своим чередом,
его жизнь на этом не обрывалась, но, почему-то, не было надежды на ее продолжение. Кому-то весело, кому-то грустно, одни проходят мимо в своих бесчисленных попытках поймать время и посадить его на цепь, другие — заложники своих «должен» и «обязан». Но что делать ему, если его время остановилось? Есть только он, пустота и смерть, что прошла рядом, но не забрала его с собой. Был ли ее визит предупреждением, вернется ли она снова к нему или к кому другому — не важно. Важно, что потеряв способность чувствовать, он все равно ощущал ее дыхание прямо в спину.
На его апатичной, немилосердной дороге повстречался комбини, заманивающий привлекательной зеленой вывеской, которая выделялась на фоне серых зданий. Ацуши без лишних раздумий последовал к прозрачным дверям, что распахнулись прямо перед ним. Стеклянный взгляд его даже не остановился на продавце, который стоял за кассой и дежурно приветствовал нового покупателя; он пробегал по стеллажам с журналами, сладостями, едой быстрого приготовления. Свернув за угол, рядом со всевозможными напитками в холодильнике стояли алюминиевые банки с пивом, но это было все не то. Немного левее уже другая продукция, которую он отчаянно искал. Он колебался, ведь точно не был уверен, что лучше выбрать, поэтому, глядя лишь мимолетно, схватил первую бутылку сакэ, что смотрела на него.
Уже на кассе молодой продавец, на вид немного старше Ацуши, скептическим взглядом оценил его. Но ведь было же видно, как Накаджима юн. Находясь он в обычном состоянии, ему бы не продали алкоголь, но, увидев бескровное, отринутое лицо юноши, продавец не решился спрашивать возраст. Лишь попросил подтвердить совершеннолетие на электроном дисплее, как просит всех взрослых покупателей.
Возможно, тот парень сочувствовал ему. Возможно, узнал в нем себя. Но эти ненужные факты не волновали Ацуши — главный факт в том, что он хотел напиться. Он сравнил себя с подобием Осаму, но стыда он не чувствовал — настолько не хотел ощущать то, во что он был погружен. Единственный родной ему человек говорил когда-то, что это помогает…
Покинув магазин, он отошел на несколько шагов и попытался открутить пробку у бутылки. Получалось с трудом, блондин торопился, потому что не хотел долго ждать. «Как можно скорее», — это затуманивало глаза. От резкого напора острый край запечатанной пробки прошелся по его указательному пальцу. Выступила кровь, которую Накаджима поспешил слизать, но, ощутив металлический вкус во рту, отрезвляющий и напоминающий о всем плохом, Ацуши чуть не вывернуло наизнанку. Он торопился заглушить этот вкус жадным глотком сакэ. Скривившись, но достойно стерпев горечь от которой, казалось бы, слезились глаза, Ацуши потянулся за еще одним и еще, двинувшись вперед.
— Ни один уважающий себя человек не будет пить из горла.
— А ты, Осаму?
— А я себя не уважаю.
Сперва по его щекам скатывались невидимые слезы — он все еще сдерживался, прогуливаясь с бутылкой в руках и отпивая из горла большими ненасытными глотками, чтобы быстрее охмелеть разум. Возможно, потом станет легче. Минута за минутой, две, три, пять…
Он не выдержал. Пекущие, горячие, болезненные капли словно съедали его глаза и кожу, сдавливали горло, закрывали нормальный обзор и все перед ним сливалось в одну кривую линию.
«Что я сделал не так? За что? За что?.. За что?!»
Дождь не прекращался, как и скорбь на душе, что он нес, не становилась легче. Алкоголь словно только туже затягивал на его шее веревку. Сколько времени он так без зонта разгуливал в уже пьяном виде — он понятия не имел. Но пока спиртное в бутылке не закончилось, из головы не вылезала идея напиться до полусмерти.
Когда последняя капля сакэ попала на его язык, уже плохо рассуждающий, пошатывающийся юноша резко остановился. Шедшие сзади люди только и успели что затормозить следом, обойдя Ацуши с недовольным лицом. Но они были для него прозрачными.
Накаджима не мог более сделать шагу дальше, он так и оперился обессиленно плечом о стену какого-то здания, всхлипывая в голос и вытирая непрекращающиеся слезы. Он испытывал всем телом такое отчаяние и безысходность, растерянность и унижение, каких не испытывал ранее. Вмиг все то, что он строил на протяжении года, о чем мечтал всю жизнь, разрушилось.
«Почему вы оставили меня…почему, Такэда-сан?!»
Бутылка выпала из его рук и разбилась вдребезги. Как же она напоминала ему себя в данный момент. Эти маленькие, острые, но одинокие осколки были похожи на Ацуши; им овладевало желание лечь прямо на них, чтобы прочувствовать оттеняющую боль, отвлечься на что-то еще. Он сжал ткань куртки в месте, где находится сердце — там, почему-то, было тяжелее всего. Вот бы кто-то вырвал у него этот орган, тем самым избавив от страданий.
Как же плохо, как же горестно и траурно, как же гневно… Злость овладевала им.
Под звуки дождливой плачущей сюиты Ацуши замахнулся для того, чтобы ударить кулаком в стену, с надеждой стесать всю кожу в кровь и переключиться, наконец, на физическую боль. Он думал, что все происходило быстро, но в реале он пару минут просто сжимал кулак. Один удар должен был выбить из него все. Такой же сильный и быстрый, как существование грома и молнии.
Удар, которому не суждено было случиться.
Теплые пальца сжимали его запястье с едва заметной силой и, к сожалению, он не мог понять, кому они принадлежали. До тех пор пока не повернул голову.
Дадзай. Живой, точная копия с нахмуренным и совсем нерадостным лицом. Ацуши даже не волновало
как его нашли. Он просто ощутил резкую слабость во всем теле, будто не спал неделями. При виде родного, любимого человека не было сил сдерживаться, и потому Накаджима вовсе не стеснялся уткнуться ему в грудь и разреветься, как маленький мальчик. А Осаму приобнял его за плечи, словно все понимая и разделяя его чувства. Слушал, как блондин давал волю эмоциям и совершенно ничем не мог ему помочь.
Молчали все. Дадзай ждал, пока Накаджима не успокоиться, пока не перестанет содрогаться и всхлипывать, и попутно оценивал весь масштаб катастрофы. От его блондина сильно пахло алкоголем, а осколки рядом говорили о том, что он разбил бутылку. Как он достал спиртное мало интересовало его. Осаму хотел верить, что Ацуши не поранился, намеренно не нанес себе никаких увечий и не вляпался в неприятности. Он искал его несколько часов подряд и даже не представлял, что могло произойти за это время.
В глазах юноши все казалось таким неправдоподобным, смерть Такэды-сана — неужели она произошла в его вселенной?.. Даже родной запах Осаму не мог помочь ему перестать думать и мучиться в своей голове. На шее Ацуши был шарф, некогда повязанный Такэда-саном. Прошлогодней зимой, когда Накаджима шутливо противился этому утеплительному элементу, будто бы стеснялся такой заботы, но в итоге дал себе повязать. Сейчас он хотел его сорвать, но лишь сильнее вжался, дотрагивался до мягкого намокшего ворса и продолжая тонуть в истерике.
Это люди называют отчаянием и сломанностью.
— Мужайся… — осторожно говорит ему Дадзай, заключая в объятиях.
— Я не могу…я не могу.
— Пойдем, Ацуши. Пойдем домой.
Накаджима на это попытался что-то ответить, но голос звучал слишком разбито. Еле Осаму удалось разобрать в потоке трудной юношеской речи: «Его больше нет».
Имел тогда ввиду Ацуши «дом» или «старичка» художник не знал, но и спрашивать себе не позволил. Дадзай вел его под руку, аккуратно придерживая, беспокоясь о том, чтобы Ацуши не упал и не споткнулся. Вел его в
свою квартиру, которая некогда успела стать блондину родной и теплой, но только не в этот вечер.
Когда они переступили порог квартиры Дадзая, Ацуши просто повис на нем без сил так, что Осаму только и успел подхватить его, пока закрывал входную дверь на ключ. Хотя он не падал в обморок, было видно: произошедшая ситуация слишком сильно подкосила его психику, которая, по мнению Дадзая, была очень стойкой ко всем потрясениям.
Ацуши требовалось согреть, уложить в кровать и успокоить, хотя он, вроде бы, притих, вжавшись посильнее в мокрый шарф.
— Ну же, Ацуши, давай его снимем, он весь промок и ты можешь заболеть, — спокойным, в какой-то степени невинным голосом разъяснял Дадзай. Будто бы боялся спугнуть маленького зашуганного зверька, в глазах которого более нет признаков жизни. Сейчас Осаму не собирался переступать грань и пытаться заставить Ацуши взять себя в руки — он все равно не поймет, и лишний раз будет насиловать свои нервы.
Накаджима полностью доверился ему, без слов и возражений разрешил снять с себя верхнюю одежду, но шарф так и не отдал: он прижимал его к груди, держа обеими руками и подрагивал. Это уже, скорее всего, было последствием холода.
— Хочу спать… — только и смог выдавить из себя Ацуши. Осаму собирался помочь ему принять горячий душ, но передумал настаивать. Вместо этого он помог Ацуши переодеться в чистые сухие вещи (которые нашел в его рюкзаке), обмотал его в черное, как сама ночь, одеяло, и принес зеленого чая, от которого исходил пар. Накаджима грел о чашку ладони, но губами так и не притронулся. Дадзай понимал, что должен быть рядом с ним в такой переломный момент, но, честно, был растерян. И метался между выбором: начать подбадривать словестно или дать ему время, не тревожить.
— Мне всего девятнадцать…или мне уже девятнадцать. Сколько еще лет это будет продолжаться? Скольких еще я буду терять?..
Разбитый на осколки хрустальный голос, красные глаза и бледный цвет лица — это был не его Ацуши и, в то же время, он им являлся. Юношеские губы дрогнули и Осаму поспешил убрать чашку из его рук в сторону. Накаджима лег набок, спиной к Дадзаю. Художнику нечего было ему ответить. Он лег рядом с блондином, приобнял, чтобы Ацуши наконец почувствовал родного человека рядом и осознал, что он не одинок. Но ему нужно было выпустить все, необходимо, как воздух, поэтому Дадзай не мешал плакать и не отталкивал, когда он развернулся и посильнее вжался в грудь.
Дадзай терпеливо ждал, пока мокрые опухшие глаза юноши закроются под тяжестью беспокойного сна, но даже после этого он лежал, прислушиваясь к равномерному дыханию и поглаживая Ацуши по спине, когда его начинали мучить кошмары.
***
Spheriá — Don’t Forget Me
Дадзай не желал подниматься с кровати, неимоверная лень овладевала им, но один вопрос прекрасно мотивировал: если не он, то кто? Осаму очень редко ставил будильник, а в этот раз он про него попросту забыл. Они проспали все на свете, хотя время еще даже не достигло полудня.
— Ты куда? — осипшим обеспокоенным голосом спросил Ацуши, и звучал он так, будто блондин против воли вытаскивал из горла слова. Осаму обернулся и оглянул заспанного юношу, который проснулся от того, что Дадзай ерзал на постели.
— Собирался завтрак приготовить. Тебе принести чего-то? Может, воды? — про последнее Осаму догадался, вспомнив, что Накаджима пытался заглушить боль алкоголем. И, судя по его вчерашнему поведению и специфичному запаху, который витал в спальной комнате, выпил он достаточно.
Ацуши не сильно реагировал на Осаму, только кивнул. Его сильно непривычно сушило, горло нуждалось во влаге и как можно скорее. Да еще ко всему прочему эта ужасная боль в висках…
— Я скоро, — бросил ему напоследок брюнет, почувствовав, что Ацуши пугала одна мысль остаться на неопределенный срок в полном одиночестве.
«Может, стоит добавить в стакан успокоительное? Нет, Ацуши итак еле живой…» — рассуждал Осаму на кухне. Он был настолько увлечен и обеспокоен образом сломленного и измученного юноши в своей голове, что немного задержался. Между тем он вспомнил, что в гостиной на полу до сих пор валялся пистолет, который он вчера столько раз запихивал в рот, столько раз подносил дуло к виску, но так и не решился выстрелить. Оказалось, это было верным решением: если бы его
тоже не стало, Ацуши бы точно, рано или поздно, забрал свою жизнь.
Спрятав оружие куда подальше от юношеских глаз, Осаму вернулся в спальню и вмиг нахмурил брови от немой горькой сцены: Накаджима полусидел на кровати и тихо плакал, пряча лицо в своих ладонях.
Похоже, успокоительное было не такой плохой идеей.
— Тише, Ацуши, я ведь с тобой, — Осаму приблизился к нему и положил ладонь на его волосы. — Мы переживем это. Вместе. Мы сможем.
— Я не верю тебе… — вытирая слезы, тихо произнес Накаджима. Он принял из рук Дадзая стакан и опустошил его за один раз. Жажда была, а вот аппетит отсутствовал вовсе.
Дадзай тоже плакал. Плакал кровью, когда смотрел, как мучается Ацуши.
Невероятно он корил себя за то, что был в непонятном месте и «развлекал» себя с Рюноскэ, в то время как блондин узнавал самые плачевные новости. Осаму изменял ему, пока его Ацуши впадал в истерику, мокнул под дождем, как выброшенный котенок, и пытался напиться до беспамятства. Не был с ним в тот момент, когда требовалась поддержка больше всего.
«Если он узнает, что я изменил ему, то точно решится на суицид. Придурок Осаму, как же не вовремя тебе захотелось вновь отыметь Рюноскэ».
— Тебе нужно привести себя в порядок и собраться. Но если тебе еще требуется время побыть в одиночестве и успокоиться — пожалуйста, побыстрее. Нам лучше поторопиться, — немного отстраненно произнес Дадзай, одной частичкой души продолжая себя ненавидеть. Ацуши взглянул на него с надломленным удивлением, которое будто говорило «что на этот раз?»
— Куда?
— К тебе домой. Соберем твои вещи. Та женщина сказала, что она выбросит все, если мы не придем. Мне не удалось ее переубедить, — вспоминая о «той женщине» Осаму скривился, выказывая явное недовольство в ее сторону. — Вчера я шел к тебе, но столкнулся с ней. Она все рассказала.
— Осаму, мне нет смысла забирать те вещи. Самое необходимое со мной, да и куда я с ними после пойду? Даже ночевать негде…
— Как негде? — с искренним изумлением спросил художник. — У меня будешь жить, конечно же. Вместе подыщем тебе новую квартиру или, если захочешь, останешься здесь. Места хватит, — Дадзай постарался улыбнуться в конце, чтобы хоть немного смягчить свои слова. Получилось странно, устало, но убедительно.
Ацуши вцепился в него очень крепко, обвив руки вокруг шеи. Кажется, он был готов разрыдаться снова.
— Спасибо.
— Сходи в душ, а я пока чего-нибудь приготовлю.
Ацуши слабо кивнул, хоть и не хотел есть. Горло было будто зашито черными нитками.
Дадзай боялся оставлять его долго одного, тем более в таком опасном месте, как ванная. Лезвия от бритвы под рукой, еще шланг, которым можно обвить горло или, на крайний случай, отравиться шампунем… Да, не стоило вспоминать свои старые суицидальные похождения — так себе затея.
— Только не запирайся, — ласково попросил он, мягко коснувшись губами лба юноши.
***
Они мало разговаривали за завтраком: Дадзаю так и не удалось запихнуть в юношу ни крошки, но он понимал, что в свете недавних событий такое состояние считается нормой и настаивать не следует. Прекрасно понимал, ведь сам единожды через такое прошел. Сегодня будний день, следовательно, Накаджима должен посещать университет, но он даже не вспомнил о нем. А Осаму, который так же был в курсе его учебы, имел ввиду уважительную причину не идти туда и не напоминать.
Ацуши продолжал чувствовать ничего. Разобраться в том, что творилось в его пораженном разорванном сердце он не имел сил, но точно знал, что возвращаться в место, что некогда было его домом, он не хотел. Когда они подошли ко двору, безмолвная боль сковывала его грудь. Ацуши обливался сухими слезами, перекручивая те ужасающие фрагменты, которые просто хотелось стереть из памяти. Чтобы из-за угла вышел какой-то человек и оповестил, что его разыграли. Или лучше другой человек, который скажет, что есть возможность переиграть все заново.
Он поднимался по ступенькам впереди, а позади него Осаму, что будто охранял его спину от любой напасти. Трудно поверить в то, что еще совсем недавно по этим ступенькам так же поднимался Такэда-сан. Еще живой Такэда-сан, который вечно приглашал его на чай и рассказывал душевные истории из жизни и не только. Накаджима тоже делился с ним прошлым, будущим, и своими взглядами на жизнь: как же прекрасно это было…так беззаботно, так по-семейному, так счастливо.
Тяжело было Ацуши открыть дверь трясущимися руками, так что ему помог Осаму. Эта квартира успела стать для Накаджимы родным местом, и как же мучительно было ему осознавать, что сюда он больше никогда не вернется. А ведь он любил эту простоту, эту нероскошь, а минимализм. И запах имбиря с кухни… Где найти силы все отпустить?
У Ацуши был маленький чемоданчик, спрятанный в шкафу. Он попросил Дадзая собрать оставшуюся одежду, а сам юноша занялся учебниками. На очереди были средства личной гигиены.
— Я виноват… — подал голос юноша. До этого они долгое время слушали тишину.
— В чем это? — непосредственно спрашивает Осаму, будто до него не дошел смысл с первого раза. Накаджима сидел к нему спиной, пока брюнет возился в шкафу.
— Не виделся с ним так долго…с твоим появлением все реже и реже, у меня не хватало на него времени.
— То есть, я виноват? — все так же спокойно продолжает поддерживать диалог Дадзай, скрывая эмоции.
— Да нет же! — громко бросил Ацуши, откинув очередную вещь к остальным в чемодан. Накаджима злился на себя за то, что проводил с Такэда-саном так мало времени, злился на Дадзая, хотя не понимал, почему, ведь вина лежала только на нем.
— Ацуши, посмотри сюда.
Юноша остался неподвижным. Тогда Дадзаю пришлось обойти его и сесть напротив.
— Послушай, что я тебе скажу и запомни хорошенько: в смерти Такэда-сана нет виноватых людей. У него было слабое сердце, и ты это прекрасно знал. Такое могло случиться в любой момент, даже если бы ты был с ним каждый день и каждую минуту. В этом виновата только жизнь, — Осаму говорил медленно, рассудительно, но при этом всем — нейтрально. — И я считаю хорошо, что ты не видел, как он умирает.
Ацуши сердился на него еще больше. В теле буйствовал гнев, потому что Дадзай был чертовски прав. Почему в таких ситуациях Осаму всегда прав, а он ведет себя как ребенок?
— Осаму, почему ты не можешь просто промолчать? — сквозь зубы процедил юноша, сжимая при этом очередную книгу.
— Ненавидишь меня за это? Я переживу и приму твои извинения позже, просто знай: я хочу, чтобы мой парень не страдал от вины и греха, которые он не совершал.
— Прости, — остыв, Накаджима опустил голову. Стало стыдно от своих собственных слов.
— Быстро ты, — улыбнулся Осаму. — Давай закончим здесь и сходим куда-нибудь. Или можем просто посидеть дома. Как захочешь.
Ацуши постарался улыбнуться в ответ, но губы совсем чуть-чуть приподнялись в натянутой затравленной улыбке. Наверное, не самое милое зрелище.
Когда они покинули квартиру, Ацуши постучался в соседнюю дверь с целью отдать ключ новой хозяйке. Дочь Такэда-сана открыла спустя пару секунд.
— О, как вовремя. Надеюсь, больше тебя и твоего дружка здесь не увижу.
— Взаимно, — «любезно» улыбнулся Осаму, так как Ацуши был не в том состоянии, чтобы пререкаться с такой противной особой. Женщина хмыкнула, почувствовав себя оскорбленной. Подумав, она чуть погодя окликнула удаляющуюся парочку.
— Эй, парень. Приближается середина месяца, а за него ты ведь не заплатил? Я приму деньги вместо отца.
— Госпожа, если вы не хотите проблем, то оставьте нас в покое. В противном случае платить будете вы, только моим коллегам из Портовой мафии, и очень дорогую цену.
Ацуши в очередной раз благодарил Дадзая за сообразительность и быструю реакцию. Отреагировать как он у юноши вряд ли бы получилось. Хотя он никогда не любил угрозы, в таком случае они были просто необходимы. Эта женщина не смела так себя вести, и это точно не была самозащита, вызванная шоком из-за потери отца.
На улице продолжал витать запах сырости, утром снова моросил легкий дождь. Впервые за долгое время Накаджиме хотелось раствориться в этом воздухе, в этом ветре, что наслаждался свободой и кружил без сожалений и горестей по небу. Он перевел взгляд, который так и говорил о том, что его гложет, на Осаму. Тот, помедлив немного, решился сказать:
— Похороны завтра. Эта противная женщина будет там. Еще его внуки, что экстренно вернулись из заграницы. Ты…
— Не пойду.
— Уверен?
— Я не смогу смотреть на все это. Лучше приду после…к нему на могилу, — он понизил голос и покосился на Дадзая. — Один.
— Как скажешь.
Ацуши в который раз восхищался этим человеком: Дадзай понимает его, Дадзай не спрашивает ничего лишнего и не бросает в трудную минуту. Терпит. Они оба в определенные моменты терпят друг друга: они идут на это добровольно. Это не тяготит никого.
— А как ты нашел меня вчера?
— Интуиция… — шутливо проговорил Осаму. — Но, если честно, где я только не побывал. И звонил тебе, как ненормальный. Стучал в квартиру, кричал, потревожил соседей и один из них сказал, что ты ушел. Потом книжный магазин, дорога к университету…но, кто бы мог подумать, что ты выберешь такой маршрут. Ты не помнишь, где я тебя нашел?
— Смутно… — честно признался Ацуши и смущенно потупил взгляд.
— Ты совсем немного не дошел до побережья. Наверное, глубоко в душе ты хотел быть ближе к тому, что тебя успокаивает.
— Хочу к морю, — капризно протянул Накаджима, обнимая Дадзая.
Осаму обнимал его в ответ, как раньше: нежно, трепетно, любя. И скрывал всю ложь, потому что юношу хотелось оберегать, и, в первую очередь, от самого Дадзая.
Все получилось неожиданно даже для него: тогда он приходил к Ацуши, чтобы получить раскаяние и поддержку, но тот, кого пришлось поддерживать, оказался сам Накаджима.
