bring me to life

      Детство большинства людей проходит в своем безоблачном и светлом мире, не передернутом пленкой похоти, фанатизма, острого одиночества и потребности в постоянном заработке. Мир ребенка ничтожно мал и одновременно огромен. Дети способны увидеть в кусках пластмассы живых людей, на далеком небосводе невиданных чудовищ и воздушные крепости. Детский мир, в общем, и представляет собой воздушный замок. Здесь толика воображения, там частица домысла, приправить все волшебной пыльцой фантазии, и все его окружение превращается в нечто светлое, интересное, чарующее своей неизведанностью. Но, по мере того, как маленький человек познает огромный мир, на душу тяжелым грузом опускается мрак. Трудно сказать, когда ребенок переступает незримую черту между волшебными грезами и искусственной, чахлой действительностью, но каждый пытается уловить этот момент уходящего детства, запечатлев ее на черно-белую пленку воспоминаний, чтобы потом прокручивать перед глазами в особенно мрачные дни.       На самом деле детство начинает растворяться, когда человек впервые испытает сильное душевное потрясение. У многих это первая любовь, и у подавляющего большинства она не имеет продолжения, несчастна. Первая влюбленность — это нечто трепетно-хрупкое, словно нежный цветок, еще не повидавший морозов, словно колышущийся огонек свечи, которую осторожно несут сквозь ночной мрак, прикрыв рукой. И не важно, сколько раз вы влюблялись, не важно, сколько разочаровывались, но крохотный огонек воспоминаний будет неизменно теплиться в замерзающем сердце. Вместе с тем, первая несчастная любовь — это первые зачатки реальности, и плесень, медленно поглощающая хрупкий светлый мир.       Джерард чувствовал, что после того ласкового майского дня, омраченного неожиданной ссорой, между ним и Фрэнком пролегла трещина, мир обоих пошатнулся. Когда омега попытался заговорить с ним после того происшествия на пустоши, тот лишь отворачивался и уходил прочь, не говоря ни слова, натягивая на лицо безликую маску безразличия. Джерард оставался стоять на месте, с бессильно опущенными руками, и провожал виноватым взглядом удаляющуюся в другой конец коридора низкую фигуру. Понемногу его начали одолевать сомнения о правильности выбранного им пути к примирению. Почему именно он должен извиняться перед Фрэнком? Неужели альфа тоже не провинился, выпустив наружу неконтролируемый порыв чувств, так напугавших Джерарда? Поэтому на последующие дни омега забросил все попытки помириться с ним.       А вскоре его словно громом повалило известие: они переезжают. И не в другой дом или улицу, не в соседний город, а в другой штат. Джерарду оставалось учиться считанные дни, этот май должен был стать его последним воспоминанием о родном городе. Понуро восседая на последней парте, он позволял себе раствориться в окружающем шуме. Ему совсем не хотелось рисовать, и не от кого было ждать поддержки, Сильвия и Джонни отсутствовали на уроках. От тоски мальчику хотелось выпрыгнуть в открытое окно, навстречу маю, навстречу зарождающемуся лету. Приземлиться на раскалённый асфальт и побежать, куда глаза глядят, рассекая ветер и время. Забыть о всех земных проблемах, позволить ветру расщепить себя на маленькие молекулы весны, раствориться в небосводе, подобно дриаде превратиться в невесомые парящие в воздухе лепестки вишни. Но его стальной цепью сковывала тяжесть учебных дней, каждое утро казалось маленькой пыткой, особенно, когда ему приходилось встречать его в одиночку. — … У Джерарда! — краем сознания Джерард уловил свое имя и последовавший за ним взрыв хохота. Он лениво выглянул из-под своей крепости, состоящей из учебников и канцелярии. Все присутствующие в классе пялились на него, на губах каждого застыла издевательская гримаса, а у некоторых сквозь нее проглядывало нескрываемое отвращение. Фрэнк тоже смотрел на него, но его взор был спокоен и прям, что немало отличало альфу от своих ровесников. Неожиданно на плечо омеги легла чья-то рука, он нервно вздрогнул, и человек, стоящий за его спиной закричал: — О нет! Я заразился! — весь класс взорвался дружным хохотом, глядя на недоумевающего Джерарда и Фила, который тоже со смехом вытер руку об плечо своего друга со словами: «И ты теперь заразился!» — Я ничем не болен! — Джерард яростно вскочил со своего места, громко ударив по столешнице. Какие же они мерзкие, низкие, жестокие, лицо каждого перекошено агонией смеха. Как только люди становятся такими? В какой момент начинают учиться причинять моральную боль? А научившись, не могут остановиться… — Фрэнк, докажи, что он болен ожирением, да? — Конечно, просто не хочет признавать этого. Пусть даже это очевидно, — Фрэнк коварно усмехнулся, не отводя взгляда от Джерарда. Омеге на глаза навернулись предательские слезы, посреди бушующей толпы они вдвоем, словно удалились в свое пространство, оказавшись лицом к лицу. Как только Фрэнк был способен рассказать такой вздор о нем? Зачем он это сделал? Джерард кипел от злости: он явно просто хотел возвысить себя в глазах одноклассников, оклеветав своего лучшего друга, взлететь, оттолкнувшись от близкого человека, который в свою очередь, полетел вниз, в бездонную пропасть. Омега обиженно сжал губы и вскочил, готовясь начать выяснять отношения с Фрэнком, но в этот момент под школьный звонок в класс вошел учитель, и ему пришлось присесть на место. Весь урок одноклассники перешептывались, оглядываясь на него. Учитель попросил одну девушку подсесть к Джерарду, потому что у нее не было учебника, но она громко заявила, что боится заразиться, и весь класс вновь взорвался хохотом, в том числе и Фрэнк.       Следующие уроки превратились для Джерарда в настоящий ад. Все старались по возможности не подходить к нему и опасались даже прикоснуться, его несколько раз с отвращением отталкивали учебником, издевались, смеялись, всячески пытались достать, чтобы он поскорее ушел со школы, заплакал, сдался. Фрэнку удавалось избегать выяснений отношений, потому что он на переменах куда-то уходил с новыми друзьями, но после уроков Джерарду все же удалось задержать Фрэнка у выхода. Альфа резко отвернулся, собираясь молча уйти, но омега успел остановить его, схватив за пряжку портфеля. — Зачем ты оклеветал меня? — Потому что ты свинья, — губы Фрэнка растянулись в презрительной полуулыбке, но глаза налились печалью, как в тот роковой день на пустоши. — Тупая, уродливая, жирная свинья. И прическа у тебя идиотская. Я не вожусь с неудачниками. Ты вообще на себя в зеркало смотрел, ошибка природы? — Не хочу тебя больше знать! — Джерард, превозмогая давление в гортани, которое отдавалось болью в грудной клетке и не позволяло дышать, ударил Фрэнка по щеке, тот от неожиданности упал на кафель. Омега, тяжело дыша от ярости, чувствуя, как горячие слезы обжигают щеки, что есть сил ударил Айеро ногой в живот и стремительно понесся к выходу.       Вслед ему полетел скомканный листочек, приземлившись прямиком в руку Джерарда. Он на бегу развернул его, заметив, что это рисунок с его подписью в нижнем углу. И действительно, на листочке были изображены они с Фрэнком: альфа позировал с гитарой, Джерард расположился рядом с ним, в одной рукой он держал микрофон, а другую дружески закинул на плечи Айеро. Это был один из их «воздушных замков» — мечта создать собственную рок-группу. Омега поспешно скомкал листочек, захлебываясь в слезах, спотыкаясь на бегу и, наконец, бессильно опустился на газон у дороги, давясь горьким рыданиями. Они вырывались наружу хрипом и полу кашлем, будто в его легких застряли стеклянные осколки.       На следующий день Джерард садился в машину, навсегда вычищая из памяти все воспоминания о городе, пряча их в далекий ящик и запирая его на ключ. На секунду он задержался, глядя на детскую площадку, где прошли его самые счастливые годы. Но в следующий момент Майкл нетерпеливо подтолкнул его в спину, запихивая в салон автомобиля.

***

— Итак, молодому человеку очень повезло. Сломано два ребра, легкое сотрясение мозга, перелом указательного и среднего пальцев и многочисленные ушибы. Думаю, мистер Айеро, мы можем выписать мистера Уэя на лечение на дому, как вы и просили. — Спасибо, мистер Смит. И как долго будет действовать снотворное? — Мистер Уэй, вероятно, проснется к вечеру, советую вам не разрешать ему много двигаться в следующие три дня. Также я прописал ему несколько отхаркивающих препаратов и, пожалуйста, не забываете про дыхательную гимнастику — это поможет скорее избавиться от последствий. Еще раз, кем он вам приходится? — Мы помолвлены. — Что ж, тогда желаю вашему будущему мужу скорейшего выздоровления.

***

      Джерард полусидел на кровати, упрямо скрестив руки на груди и глядя на Фрэнка из-под нахмуренных бровей. Альфа расположился подле него, держа в руке пластмассовую ложечку, наполненную вязкой коричневой жидкостью. — Джерард, ты будто ребенок! Затеял свое «не хочу!» Я тебе мамочка, что ли? Это для твоего же блага, выпей сраное лекарство! Ты же отец и должен понимать меня! — Я же сказал: не возьму в рот ни капельки, пока ты не расскажешь мне о том, что я хочу узнать. — Едва ты проснулся, как накинулся на меня с многочисленными вопросами, едва не распластавшись на линолеуме. Поверь мне, даже дети и собака гораздо менее капризны, чем ты. — Фрэнк, прошу, просто расскажи мне, почему ты предал нашу дружбу? Я не смогу ночами спать, меня будет мучить этот проклятый вопрос. Как я могу понять, каковы твои намерения? Знаешь, кажется очень подозрительным, что жестокий начальник, который всячески пытался унизить тебя, вдруг неожиданно превратился в заботливую мамочку. — Идиот, да кому ты нужен? Скажи спасибо, что я согласился выхаживать тебя! — разозлился Айеро, со стуком кладя на стол бутылочку, которую ранее держал в другой руке. — Ах так? Тогда я, пожалуй, возвращаюсь домой, мне твой уход нужен, как собаке пятая нога, — Джерард воинственно приподнялся с подушки, мгновенно морщась от резкой вспышки боли в грудной клетке. Фрэнк, зажав ложечку в зубах, осторожно усадил его в прежнее положение, омега тихо шипел от неприятных ощущений, но не сопротивлялся. «И почему мы не можем быть хоть чуточку искреннее друг с другом? — расстроенно думал Джерард, приоткрывая рот и глотая лекарство с ложечки. — Это так трудно. Жаль, что я не способен читать мысли дорогих мне людей…» — Ладно, спокойно, если я так противен тебе, после выздоровления могу отвезти тебя с Томасом домой, — Джерард молча отвернулся, натянув на голову одеяло. Фрэнк умиленно улыбнулся: — Ты и правда, мало изменился. Теперь будешь дуться, пока не добьешься своего. Помнишь, как ты не разговаривал со мной целый месяц? — Помню, — пробурчал Джерард из-под одеяла, — и я сейчас зол на тебя. А еще ты придавил мне колено. — Хорошо, расскажу тебе все как есть, только прошу не совершать резких движений. После того, как ты убежал, я был ужасно расстроен, и мне было стыдно за свое поведение. Со временем, стыд превратился в злость. Я возненавидел тебя, хотел причинить тебе большую боль, чем ты мне. Все получилось само собой. Фил, как обычно, начал издеваться над тобой, мне оставалось всего-то подтвердить его слова. Я впервые обозвал тебя жирным, скомкал и швырнул в тебя тот рисунок, который ты подарил мне когда-то (он всегда был со мной, лежал в дневнике). Мне просто неимоверно хотелось выбросить все, что когда-то связывало нас. Сжечь в прах и развеять по ветру. А потом ты неожиданно уехал, никого не предупредив. Поначалу я вздохнул с облегчением, наивно надеясь, что расстояния навсегда разорвут все связи между нами. Но, со временем, осколки воспоминаний то и дело начали напоминать о тебе. Наши общие друзья, улицы, по которым мы прогуливались вместе, пустошь, парк — весь этот проклятый город, который превратился для меня в замкнутый круг. Я медленно ушел в себя, мне не оставалось ничего, кроме как плыть по течению, улыбаться, когда этого от меня хотят другие, учится, подрабатывать… Просто пытаться выжить посреди всего этого безумия. Некоторое время спустя, я перевелся в другую школу, завел себе новых друзей, вместе с ними и вредные привычки. Все, как у типичного подростка. У меня появилась омега, а потом еще одна и еще… Ни одна не задерживалась надолго. — Тогда как ты познакомился с Джамией и почему вы поженились? — Джерард нетерпеливо заерзал на подушке, стаскивая с лица тяжелое одеяло. — По залету. Мне тогда исполнилось восемнадцать, она была старше меня на год. Я встретил ее в кафе, она сидела у окна и делала зарисовки прохожих в блокноте. Поначалу мне показалось, что это ты, она тоже была полненькой и темноволосой. Мы сразу поладили, и вскоре Джамия согласилась встречаться со мной. Она была удивительной девушкой, знала, что я не любил ее и не полюблю никогда, но изо всех сил пыталась создать подобие семейного очага. Она прекрасно играла свою роль, настолько хорошо, что даже я начал верить, что мы настоящая семья. Джамия была для меня словно родная мать, ты знаешь, что когда мама умерла, мне едва исполнилось пять. Майлз же превратился в мой маленький комочек счастья, свет в моей мрачной жизни. А потом случилась эта страшная авария. Джамия умерла. Я был в шоке… Действительно, начинаешь ценить человека, только потеряв его.       Фрэнк замолчал, его неподвижный взгляд застыл в одной точке. Джерард нашел его руку под одеялом и нежно сжал ее. Айеро сейчас был намного слабее его духом, открылась другая, беззащитная сторона его души, он, как никогда нуждался в поддержке. И сейчас омега хотел поделиться с ним своей уверенностью, разделись его боль, подарить свое тепло. Фрэнк вздрогнул, быстро заморгал и растерянно забормотал: — Часто холодными ночами я прогуливался по городу пешком. Не знаю почему, но пока ходишь, чувствуешь облегчение. Есть хоть какая-то цель… Пусть даже она состоит в том, чтобы идти вперед. А дома… Потолок и стены давят на тебя, чувствуешь безысходность, будто запертый в одиночной тюремной камере… Часто во время прогулки хотелось, чтобы хоть кто-то заговорил со мной. Чтобы кто-то взглянул на меня живыми глазами, не стеклянными шариками, почувствовать себя человеком, не бездушным автоматом со встроенными программами! Но у всех своя жизнь, зыбкая и торопливая. Отчаяние и депрессия захлестнули меня с головой. Спасением для меня стал мой сын, если бы не его поддержка, я бы покончил с собой еще много лет назад. А потом появился ты, ворвался в мою застоявшуюся жизнь ураганом, до безумия разозлил меня. Признаюсь, впервые встретил человека с живыми глазами, ты не смотрел сквозь меня, я существовал для тебя, пусть даже как злейший враг. И, как ни странно, ярость впервые позволила почувствовать себя живым, моим смыслом стали издевки над тобой (извини). Вся эта глупая игра, наши дети, которые умудрились сдружиться, Кроули, который по невероятным стечением обстоятельств спрятался от дождя в твоем подъезде. Забавные шуточки судьбы. Ну, а известие о том, кем ты для меня являешься, полностью перевернуло мой полусгнивший и прокуренный мир. Я… Кажется, я вновь… Черт, это ужасно неловко, рассказывать все это, зачем нагружать тебя своими переживаниями… — Спасибо. Я действительно должен был это узнать. Все слишком непредсказуемо получилось, ведь так? Кажется, будто нашу красную нить судьбы очень замысловато запутали, но все дороги избранные нами, в итоге вновь свели нас. — Тогда я, пожалуй, пойду собираться, тебе нужен отдых. Детей со школы надо забрать, — Фрэнк с сожалением отпустил его руку и встал. — Ты, эм, кое-что забыл, — Джерард стеснительно прикрыл порозовевшие щеки одеялом. Фрэнк нежно улыбнулся: — Я понял.       Айеро вновь присел возле Джерарда и нежно убрал со лба непослушные темные пряди. Поначалу он нежно чмокнул его в лоб, поцеловал глаза, щеки и, наконец, трепетно прикоснулся к дрожащим и влажным от нетерпения губам. Впервые за долгие годы по всему телу разлилось приятное тепло, сердце забилось с бешеной скоростью. И он мог поклясться, что никогда в жизни не испытывал такого блаженства от поцелуя. Но в то же время внутри что-то сжималось от сожаления: если бы тогда, много лет назад, оба они хоть немного уняли свою гордыню, были честнее друг с другом, возможно, их жизнь сложилась по-другому. Но именно здесь и сейчас, он не был способен изменить прошлое, оставалось только идти вперед. Держась за руку, вместе. Стать друг для друга сердцем, глазами, руками, целым миром. И идти вперед, окруженные холодными мертвецами, прикрывая дрожащими руками огонек своей первой и единственной любви. Пронести его сквозь бури отчаяния и пустыни безразличия, чтобы оно вспыхнуло ярким пламенем, и грело сердца, пока неминуемо не придет последний день.