Железная Империя

Берта, накрыв простынями, унесли имперские гвардейцы куда-то в глубины имперских лабораторий, где позже им займется София — снова безжалостная София! — распотрошив его тело на бесчисленные образцы и пробы и оценив всю сокрушительную точность и мощь своих великолепных ударов. Белая ткань быстро напиталась его кровью, и это яркое свидетельство смерти потрясло людей больше, чем обычные ситхские разборки, которые обычно завершались хоть и смертью, но совсем бескровно. В дуэлях форсъюзеров все было элегантно, быстро и абсолютно бескровно; эта чистота, эти опаляющие прикосновения сайберов словно бы отрицали смерть, делая ее ненастоящей. Побежденные дуэлянты просто ломались, как игрушки, и их останки потом собирали и уносили... Но не так, Великая Сила, не так! Не затирали кровавых луж, не накрывали изуродованное, изрезанное лицо, и не ощущали этот тошнотворный, сладковатый запах... Смерть Берта, грязная и страшная, потрясла до глубины души всех, кто видел его раздробленную глазницу и залитую кровью грудь. Так, словно он был обычным человеком. Лишенным Силы, лишенным своего нечеловеческого обаяния, которое сводило с ума всех, так, словно он был одним из многих людей, которые ежесекундно гибнут в удушающих объятиях смерти. И вдвойне страшнее становилось, когда его убийца, Леди София, спокойная и даже расслабленная, неспешно подходила к телу и заглядывала в его раны, словно что-то изучая, так, словно делала это каждый день, так, словно разодранное тело не вызывало у нее никаких чувств, только холодный ленивый интерес. Казалось, эта подчеркнутая деловитость леди-ситх напугала всех кругом, и гвардейцы, унося тело, избегали смотреть на женщину, чьи одежды еще блестели от крови. Мороз по коже... Она хладнокровно оттирала перепачканные руки предложенным куском ткани, но кровь все равно оставалась на ней. Кровь въелась во все линии на ладонях, в сгибы пальцев, обвела красными тонкими линиями ногти, и София, перепачкав всю тряпку, рассматривая в очередной раз свои ладони, заключила, что лучше всего ей принять ванну. Лорд Фрес, наблюдая за тем, как помещение приводится в порядок, молчал. Напряжение, владевшее им, медленно затухало, исчезало, покидало плечи, и рука, стиснувшая сайбер, разжала пальцы и скользнула вдоль тела, словно не зная, что делать. — Однако, — насмешливо произнес он, — я глубоко ошибался относительно вас! — Что? — безотчетно произнесла София, не поднимая головы. Казалось, все ее внимание приковано к ее окровавленным рукам, но Инквизитор видел, как замедлились ее движения и как вздрогнула грудь, сбившись с дыхания. — Я сказал — я ошибся, — мягко произнес Инквизитор, — и вас можно взять с собою... Это было трудно — противостоять Берту? Намного проще было поддаться на его соблазны и умереть. — Умереть? — переспросила София. — То есть, умереть потому, что мне так повелел бы этот мерзавец? Да ранкор ему в седалище, ни за что! Я не настолько низко себя ценю, чтобы... Договорить София не успела — раздался страшный вой, от которого невольно вздрогнул офицер охраны, и Инквизитор оглянулся, рассматривая возникшую в коридоре возню. — Нет! — дробясь на многоголосое эхо, выл истеричный сорванный женский голос голос. — Кто это?! Кто это?! Любимый, мой любимый! — Этого еще не хватало, — злобно рявкнула София, откидывая прочь тряпку, которую тотчас же подхватил кто-то из имперской гвардии, словно боясь, что беспорядок на натертом заново полу приведет ситх-леди в ярость. Леди София стремительно выскочила в коридор, откуда раздавались звуки непонятной возни. Напряжение схватки еще не покинуло ее, и она готова была накинуться на любого, кто вызвал бы у нее раздражение. Взору ее открылась безобразная и простая картина, приведшая ситх-леди в еще большую ярость. София даже зарычала, стиснув кулаки, ее алые ситхские глаза стали страшными. На полу длинного коридора билась в истерическом припадке Алария, извиваясь, как лишенная разума, вырывая свои крепко схваченные руки у удерживающих ее гвардейцев. Пара крепких мужчин, видимо, умудрились сбить ее с ног, когда она, не разбирая дороги, неслась к месту, пропитанному бедой, где пролилась кровь Повелителя Ужаса. Лорд Фрес отдал приказ никого не подпускать к месту расправы над Бертом, но обезумевшая Алария умудрилась прорвать оцепление и ее остановили, выцепили у самого входа в темный, пропахший кровью и смертью зал. Но даже когда ее сбили с ног, остановили и подхватили под руки, стараясь уволочь прочь, она продолжала голосить и бороться, вырываться, отчаянно лягаясь и выдираясь из ухвативших ее рук, продолжала ползти туда, в темноту, отчаянно цепляясь руками с упорством маньяка, и вопить так, что кровь стыла в жилах. — Любимый, мой любимый! — хрипло голосила она, заливаясь слезами. — Вы убили его! Вы его убили! Казалось, она готова была выскочить из платья, да что там из платья, из кожи, и доползти, дотянуться до места, все еще влажно поблескивающего, чтобы притронуться к отполированной поверхности, все еще хранящим ускользающее тепло его тела. Ее волосы перепутались, платье сползло с хрупких плеч, и даже грудь едва не вываливалась из глубокого выреза, но это не останавливало ее, и мужчины не могли никак с нею справиться, не могли укротить ее, словно взбесившегося зверя. Казалось, этот вой и яростное сопротивление никогда не кончатся, но вдруг все прекратилось. Алария ощутила, что удерживающие ее руки вдруг отпустили ее, и она, извиваясь, словно скользкая ящерица, поползла туда, в темноту, всхлипывая и завывая, пока у нее на пути не встали ноги Софии. Черные щеголеватые сапожки на высоком каблучке нетерпеливо постукивали носком о пол, и на их глянцевой коже замершая Алария рассмотрела капли крови, а подошва оставляла на зеркальной поверхности красный след. Алария, трясясь всем своим телом в бессильной злобе, медленно подняла красные от слез глаза, и встретилась взглядом с глазами Софии. — Ну, — спокойно произнесла Леди София, безмятежно рассматривая раскрасневшееся лицо распростертой у ее ног девушки, — и к чему этот балаган? — Ты убила его, — сквозь стиснутые зубы прорычала Алария, трясясь от бессильной злобы. Ее лицо побагровело, словно ее вот-вот хватит удар. — Ты убила его! — Я не понимаю, — все так же безмятежно продолжила София, и в ее голосе послышалась нотка деликатного удивления, — вы сейчас хотите присоединиться к Берту? Эти спокойные и тихие слова возымели прямо-таки волшебное действие, Алария тихо ахнула и лихорадочно ухватилась за полуобнаженную грудь, словно до нее вдруг дошло, чем ее выходка может для нее кончиться. Она словно попыталась спрятаться, скрыться, натягивая одежду и прячась под нею. — Берт, — ахнула Алария, и ее глаза растерянно заметались. Ситх-леди скользнула спокойным недобрым взглядом по замершим в растерянности гвардейцам и коротко кивнула головой, указывая на скорчившуюся у ее ног девушку. Солдаты словно ожили и тотчас же подхватили Аларию под руки, поднимая ее с пола. На сей раз она не сопротивлялась и, неловко оправляя свое растрепанное платье, выглядела растерянной и напуганной. Леди София молчала, некоторое время рассматривая покрасневшее от слез мокрое лицо девушки, ее растрепанные волосы, ее сжавшееся в комочек тело, худенькие вздрагивающие плечи. — Прекратите это представление, — с ненавистью выдохнула ситх-леди. — Вы никого не обманете своими слезами. — Вы ничего не знаете! — выкрикнула Алария, и по ее лицу вновь потекли слезы. — Ничего! Вынырнувший из пропахшей кровью темноты Лорд Фрес так же презрительно и насмешливо смерил рыдающую Аларию взглядом, и его крепко сжатые губы разжались, выпустив одно только слово: — Достаточно. Ситхи неторопливо прошли мимо всхлипывающей девушки, и их шаги стихли, растворились в тишине коридора. — Ничего вы не знаете, — прошептала Алария, содрогаясь от рвущих ее тельце рыданий, закрывая лицо ладонями и размазывая по горячим щекам слезы. Чья-то крепкая рука вновь подхватила ее под локоть, отводя в сторону, заставляя покинуть это страшное место, и теперь Алария повиновалась без слов. Страх, выгнавший ее вон, заставивший ее бежать сквозь лабиринты переходов, ловко уворачиваясь от охраны, отступал, затихал, выходя с рыданиями и бессвязными выкриками, и чья-то настойчивая рука поднесла к ее дрожащим губам бокал с плещущейся красной жидкостью. Ее зубы тонко зацокали о край стеклянного бокала, сладковатая терпкая жидкость плеснулась в ее рот, Алария закашлялась, глотнув вина. После второго глотка в голову ударил теплый поток опьянения, по плечам разлилось облегчение, Алария жадно ухватилась за бокал, осушая его до дна. Дрожь медленно покидала ее тело, и алый отблеск затухал в медленно гаснущих глазах. Когда в глубине дворца вспыхнула яростная схватка, и драка, пульсируя, как огромное сильное сердце, расплескивая по лабиринтам дворцовых переходов Темную Силу, заставила вздрогнуть стены, Алария проснулась, сев торчком на своей смятой постели. На миг, на краткий, на самый крошечный миг ей показалось, что она узнала... ... что она услышала Его присутствие... ... почувствовала его дыхание, наполненное мраком и ужасом, пронизывающим до костей... ... уловила его тяжелый, яростный взгляд, горящий в темноте... ... и почувствовала легкое прикосновение руки к своей щеке. Ужас, запятнывая все кругом своими липкими прикосновениями, наполнял все закутки дворца, с ревом и шумом мощного водопада сшибался с яростным огнем ситхов Триумвирата, и все кругом тонуло в отчаянии и страхе, от которых, казалось, не было спасения. Лихорадочно одеваясь, путаясь в одежде, не попадая руками в рукава, Алария натягивала платье на худенькое голое тельце, подвывая от страха, и в ее сонной голове смешивались безысходность, дурные предчувствия и тонкие воспоминания, полустертые, почти позабытые... Он нарочно лишал ее памяти, оставив ей только самые драгоценные, самые красивые и сияющие крупицы, вспыхивающие алмазной крошкой в сером потоке песка. "...ты любишь меня? Скажи, что любишь". Ощущение прикосновения таяло, проходило вместе с забывающимся сном, но Аларию трясло, словно Он и в самом деле коснулся ее... ... ласковые прикосновения руки к щеке, отводящей кудрявые волосы от смущенного личика... ... нежные теплые прикосновения рук к ее обнаженным плечам и осторожные поцелуи — такие, какими они должны быть, когда двое влюблены... ... светлое свежее утро и шуршащая чистая постель, взбитые, как облака, простыни... "...скажи, что любишь меня. Я хочу это слышать. Я хочу это знать". Она не помнила всего; она не помнила и большинства из того, что связывало ее с тем, кого она называла Повелителем, и его лицо казалось ей выдуманным ею самой, сотканным из тысяч черт, которые она когда-либо видела в своей жизни. Его темные волосы и темные глаза, пожалуй, были единственным, что она запомнила ясно, но и они таяли, растворялись при настойчивом прикосновении к памяти. Он говорил, что любил. Даже после оргий, после изматывающих тело извращенных безумных сексуальных игр, когда она кончала, растрепанная и истерзанная, затраханная до беспамятства, не соображающая, кто и в какой момент ее бытия жадно прижимается горячим ртом к ее губам, зажимая ее вопли — он говорил что любит. Ей, содрогающейся от горячего развратного наслаждения, перемешанного с болью и беспомощностью, растянутой и выставленной на всеобщее обозрение — он говорил, что любит. И после того, как ею жадно и жестко овладевали сразу трое, и она кричала, ощущая их напряженную плоть в себе, чувствуя, как их грубые руки лапают, хватают, мнут, тискают, сжимают, щипают ее тело всюду, всюду залазят своими грубыми пальцами — после всего этого он говорил, что любит. Вся эта разнузданная вакханалия вдруг кончалась, и словно стирался из памяти задыхающийся крик, и жестокие руки, растягивающие ее колени пошире. Забывались, исчезали вонзающиеся в ее тело, доводящие ее до истерики рукояти сайберов, которые распаленные извращенцы использовали вместо секс-игрушек, растягивая и терзая оба ее отверстия одновременно. Исчезало все — боль, пот, животный экстаз, крик, грубые мужские тела и их раскаленные члены, погружающиеся в ее задыхающееся горло, страшные руки, бесцеремонно проникающие с болью в ее тело, изуверски терзая его. Она вдруг обнаруживала себя вновь и вновь в чистой белоснежной постели, и ночная темная потная грязь казалась ей ужасным сном. А правда была вот она — спящий рядом в этих белых шуршащих облаках мужчина, чья теплая ладонь лежала на ее бедре. "... ты любишь меня? Мне это нужно. Скажи, что ты меня любишь." "Люблю..." "Скажи, что принадлежишь только мне. Скажи, что никогда и никого не любила так, как любишь меня." Его темные глаза смотрели на нее со страстью, с непонятной для нее одержимостью, и его рука прикасалась к ней осторожно, словно боясь разбить этот хрупкий светлый миг. "Никогда и никого..." "И ты сможешь умереть за меня?" Его темные глаза смотрели требовательно и испытующе, и Алария смеялась, рассыпая по плечам волосы. Смерть. Какая малость. "Это все? — смеялась она. — Это ведь такая малость из того, что я могу для тебя сделать." "Тогда живи для меня." И она снова смеялась, вспыхивая счастьем, зарываясь лицом в пахнущее свежестью белье. Его Сила была самая ужасная из всех адептов Ордена Малакора, самая одержимая, беспощадная, самая безумная, налитая непроглядной густой тьмой. Она ужасала не своей мощью, а чудовищной, невероятной целеустремленностью и яростью таких высот, что казалось, если ее направить, она способна расколоть и планету. Он был удивительно цельным, без надколов и надломов в душе; не было в нем тщеславия, как у Берта, жаждущего безмерного поклонения своей красоте. Не было в нем безумия Малакора, ведущего его дорогой смерти к саморазрушению и в неизвестное неизведанное никуда. Не было в нем и заносчивости чисса Дайтера, который посматривал на людей свысока, усмехаясь, возомнив себя умнее всех. Он был словно отлит из самого прочного в мире металла, остр, как наконечник стрелы, и так же устремлен к своей никому невидимой, непонятной мечте. В нем не было ни сожалений, ни мелких комплексов, колющих душу булавочными уколами. Для этого черного отшлифованного наконечника не существовало ничего вокруг, кроме его цели, и даже зловещий Малакор, угнетающий все живое одним только взглядом, не мог заставить его свернуть с выбранного им пути. Этот разящий наконечник пробил бы насквозь Строга, не колеблясь и не раздумывая, наверняка, точно и безжалостно, без малейших сомнений, вздумай тот встать между ним и его целью. Алария пыталась вспомнить его имя, но никак не могла этого сделать. Отправив ее сюда, в сердце Империи, он поцелуями стер его из ее памяти, как и многое другое. "Я люблю тебя..." И вот сегодня, сейчас, вдруг ощутив присутствие Повелителя Ужаса во дворце, услышав страх, она вдруг вспомнила его имя. Пробус. Странное, словно выдуманное кем-то наспех и подаренное темноглазому упрямому человеку, твердо идущему своей дорогой. Бокал Аларии вновь наполнился вином, кто-то накрыл ее дрожащие плечи толстой теплой тканью, и она, глотнув еще красной густой сладкой жидкости, вдруг ощутила, как замерзли ее босые ноги. Чьи-то настойчивые руки увлекали ее подальше от места, где умер Берт, и Алария, давясь слезами и все чаще приникая губами к бокалу, покорно брела, перебирая в памяти осколки воспоминаний. Иногда Пробус говорил о Вейдере с такой страстью, что сердце Аларии начинала покалывать ревность, и в ее затуманенной голове рождались мысли о том, что странная, одержимая любовь Пробуса к ней — это ничто иное, как соперничество с Императором, запоздалая месть. Призывая на голову Императора все мыслимые и немыслимые кары и проклятья, Пробус сквозь зубы ругался, вспоминал и молился на лаву Мустафара, не завершившую свое дело тогда, давно, в тот самый день, когда судьба надломилась и круто поменяла жизни многих. Пробус призывал ее поглотить ненавистного ситха, а затем, словно одержимый, находил тело Аларии и любил ее, словно утверждая свою власть над нею и доказывая Вейдеру что-то... ... что он обладает его женщиной... Его страсть всегда была одержимой и какой-то отстраненной, он наслаждался ею, рассматривая Аларию, как произведение искусства, и в его движениях не было резкости, не было даже намека на тот ужас, что творился под покровом ночи. Пожалуй, это были те немногие минуты молчаливого счастья и умиротворения, когда его душа не пылала ненавистью и всесжигающим желанием смерти. Мир останавливался и замирал, и наступал покой, такой хрустящий и ломкий, неверный, словно он уже взошел на свою вершину, добившись своей угнетающей цели, и, стоя на вершине мира, вдыхал обжигающий воздух такой желанной свободы. Да, он был не свободен. Каждый миг его бытия словно был пронизан этой несвободой и осознанием того, что он призван в этот мир для того, чтобы снова пройти тот путь, который ему однажды не удалось завершить. Никто и ничто не посмели бы приказывать ему сделать это. Этот выбор он сделал сам, да он и родился с ним, наверное, с ним сделал первый вздох, осознал себя, неотделимым от этой поглощающей его разум идеи. А после... после хоть снова черная пустоты небытия... Но когда они оставались вдвоем с Аларией, и когда пахло свежестью и не было слышно ни звука войны — ни тяжелых шагов ассасинов и повелителей Ужаса, ни шелеста их тяжелых одежд и бряцания тяжелой брони, когда сайберы не рвали воздух своими алыми лезвиями, — тогда эта занимающая все его естество мысль о мести отступала и тонкая, робкая любовь пробивалась, словно слабый росток сквозь камни. Странно; странно. Алария думала, что он не умеет любить, но она ошибалась. Никто в целом мире не мог так одержимо и так верно пылать этим чувством, как он. Но стоило ему сойти с чистого ложа и облачиться в старинные доспехи, как тень кровавого безумия зажигалась в его глазах, и вместе со шлемом он надевал лицо убийцы, одержимого только жаждой мести и кровью. Вспыхивали алым его глаза, наливаясь гневом, и Алария сбивалась в комок, молясь, чтобы он не видел ее, чтобы не смотрел так страшно, и чтобы его мысли, наполненные кровавыми мечтами, не касались ее. Ведь вместе с этим мыслями в нем зажигалось и то самое страстное пламя, которое воспламеняло всех, перепрыгивая с разума на разум, и которое потом, ночью, выходило из истерзанных душ криками и стонами и самой разнузданнейшей оргией. Но даже все это не в состоянии было погасить пожара, мучающего Пробуса, и он сгорал на костре своей ненависти дальше, без остатка, заражая своей ненавистью, страданиями и страстью остальных... И Аларии, оставшейся одной в ее остывающих белых облаках, оставалось только плакать, чувствуя, как ее душу наполняет предчувствие неминуемой беды, неизбежная обреченность и пустота, наваливающаяся и завоевывающая все больше места в ее маленькой, еле теплящейся душе. В мире много историй; счастливых, трагичных и обычных, серых, ничем не примечательных. Все они звучат по-разному, и разные мелодии наполняет их любовь. И ее счастливая история была рассказана кем-то уже давным-давно, а эта, начавшаяся, обязательно кончится ужасно, несмотря на то, что Алария чувствовала к этому страшному и чудовищно жестокому человеку сильное чувство, в сравнении с которым ее полудетская давняя влюбленность в Энакина Скайуокера ни шла ни в какое сравнение. Но нет, нет, не думать об этом, даже не думать об этом... Он захотел, чтобы Алария выманила Императора в академию, где фанатики Малакора растерзали бы его. Целуя ее на прощание, он заклинал ее только об одном — Вейдер должен был явиться в академию. Пробус знал, что Малакору эта затея едва ли понравится — вот так, дерзко и нахально, дразнить Императора. Малакор уж точно не пришел бы в восторг от того, что имперские войска разоряют его гнездо. И Аларию, послушавшуюся Пробуса и поддержавшую эту опасную игру, выманившую Триумвират из его логова, наверняка ждало бы суровое наказание — пара-тройка ужасных изощренных казней, в которых Малакор был умел и искушен. — Но всего этого не будет, — шептал Пробус, стискивая ее дрожащее в ужасе тело, и его одержимые глаза вспыхивали алыми отблесками над ее плечом. — Я уже увез один клон подальше и спрятал его там, на Ориконе. Упроси Вейдера прийти и уничтожить все твои тела, принадлежащие Малакору... и ты будешь свободна. Алария знала, что Вейдер убьет ее. Рано или поздно, но его рука вновь сожмется на ее горле, и на этот раз он не остановится, как тогда, на Мустафаре, он доведет свое дело до конца. Слишком многое теперь разделяет их, и в череде этих бесконечных барьеров и преград стал еще один — ненависть. Теперь он ненавидел ее. Ненавидел за то, что у нее оказался второй шанс, и она, воспользовавшись им, стала другой, предав саму себя. То, за что он казнил себя долгие двадцать пять лет, он не простил и ей. И когда его металлическая рука завершит начатое двадцать пять лет назад и Алария умрет в очередной раз, у нее будет только один шанс вернуться. Только один шанс. Это обещал ей Пробус. И она согласилась на это. Она согласилась умереть для него еще раз, какой бы жуткой ее смерть ни была. Нужно было только собрать и доставить с Орикона армию. Но они не успели. Алария не успела дать знака, Триумвират следил за каждым ее шагом, и Леди София, недобро ухмыляясь, глядя, как мается девушка, изолированная ото всех, ходила кругами, словно хищник вокруг загнанной на узкий уступ жертвы, высматривая возможного тайного посланника, шпиона, в содействии с которым Вейдер подозревал Аларию. Но посредник оказался слишком умным, осторожным или трусливым, что, впрочем, не отменяло его хитрости. Он не явился. Не было ни единого подозрительного, лишнего лица, которое вызвало бы подозрения у Леди Софии, разглядывающей всех, кто приближался к дверям, за которыми долгие часы ожидания томилась Алария, словно привязанный ягненок при охоте на тигра. ... Алария, зажав в руке порядком опустевшую бутылку вина, пошатываясь, брела по коридорам дворца, и никто ее не останавливал, не задерживал, да и, казалось, не обращал внимания. К чему лишнее подтверждение того, что и так ясно — с нее круглыми сутками не сводят глаз, и каждый гвардеец, каждый солдат из охранки под руководством Люка Скайуокера следит за всеми ее передвижениями? Алария глотнула еще разок из горлышка, и злость накатилась на нее. — Что-о-о, — пьяно выкрикнула она, кривя мокрые красные губы и утирая лицо тыльной стороной руки, — бои-и-итесь? Ее разбитной, хриплый крик на миг приковал к себе внимание — из-за угла выглянул гвардеец, выдав свое незримое присутствие, но тотчас спрятался обратно, удостоверившись, что в темноте пронизанного ночным тонким светом коридора, расчерченного ажурными тенями, Алария буянит в одиночестве. — Бои-и-итесь, — прошипела Алария, нелепо пошатываясь и ухмыляясь. — Бойтесь меня, бойтесь... Она глотнула еще, и красная жидкость потекла из угла ее рта по шее, на грудь, Алария сморщилась, неловко отирая рукой мокрую кожу и закашлялась, поперхнувшись, обдавая все кругом красными брызгами. — Вы все ничтожества, — яростно выпалила она, прокашлявшись, и взмахнув так, что вино плеснулось из бутылки красной лужицей. — Вы все прячетесь и боитесь! А я не боюсь ничего... Я сильнее вас всех! Когда-то меня звали королевой Амидалой, а затем я была сенатором! А сейчас — она обвела нетрезвым взглядом молчаливо выслушивающий ее коридор, — я Повелитель Ужаса! Вы не представляете, какая мощь заключена в моем теле, как я могу отомстить... как я могу отомстить... Ей ответила абсолютная тишина. Ее хвастливые слова, отразившись от стен, эхом порхнули по длинному переходу и смолкли, растворившись, и она вновь осталась наедине с темнотой. Алария пошатнулась, и, чтобы не упасть, ухватилась рукой за стену. Ее мутило, слюни вязкой массой наполняли рот. Ей казалось, что темная тишина наблюдает за ней жадными глазами и дышит тяжелым хриплым дыханием в ее затылок, но ее замутненные глаза не могли отыскать никого в густых ночных тенях. Однако, чувство опасности кольнуло где-то в глубине души, и она, насколько это было возможно, поспешила к себе, шлепая босыми ногами по холодному полу и бормоча какие-то проклятья и угрозы, заметая пол длинным платьем, и не слыша, как некто, перебегая от одной тени к другой, преследует ее в темноте и тишине, словно вор или разбойник, словно хищник, выслеживающий свою жертву. Двери в ее покои были открыты; впрочем, нужды запирать их не было — кто бы осмелился войти в комнаты охраняемой Императором женщины? Алария, уронив у порога бутылку, с грохотом запнувшись обо что-то, упала на ковер и подняться уже не смогла. В ее голове раскачивался мир, наполненный страхом и мертвым накатывающим безразличием, и потому чьи-то крепкие руки, ухватившие и перевернувшие ее бесчувственное тело, она восприняла как нечто непонятное, какую-то стихийную силу, мягкие толчки стремительного потока, уносящего ее в небытие. — Моя красавица, вот ты и попалась мне,— шептал в темноте гнусный, захлебывающийся похотливый голос. — Достаточно же ты издевалась надо мной, красавица... Алария попыталась поднять голову и открыть глаза, чтобы рассмотреть мужчину, лапающего ее. От его грубых тычков, от рук, поднимающих ее тоненькое тело и задирающих ее юбки, обнажающих ее ноги и живот, растаскивающих грубо колени, ее возило по полу, словно она была неживой, оброненной кем-то куклой. — Пошел вон, мерзавец, — заплетающимся языком пробормотала она, но короткая сильная пощечина откинула ее бледное лицо, отвернуло его от насильника, и жестокая рука, добравшись до обнаженного тела, больно впилась между ее ног, щипая за нежную чувствительную кожу. — Замолчи, дура, — прошипел негодяй, и его жесткая ладонь накрыла ее рот, намертво зажимая каждое слово, готовое вырваться из губ Аларии. Зашуршала одежда, звонко брякнули какие-то пряжки, освобождающие ремни, и тяжелая туша навалилась на распростертое тело девушки. Она практически ничего не чувствовала, но в ее мозгу тотчас всплыло понимание того, что сейчас произойдет. Из глаз ее брызнули слезы, и под жесткой ладонью, стискивающей ее лицо, взорвался крик. Ее ладони хлестали лицо, склоненную над нею голову пыхтящего насильника, овладевающего ее телом, но лишь в ее воспаленном, воспламенившемся воображении. На самом деле ее слабые руки лишь слегка коснулись, шлепнули по его голове, поранившись о корону из небольших рожек, и задыхающийся, трясущийся от похоти Аугрусс жестоко сломил и эту вялую попытку к сопротивлению, зажав еле дрыгающиеся руки. — Мне, — шептал Аугрусс, дергаясь на безвольном тонком теле поломанной женщины, — Владыка обещал тебя мне...

************************************

Леди София ворвалась в свои лаборатории как смерч, с отвращением срывая с плеч накидку с длинными рукавами, пропитанными кровью. Если бы не следующий за нею по пятам Фрес, она бы сорвала со своего тела всю окровавленную одежду еще на пороге, расшвыряв ее по полу, и забралась бы в ванну, оттирая и смывая пропитавшую ее тело кровь. Но мужчина безмолвной тенью прошел за нею и сам опустил защитный экран на террариум с заметавшейся ящерицей, позволяя себе слушать охватившие женщину эмоции. — Браво, миледи, — произнес Инквизитор, и его серые глаза сверкнули страшно и ярко. — Отличный удар, отличный. Он нарочно повторил свою похвалу, на которую София не отреагировала там, стоя над телом убитого ею Повелителя Ужаса, чтобы еще раз насладиться бурей ярости, сжигающей все на своем пути, поднимающейся и закипающей в душе Софии при воспоминании об убийстве. — Который из них? — холодно поинтересовалась София, потирая руки безотчетным движением. Лорд Фрес проследил за этим судорожным, мучительным движением и чуть улыбнулся, его ноздри чуть дрогнули, словно он принюхивался к какому-то невыразимо приятному аромату. — Какой вы выделяете особо? — В сердце, — со страстью произнес он. — В сердце. Чистая работа. Женщина, наносящая такой прекрасный, точный и безжалостный удар в сердце — это прекрасно и ужасно символично, Сила вас подери. Браво. — Благодарю, — холодно произнесла София, склоняя черноволосую голову. — А теперь могла бы я остаться одна? Мне необходимо привести себя в порядок. Инквизитор вновь глянул на мучительно сцепленные руки женщины, и глаза его засмеялись, но то был страшный смех. — Да, конечно, — произнес он, чуть поклонившись почтительно. — Я оставлю вас ненадолго. Но вам следует поторопиться, если вы хотите успеть. — Успеть куда? Брови Инквизитора удивленно взлетели вверх, на его лице выписалось вежливое изумление, слово Леди София ляпнула несусветную глупость. — Кажется, вы предлагали мне свою помощь при решении... ммм... некоторых проблем. Так вот, я решил прибегнуть к ней. Я хотел бы с вами посетить академию Малакора еще разок и поискать там еще одного спрятавшегося Повелителя Ужаса. Его нужно изловить, и, боюсь, нашим солдатам эта миссия не по зубам. У вас получается разделываться с ними удачнее, чем у меня. Или вы уже передумали? София еще ниже склонила черноволосую голову, скрывая свое лицо от Инквизитора, и ответила — тихо, но твердо: —Хорошо. Я буду готова. Я буду сопровождать вас.

******************************

Основной удар по Орикону должен был нанести Император лично. Флагман "Затмение" под командованием Лоры Фетт, кое-как оправившейся после встречи с Повелителем Ужаса, с Дартом Вейдером на борту выдвинулся к планете, притаившей в своих глубинах военную мощь некроманта, и СИД-истребители расчерчивали космос, несясь впереди стрел ИЗР-ов, сопровождающих флагман к месту предстоящего сражения. В общем-то, эта операция была не сложна; предстояло зачистить всю орбиту планеты от возможных транспортных средств, какими располагал Орден, и нанести удар по имеющемуся флоту — по тому самому, который потрепал оборону Аугрусса. О целесообразности наземной операции можно было подумать только после разведки. Что касается Императора, то Дарт Вейдер склонялся к тому, чтобы просто-напросто выжечь базы армии Малакора, выстрелив по ним из суперлазерной пушки, уменьшив мощность выстрела до минимальной. Но даже в этом случае существовала угроза того, что планета просто-напросто взорвется, и это решение еще обсуждалось. Лорд Фрес взял на себя командование операцией в академии. Почему именно он? На этот вопрос был целый ряд ответов. Во-первых, длинный нос Инквизитора чуял какой-то подвох. Тень какой-то непонятной угрозы, опасности витала над этим странным местом, над грудой этих камней, затерянных в серой бесконечной пустыне. Но сколько бы он ни всматривался в Силу, она не открывала ему своих секретов и тайн, мутной темной пеленой скрывая предстоящие события, словно желая проверить ситхов на прочность. Император тоже молчал относительно своих видений; вероятно, он видел больше, но тоже не все, и то, что он видел, так же не нравилось ему, а кроме того... у Вейдера, кажется, были какие-то свои планы, которыми он не спешил делиться даже с Триумвиратом. Академия ждала именно его — Инквизитора, жаждала именно его смерти и его души, и ситхи сходились во мнении, что она не должна была получить то, чего так желала. Во-вторых, несмотря на все предостережения, несмотря на смердящий запах опасности и страха, Фреса тянуло туда, так, словно там оставалось незаконченное дело — и закончить его должен был именно он сам. Его не оставляло ощущение, что он что-то упустил, что-то важное, начал, но не завершил, и эта колючая, как песчинка в глазу, мысль царапала и тревожила его, заставляя снова и снова возвращаться к себе и попытаться убрать ее, исправить. А еще... Глубоко-глубоко на дне этих пугающих и тревожных видений, Инквизитор раз за разом рассматривал пылающий пожар, поглощающий его, манящий, обещающий множество соблазнов, и Лорд Фрес не мог не поддаться искушению пойти и узнать, что же там такое. И София тоже была в этих его видениях, и ее оранжевый невероятный клинок раз за разом отражал удары, метящие ему в спину... Ожидая высадки на отполированную дыханием двигателей площадку, Лорд Фрес искоса поглядывал на спокойный точеный профиль ситх-леди. Ради вылазки с Инквизитором она оставила свои научные работы, и останки Берта были надежно законсервированы в крио-камере. Ее роскошный алый наряд, так похожий на одеяние Инквизитора, вновь сменили какие-то унылые серые тряпки, штаны, тупоносые сапоги и теплая туника, так похожие на одежды мужчин-джедаев, с той лишь разницей, что поверх нижней рубашки, сотканной из серой тонкой шерсти, вместо положенного джедаям таббарда тело Софии стягивал жесткий черный корсет — надо полагать, с броней, подумал с усмешкой Инквизитор, — поверх которого, немного осев на бедра, был застегнут пояс с сайбером. София заметила внимание Фреса к своей персоне, его взгляд, осматривающий ее приподнятую корсетом грудь и обтянутые брюками бедра, и поплотнее запахнулась в длинный плотный плащ, скрывая от его любопытного взора свою фигуру. Инквизитор в который раз усмехнулся и отвел взгляд, рассматривая теперь готовящихся к десантированию штурмовиков. Академия подействовала на Софию тотчас же, как только ее ноги ступили на двор, заметенный сухими здешним ветрами. Злобное дыхание пустыни трепало, рвало одежду Инквизитора, перемешивая черный и алый цвета, делая его похожим на неряшливый чадящий огонь, и София, подняв голову, с толикой страха взглянула вверх, в серое небо, в котором терялись древние башни. — Чувствуете? — спросил Фрес, хотя вопросы были излишни. Он ощутил, он почувствовал, как в сердце женщины проник страх, так же ясно, как если бы это произошло с ним. — Да, — благоговея, перед необъяснимой и жуткой мощью, прошептала София. Штурмовики привычно рассредотачивались по объекту, и Инквизитор, в последний раз взглянув на небо над академией так, словно существовала вероятность не увидеть его больше, снова заглянул в лицо женщины. — Вы готовы? — спросил он, и она лишь коротко кивнула головой. — Вполне. Фрес, обернувшись к солдатам, ожидающим его приказа, поднял руку и чуть махнул, дав знак к наступлению. — Вперед. Древние переходы вновь наполнились светом и шумом, топотом ног и краткими приказами, солдаты бежали впереди ситхов, проверяя каждый уголок. Мрак отступал, и шаги Фреса и Софии гремели эхом в каменном чреве. На месте, где Виро ранила Повелителя Ужаса и где ассасины всеобщими усилиями отодвигали пирамиду, раскрывая вход в подземелье, им пришлось ненадолго задержаться, пока инженеры смогут открыт им поход. Но эта заминка длилась совсем недолго; из подземелья пахнуло лютой стужей, так, словно и там производились какие-то опыты и располагалось какое-то замораживающее устройство, и Лорд Фрес, свысока глядя на раскрывающееся перед ним темное пространство, лишь вновь махнул рукой, жестом посылая вниз солдат. — Уничтожать любого, кто встанет на пути, — холодно велел он. — Без разбора. Дарт Вейдер, вероятно, хотел бы лично встретиться с очередным адептом этого странного Ордена, но Лорду Фресу надоели эти небезопасные игры. Он отдавал должное смелости и дерзости Императора, отваживающегося принимать врагов в сердце своей Империи, но риск должен быть разумным, считал Инквизитор. А потому он принял решение и взял на себя смелость отдать приказ об уничтожении Повелителя Ужаса. В идеале он желал бы встретить негодяя сам — и убить его с предельной жестокостью, если повезет. Возможно, он хотел, сам того не осознавая, снова ощутить ледяное дыхание ужаса на своей коже, встретиться с той силой, которая раскаленными иглами впивается в разум, лишая воли, оставляя лишь самые низменные инстинкты... встретиться с этой силой и победить ее. Снова. Дорога в сердце подземелий словно сама ложилась ему под ноги, и, чувствуя возбуждение, лихорадочное и нетерпеливое, охватывающее все его тело, поглощающее все его существо, до кончиков пальцев, которые начали привычно покалывать, прося прикосновений рукояти сайбера. Он уже ощущал, что где-то совсем близко пульсацию чужой страшной жадной Силы, тянущей к нему свои мертвенные щупальца, и его рука привычно откинула плащ, пальцы как бы невзначай погладили оружие. — Кажется, мы ловим самую крупную рыбу, — пробормотал Инквизитор, ускоряя шаг, и маленькая Леди София, не поспевая за ним, перешла почти на бег. Штурмовики, обгоняя ситхов, стремительно шагающих по подземелью, белыми поблескивающими призраками пробегали мимо и исчезали за поворотом, откуда нестерпимо дышало холодом, и бой, расцветив тьму, навалился тут же, сразу, мгновенно, вспышками и яростным лаем выстрелов, гудением и взвизгиванием дрожащих лучей, криками ярости и строгими короткими приказами. Откуда-то сверху прогремел крик - несколько голосов, слившихся воедино, спешащих, обгоняющих друг друга, дрожащих от ярости, от ненависти, от упрятанного страха, от обреченности: — Ситхи!!! И дыхание боя рвануло одежды двоих людей, чьего появления ожидали и страшились с такой страстью. Два алых луча, прорезав тьму, вырвались на свободу, и с первым же шагом в зал Лорд Фрес, крутя оружие в руках, образовав практически непроницаемый алый дрожащий купол, отгораживающий его и следующую за ним Софию, отбил направленные на них выстрелы, с визгом разорвавшиеся небольшими взрывами и разлетевшиеся в разные стороны. София на бегу активировала оранжевый луч, и они с размаха врубились в черную шевелящуюся массу, круша и разрывая яростно вибрирующим оружием пыльные тела. Зал, куда вывело их чутье Инквизитора, был просто набит ассасинами, он шевелился их многочисленными черными телами, они, словно муравьи, были повсюду — на опоясывающих зал галереях, на большой террассе посередине зала, вылезали из переходов и изо всех темных углов и щелей. Штурмовики расстреливали их десятками и наступали, скользя и спотыкаясь об их мертвые тела, и сайберы ассасинов раскидывали взвизгивающие выстрелы императорской гвардии сотнями, как фейерверки. В навалившемся на нее бое София едва ли могла ориентироваться. Единственное, что ей удалось сделать — это закрепиться за спиной Лорда Фреса и просто отбивать направленные на нее атаки, яростно, остервенело, сцепив зубы. Смерть оказалась близка как никогда, она смотрела в лицо, дышала своим поганым дыханием, прикасалась своими холодными мертвыми руками, словно оценивая, ощупывая, и София в панике поняла, а какова же она на самом деле — так желаемая ею ранее черная пустота. Она была ужасна; она не манила к себе, как прежде, не пела ласковую колыбельную. Она прекратила притворяться. Она затягивала словно жадные зыбучие пески, она преследовала и хватала, она разевала зубастую страшную пасть, и ее клацающие, рвущиеся к горлу зубы грызли воздух в опасной близости... Она была страшна. И все существо Софии взбунтовалось, ощутив себя вдруг словно затягиваемым в эту воронку, куда с шумом неизбежно обрушивается водоворот песка, увлекая ее за собой. Нет, нет, только не смерть! Нет! Проклятый Инквизитор! Ненавистный садист, пропади ты пропадом со своими изуверскими уроками! Это ведь очередной урок от тебя, да ведь!? И от ярости глаза Софии разгорались так, что пылали ярче гудящих сайберов, и она оплетала Силой свое оружие, расшвыривая ударами наступающих так, будто они были легкими щепками под ударами топора лесоруба. — Ненавижу, — рычала она взахлеб, уже не понимая, на кого направлена ее ярость — на ее безжалостного циничного учителя или на наступающее бескрайнее море врагов, чьи наплывающие, возникающие снова и снова черные тела просто доводили ее до исступления, отгоняя на периферию сознания подкатившее было отчаяние. Ситхи прорубились, прогрызлись в самое сердце зала, и озверевший Фрес, вкинув руку, послал Толчок Силы такой несокрушимой мощи и ярости, что попавшие под него ассасины подлетали, словно кегли, и, падая на пол, замолкали навсегда, переломанные и разбившиеся. В этот коридор, пробитый им в море врагов, тотчас хлынул белый поток штурмовиков, стреляя и разбивая ряды защитников академии изнутри их строя, и атака растерзала, разбила, разредила черное полотно их построения. — Туда, — скомандовал Инквизитор коротко, кивнув на террасу посередине зала. В отличие от Софии, он успел еще и сориентироваться в этом аду, понять, где тот, кто им нужен, и даже расчистить им путь наверх, к вожделенной цели. Прикрываемые штурмовиками, отмахиваясь от единичных нападений этих призрачных защитников, ситхи бежали по лестнице наверх, преодолевая пролет за пролетом, к огораживающей площадку балюстраде, к жадно зовущему их сгустку темной Силы, пульсирующему животной ненавистью и всепоглощающим желанием убить, и София заметила, как на бегу Инквизитор терзает, рвет застежки своего плаща, освобождаясь от его мягких тяжелых крыльев. Чтобы ничто не мешало. Не сковывало движений. Содрав с себя плащ, он запустил его куда-то вперед, мимо ожидающего его золотолицего монстра, неподвижно стоящего на вершине, куда с таким рвением и страстью восходил лорд Фрес. Тот, за кем они пришли, тот, кого называли Повелителем Ужаса и кого с такой ненавистью вспомнил перед своей смертью Берт, назвав Пробусом, был высок, широк в плечах, его тело укрывали темные фиолетово-черные одежды, лицо было скрыто за привычной уже золотой маской. Его алый клинок гудел, чуть приподнятый вверх, и подрагивал, словно в страшной злобе, ожидая атаки Инквизитора. Лорд Фрес нанес в темноту, в шевелящиеся дымные щупальца Силы, обвивающиеся своего хозяина, сокрушительный по своей мощи и неимоверный по своей тяжести и ярости удар, и его сайбер встретился с таким же тяжеловесным и непобедимым, страстным ударом. Молнии Силы двух соперников, оплетающие их оружие, сшиблись и растрескались, взрываясь, противоборствуя и сплетаясь, и пара ситхов, сцепившись страшно и яростно, словно два железных тяжелых шара покатились по каменному полу, мелькая алыми вспышками, одевая темноту в прозрачный красный туман. Такого ужаса София еще ни разу не видела; она ни разу не видела, как Инквизитор дерется всерьез, и зрелище потрясло ее до глубины души, до ступора, до благоговейного ужаса, от которого вдруг захотелось сжаться в комок и забиться под широкие перила на балюстраде, укрывшись от этого жестокого, страшного и слишком громкого мира. Техника боя Повелителя Ужаса была страшной, грубой и рваной, без замахов, без плавных переходов, без игры и притворства, прямой и четкой, такой, словно он всеми путями, любыми способами рвался к глотке противника, жаждая отведать его крови, впиться клыками и вырвать кусок мяса, перегрызть тонкие хрящи, перекусить кости и отломить, оторвать голову. И элегантному Инквизитору можно было бы только поучиться целеустремленности и накалу страсти в этой беспощадной и жуткой рубке. Но он не стал. Он уже умел. Оскалившись точно так же, вмиг отбросив красоту и плавность движений, став грубым, резким и жестким, Инквизитор стал отражением своего соперника, зеркальным близнецом, таким же уродливым и беспощадным. Навалившись, придвинувшись как можно ближе, сократив дистанцию до минимума, подтягивая врага к себе, вожделея его горящими безумными глазами, так же маниакально и фанатично желая его крови и смерти, он прорубал, выгрызал, вырезал себе дорогу своим алым оружием к телу врага, и, казалось, его лицо все ближе и ближе придвигалось к укрытому черными тканями горлу Повелителя Ужаса, чтобы люто и намертво вцепиться в него зубами. Выстрелы и вопли привлекли внимание Софии, и она, словно в полусне, обернувшись к лестнице, увидела какие-то неповоротливо, медленно взбирающиеся к ним, наверх, черные тени, размахивающие сайберами. Мир замедлился, почти встал; даже сама София вдруг стала медленной-медленной, неповоротливой, ее пальцы, нащупывающие застежку плаща, были медленны, и лишь дерущаяся пара ситхов двигалась быстро, очень быстро, невероятно быстро и яростно. Рванув плащ, София откинула его и одним мощным ударом Силы, который она успела выкинуть в самый последний момент — занесенный над нею гудящий луч лишь чуть мазнул воздух над ее головой, — вышибла защитников академии с лестницы, раскидав их как кегли. Вертясь волчком, отбивая выстрелы, она вдруг догнала дерущихся, и медленный мир вдруг выпустил ее из своих вязких объятий. Вот зачем он ее с собой взял. Впрочем, он говорил об этом с самого начала. "Если вы будете прикрывать мне спину, вдруг вы захотите умереть?" Мужчины, все больше отдаляясь от лестницы, рубились страшно и яростно, разгоняя яростно гудящий воздух мельканием алых и черно-фиолетовых одежд. Разумеется, он не подпустил бы ее к Повелителю Ужаса и не позволил бы с ним драться. Это блюдо он берег для себя, им он хотел насытить жажду своей мести, Но устранять помехи и никому не позволять к себе приближаться, покуда он проверяет, а так ли крепки кости у Повелителей Ужаса — это запросто. И она с удвоенным пылом налетела на ассасинов, спешащих на помощь к своему Повелителю в золотом шлеме, скрывающем его лицо. Золотолиций был силен; он дрался так, словно прошел обучение у хорошего, самого лучшего учителя; словно он уже однажды выдерживал самые тяжелые удары в галактике, какие только можно нанести, и вышел из этой схватки победителем. Дрался яростно и страшно, безмолвно, так, словно ничто не сковывало его движений, словно не было недавнего ранения, сбившего его с ног, хотя под его одеждой обострившееся обоняние Инквизитора ощущало открывшуюся и кровоточащую рану, напитывающую грубые одежды утекающей жизнью. Это ранение, эта боль и запах крови, казалось, только придавали ему сил, разжигали ненависть и ярость, и он усиливал натиск с каждым вздохом, с каждым ударом пульса, с каждым болевым ощущением, мчащимся по нервам в мозг. Удары Фреса были сильны и быстры, но и за мельканием инквизиторского сайбера Повелитель Ужаса тоже поспевал, хотя эта скорость, вероятно, давалось ему с трудом. Противники были примерно равны, но кое-какое преимущество у Инквизитора все же было: его опыт. Тот, кто теперь красиво и грациозно присаживался изредка на императорский трон, изящно откидывая алый шелковый шлейф, был все же удачливым наемным убийцей еще совсем недавно, и руки, теперь затянутые в алые высокие шелковые манжеты, еще недавно носили грубые перчатки и слишком хорошо помнили, как это — убивать много, очень много... И среди противников Лорда Фреса слабых и ничтожных не было... Эта незамысловатая формула легко легла в разум, прячущийся за золотой маской. Силой Инквизитора было не одолеть; слишком умел, слишком привычен к бою и слишком одержим идеей мести. Пожалуй, последнее обстоятельство было даже основным. Лорд Фрес так жадно жаждал смерти Повелителя, что тот своими неживыми черными провалами-глазами на золотом лице рассмотрел какую-то тонкую, но прочную связь между Инквизитором и Лорой Фетт. Себе дороже связываться с тем, кто тридцать лет оставался невредим, выполняя самые страшные и трудные императорские приказы, и Повелитель Ужаса решил отступить. Возможно, он просто не хотел драться. Возможно, у него не было на это времени. Или, скорее всего, это были просто не те люди, которых он хотел повстречать здесь, не те, на которых он пожелал бы израсходовать свою силу, свою страсть, свою жизнь. Он глубоко и шумно вздохнул, впервые издав какой-то живой звук за весь поединок, выказав, что под темной броней и непроницаемым золотым лицом прячется живой человек, и на террасу опустился ужас, густой, всепоглощающий и живой, настолько могучий, жгучий, сдирающий с щек кожу, что Инквизитор оступился, прервав свою короткую страшную атаку, и отскочил в сторону, словно наткнувшись на непробиваемую стену, и замер, сверкая глазами, полными страха, а Леди София упала на колени, уронив сайбер и зажав голов руками, крича и не слыша своего голоса. И черное море ассасинов схлынуло, и люди бежали прочь — черные фигуры вперемежку с белыми, — поглощенные, уничтоженные этим жутким, тоскливым, безысходным страхом, который пронизал, казалось, все... Софии казалось, что время вдруг повернулось вспять. Что Сила ушла, утекла сквозь пальцы и оставила ее один на один с жестоким миром и за спиной ее слышится тяжелое дыхание Дарта Акса. "Он мертв, он умер!" — в панике повторяла София, трясясь от животного ужаса, с которым совладать была не в силах, пытаясь обуздать эмоции доводами разума, но это не помогало. Эти шаги она узнала бы из тысячи, этот силуэт, словно затянутый в хитиновый страшный костюм, и взгляд. Дарт Акс, восстав из ее воспоминаний, из ее кошмарных снов, из ушедшего навсегда прошлого, надвигался на нее, и адская усмешка на его красных, искривленных нервным тиком губах не предвещала ничего, кроме унижения, боли, и безумия. — Нет, не касайся меня! — взвыла София, подскочив и отступив, оставив лежать сайбер на полу. В этот момент она была не ситх-леди, и не имперским советом, и не одна из Триумвирата. Это была испуганная девчонка, которой показали целый набор тошнотворных инструментов, которые сейчас разорвут и растерзают на куски ее живое тело. Неотвратимость и обреченность. Вот что дарил Пробус, этот молчаливый Повелитель Ужаса, своим жертвам. Все самое страшное, говорили его пустые глаза, все самое ужасное, о чем ты и подумать боишься, свершится с тобой все равно... Незаметно, неотвратимо, бесшумно он приблизился к Леди Софии, держась подальше от Инквизитора, чей ужас мог продиктовать ему напасть на любого, кто подойдет чересчур близко, и его черная рука, затянутая в чешуйчатую перчатку, казалось, обласкала ее искаженное тошнотворным ужасом лицо с выкатившимися глазами. Пальцы медленно двигались в воздухе в паре сантиметров от ее подрагивающего лба, и пустые глаза безразлично смотрели в ее глаза — слепые от переживаемого кошмара. — Ты все еще боишься его, — прошептал он глухо. — Все еще помнишь и боишься... — Не тронь ее, падаль, — зашипел Фрес, по бледному лицу которого градом катился холодный липкий пот, и который переживал какое-то свое видение, тошнотворное настолько, что ситх припал на одно колено, словно жесточайшая боль терзала его тело, и дрожал мелкой дрожью при каждой попытке подняться, словно с него заживо спустили кожу. Его рука настырно удерживала сайбер, алые лучи которого все еще воинственно смотрели в разные стороны, и, кажется, ситх уговаривал себя, что его наваждение, его потери, его боль и кровавые картинки, рисующиеся в мозгу — это всего лишь бред, видения, вызванные воздействием Пробуса. — Не смей касаться ее, падаль! Сопротивляйся ему, Ирис! Перед глазами Софии вставали образы прошедших дней; жуткий бой Вейдера с Аксом и ее предстоящий выбор — влить ли себе Силу, или же бежать... И если влить, то придется драться; встать с сайбером против одного из ситхов, против которых у нее ни малейшего шанса. А если не влить... что ж, шансов еще меньше. Тогда ее ждет смерть. Тошнотворная, больная и долгая, целая вечность смерти и боли, такой боли, словно тебя неторопливо пережевывают и перемалывают каждую твою косточку, такой боли, которую она прочувствует каждым своим угасающим нервным окончанием... И Дарт Акса все ближе... Возможно, в своих изуверских играх он просто запустит свою руку в ее тело, и вырвет все ее внутренности, вывернув ее наружу как вещь, заставив харкать кровью и разорвав ткани на бесформенные ошметки... Таково было ее будущее в этих жутких видениях. София с рычанием поднырнула под протянутую к ней руку, добираясь до сайбера, и оранжевое пламя осветило ее перекошенное от ужаса и решимости лицо. — Я ненавижу тебя больше, чем боюсь! — прорычала она, сверкая красными от ужаса и слез глазами, замахнувшись сайбером, но ее удар пришелся в пустоту. Повелитель Ужаса, одурманив ее разум, просто сбежал легко по ступеням лестницы, и Инквизитор, ужас которого стал не таким всепоглощающим, нашел в себе силы подняться и ринуться вслед за убегающим Пробусом. Но это было еще не все. Едва золотолиций прекратил свое воздействие на разумы людей, как ассасины вновь окружили его, повылезав из каждой щели, из каждого уголка, где отсиживались до этого, вопя от страха. — Выпустите ящериц, — глухо велел Пробус, не сбавляя шага. Он слышал, что Инквизитор спешит за ним, и если догонит... второй раз ускользнуть от его разящего меча не удастся. — И взорвите плотину. Утопить этих двоих, к мертвым джедаям... Позади него вновь разгорелась драка, ситхи, пришедшие в себя, с остервенением прорубали себе путь к ускользающей цели, и Пробус перешел на бег, задыхаясь. Поединок с Инквизитором вымотал его больше, чем это могло показаться, и Сила его, так щедро потраченная на сильнейшее воздействие, чтобы переломать сознание ситхов, утекла, оставив после себя только глухую пустоту, которая наполнится не скоро. Пришедшие в себя имперские штурмовики начали перекликаться, кое-где завязывался бой, но поздно, все это было поздно. Повелитель Ужаса скользнул в раскрывшийся перед ним лаз, и тяжелая каменная плита со скрежетом закрыла за ним проход. Ассасины бросились врассыпную, штурмовики беспорядочно преследовали их, разбегаясь по тоннелям и коридорам. Фрес, налетев всем телом на задвинувшуюся за Пробусом каменную плиту, со злобой полоснул по камню сайбером, но этого усилия было мало, чтобы открыть себе проход. Где-то в глубине строения раздался мощный взрыв, от которого дрогнул пол, и стены завибрировали, запели под напором рванувшей по узкими переходам воды. Инквизитор резко поднял голову, прислушиваясь. Глаза его пылали. — Живо наверх! — скомандовал он, отскочив от закрывшегося за Пробусом прохода с такой прытью, словно каменная плита была раскалена. — На галереи! Но все было не так просто. Ассасины, эти фанатики, выбранные из числа самых верных Малакором, преградили им путь, и Инквизитор понял, что они умрут тут, вместе с ним, но не допустят, чтобы ситхи ушли, спаслись от ревущей, вот-вот ворвущейся в зал воды. — Наверх! — зверея, рявкнул он, выбрасывая вперед волну Силы, разметав черные тела перед собой, но вот незадача: мощный удар, сорвавшийся с кончиков его подрагивающих хищных пальцев, словно выжал его досуха, выпил всю Силу, и Инквизитор с ужасом ощутил пугающую тишину и пустоту, ту самую, которая однажды коснулась его, там, в лаборатории Софии, и его рука отдернулась, когда он ощутил ее... холодной и мертвой. Толстые ящерицы исаламири, которых так ненавидел и которыми до дрожи брезговал Инквизитор, казавшиеся ему огромными, как бревна, окружили людей со всех сторон, угрожающе тряся раздвоенными языками, выпивая досуха Силу, лишая всяких способностей, ставя всех на одну доску, уравнивая и ассасинов, и пару ситхов, ставших вдруг просто людьми. От отвращения и ярости Фрес даже побледнел; толстые скользкие тела мерещились ему повсюду, ему казалось, что длинные блестящие чешуйчатые хвосты и мохнатые бока трутся у его ног, ползают по его ступням, и он не удержался, глянул вниз, чтобы удостовериться, что это не так. София, казалось, легче пережила этот подлый удар. Она привыкла к такому соседству, много времени проводя в своей лаборатории вместе с точно таким же животным, и ее внезапной слепотой в Силе было не напугать. — Ну, — произнес Фрес, склоняясь к прижавшейся к нему Софии, крепче сжимая сайбер и изучая приближающихся врагов, — сейчас у вас есть реальный шанс отправиться по ту сторону Силы. Ваша мечта почти осуществилась. — А я передумала! — злобно рявкнула София, оскалившись, и первой бросилась на наступающих. Асассины накинулись на ситхов, словно свора голодных злобных бродячих псов, сошлись в последней отчаянной схватке, надеясь не столько убить, сколько задержать, вцепившись в этом последнем бою, дожидаясь ревущей уже где-то близко воды. Падая, сраженные сайбером Иинквизитора, сверкая безумными фанатичными глазами, раненные, покалеченные, они продолжали подниматься, ползти, стараясь слабеющими руками ухватить хотя бы за краешек одежд, хотя бы за кончик его порядком истрепанного алого шлейфа, чтобы хоть на миг, хоть на половину мига задержать его. У Леди Софии сил было явно меньше, чем у Фреса, и она с трудом отбивалась от обступающих ее людей, которые оттесняли ее от лестницы наверх, к которой почти пробился Инквизитор, расчистив себе путь сайбером. Он уже вскочил не первые ступени, когда ее резкий крик, сливающийся с ревом ворвавшейся воды, достиг его ушей. Асассинов унесло течением, и лишь один, ухватив леди Софию за косу, был здесь. Балансируя, изгибаясь под потоками бьющей его воды, он тянул ее за собой, и она яростно кричала, дрожа от напряжения, прогибаясь назад все больше и больше. Фрес, сорвавшись с лестницы, одним прыжком подскочил к ней, по пояс оказавшись в ледяной бурлящей воде. Взмахнув сайбером, он одним ударом отсек ее угольно-черную косу, за которую удерживался ассасин, примерно посередине и остриженные опаленные волосы взлетели, смешиваясь с холодной водяной пылью. Еще было время, еще можно было взобраться по лестнице наверх, и Фрес, выкинув вперед, подтолкнул ее к заливаемым ледяной водой ступеням. Но и этим путем им не суждено было спастись; где-то наверху мелькнули черные одежды, и красный взрыв разнес лестницу, обдав вскрикнувшую Софию острыми осколками, иссеча ее выставленные вперед руки в кровь. — Да чтоб хатт тебе в желудок нагадил! — яростно проорал Фрес, багровея от злости.— Живо, вниз! Вода все пребывала. Ухватив своими ледяными объятьями людей, она понесла их прямо на террасу, и там Инквизитору удалось уцепиться за лестницу и выловить Софию, безо всякого почтения ухватив ее за шиворот. Она лишь тонко постанывала; ее грубая рубашка быстро напитывалась кровью, и он лишь порадовался, что женщина успела прикрыть руками лицо, глаза, а ее грудь защитил ее бронированный корсет. Кое-как, хлюпая ногами в полных воды сапогах, они взобрались наверх, и мимо них несся поток, дышащий холодом. — Шелудивый сарлакк, — выругался Фрес, тонко дрожа всем телом, насквозь промокшим в ледяной воде. — Эта вода теперь будет течь и течь, пока не спадет уровень подземной реки. Только после этого мы, возможно, сможем вброд, по одному из тоннелей, выйти отсюда. Ящериц, слава Силе, тоже унесло, — Фрес прислушался к своим ощущениям и кивнул на один из входов, наполовину залитый кипящей пенящейся водой. — Пойдем туда. Спасение только там. — Хорошо, — произнесла София. — Значит, пойдем.