***
А тот, кто был основной причиной трудностей Леи, в это время спал, закутанный в одеяла, чтобы согреть онемевшее тело. Обессиленный и в то же время исполненный силы. Заново обретший себя в тяжком испытании, одной своей бессознательной волей отстоявший право на вмешательство в окружающие события. Он спал. Он сумел выиграть минувшую битву. Покров беспамятства был сорван его натиском, и сон его напоминал спокойный и глубокий сон младенца, впервые одержавшего верх в единоборстве с теснотой и темнотой изначального плена на пути к вступлению в жизнь. Он пробудился лишь под утро. Еще не приходя в сознание, ощутил рано начавшееся в медицинском корпусе движение, от которого его отделяли стены изолятора — хотя они не могли скрыть нечто более мягкое, невесомое: шаги, обрывки разговоров, ощущение прерванного спокойствия, такое естественное в это время суток. Даже в изоляции он мог почувствовать людей так, словно воочию видел каждого из них — вот, один, сонно потягиваясь, стоит у автомата и наливает себе каф; вот другой зевает и растирает лицо ладонями, словно это поможет ему проснуться; вот третий, уткнувшись в датапад, раскачивается в кресле. Через стену до него доносились шаги охранников, которые не ложились всю ночь и теперь не могли дождаться смены. Девчонка — вот первое, что пришло на ум, когда к нему возвратилась способность мыслить. Ее образ воскрес вместе с сознанием, вопреки растерянности и скребущей виски головной боли. Кайло слабо приподнял голову и впервые обстоятельно огляделся. На него глядели голые стены, серовато-блеклые в предрассветной полутьме, и крохотное оконце вверху, стол, привинченный к полу, железный стул, дверцы пустующего шкафа и ровный полукруг задней стенки кровати. Полная насмешки, злая улыбка расцвела на его губах. Молодой человек откинул голову на подушку и прикрыл глаза. Мысленно он снова вернулся к девушке, своей роковой противнице. Его душа аплодировала ее ловкости и одновременно ее недальновидности. Злоба дышала в нем вместе с восхищением. Девочка сумела обойти опасную ловушку, когда не решилась добить его — хотя именно на это он и рассчитывал. Она понимала — не могла не понять, — что отныне ему все нипочем. Что, решившись переступить черту один раз, он решится и второй. И все же она притащила его сюда, в руки генерала Органы. Выходит, девочка спасла себя, спасая его, но поставила под удар много большее, чем они оба. Он не желал сейчас думать о том, что совершил. Его сердце, его память — вся его суть пугливо отворачивалась, не смея возвратиться к тому скорбному ощущению опустошенности, слабости, которое постигло его на мосту над осциллятором. Его душа — полная смятения, искромсанная, одинокая — неслась куда-то вниз, в пустоту, на безумной скорости, и ее уже нельзя было ни остановить, ни замедлить. А раз так, то пропади все пропадом! Обреченный способен на любое преступление. Он не помнил, сколько пролежал без движения, запрокинув голову и уродливо улыбаясь. Реальность проносилась мимо, оставляя лишь горечь пепла на насмешливо скривленных губах. Ни одна мысль не удержалась в болезненно возбужденном мозгу. После одного мучительного жертвоприношения теперь он обязан совершить еще и второе. Судьба или отвратительно посмеялась над ним, или оказала ему редкую милость. Обе руки, которые он с внешней непринужденностью запрокинул за голову — потому что в таком положении было проще терпеть головную боль — скрепляли тонкие металлические браслеты. Хотя генерал должна была понимать, что в наручниках нет никакого смысла, однако эта восхитительная деталь как нельзя лучше отражала его нынешнее положение. Впрочем, отсутствие маски и черного доспеха стесняло его куда больше, чем металл на запястьях. Маска давно стала для него укрытием, Кайло этого и не таил. Лишившись ее, он чувствовал себя как бы обнаженным. Его смешное, слишком молодое лицо, которого он стыдился уже долгие годы по причинам, остающимся туманными даже для него самого, было теперь выставлено напоказ. Дверь почти беззвучно отъехала в сторону, пропуская внутрь четырех человек. Пленник приподнялся, взглядом приветствуя посетителей, и улыбка ушла с его губ, оставляя простор для всей гаммы чувств ожидания. К нему вошли двое вооруженных мужчин, высоких, с необычной оранжево-красной кожей, и две женщины. Род деятельности одной из них обличали медицинская темно-зеленая повязка на левом предплечье и прибор в руках, похожий на старую модель генератора антисептического поля. Вторую женщину Кайло едва узнал — лишь благодаря кремово-русым с сединой волосам, аккуратно уложенным в простую и эффектную прическу из кос, и особо пристальному взгляду, невольно заставившему его вжать голову в плечи. Когда они виделись в последний раз, Лея Органа казалась ему воплощением величия и женственности — аккуратная и строгая, в легких светлых одеждах. Цветущая прелесть ее лица, искрящегося острой улыбкой прожженного жизнью политика — одно из самых въедливых воспоминаний его детства. Мать была для малолетнего сына прекраснейшей женщиной в целой галактике. И вот, минувшие годы стерли с ее образа позолоту. Действительность предъявила маленькую, испитую жизнью старуху, сохранившую лишь жалкую частицу, лишь одну видимость прежнего великолепия. Присутствие генерала повергло юношу в смущение куда большее, чем он мог ожидать. Его плечи задрожали. В подушечках пальцев появилась легкая рябь. Скулы и губы заметно напряглись. И если лицо его в этот момент не побледнело, то лишь потому, что и так было бледным до крайности. Вновь припомнилась утерянная маска, недостаток которой он ощущал теперь еще острее — почти на грани паники. Увидела ли генерал его замешательство? Даже если и увидела, то не стала делать на этом акцента. — Майор, — скомандовала она, обращаясь к своей спутнице с медицинским прибором. — Можете осмотреть заключенного. Кайло не противился. Не только потому, что понимал бесполезность и глупость упрямства в данной ситуации — когда ему, как ни крути, еще требовалась врачебная помощь. Но еще и потому, что осмотр был по большому счету лишь прелюдией — к тому, чего пленник, с одной стороны, хотел бы избежать, но с другой ожидал почти с нетерпением. Калония коротко скомандовала пациенту сперва лечь, затем задрать майку, чтобы дать ей разглядеть рану в левом боку. Юноша с выдающимся послушанием исполнял все приказы врача, украдкой глядя поверх ее головы на лицо матери. — Шрам останется, — констатировала майор. — И на лице тоже. Вас поздновато доставили к медикам, молодой человек… Кайло чуть заметно нахмурился, стараясь припомнить. На лице… ах да… девочка мазнула по лицу лезвием сейбера. О Сила, сколько злобы она вложила в этот удар! Любо-дорого взглянуть! А если еще и припомнить, что он уже был безоружен и почти не стоял на ногах... понятно, почему он посчитал свой скорый конец делом очевидным. — … голова болит? — продолжала расспрашивать Калония. — Разрывается. — Слабость чувствуете? — Чувствую, да. Она заставила его лечь ровнее и расслабиться. Затем медленно и аккуратно провела около лба своим прибором. — Так лучше? — спросила доктор пару минут спустя. Он попытался кивнуть. В его висках словно начали сами собой развязываться невидимые узлы. — Нет, нет, лежите, не напрягайтесь. Калония отошла к генералу Органе, чтобы отчитаться ей. В целом, доктор находила состояние пациента вполне удовлетворительным. Несмотря на остаточные проявления комы — некоторую заторможенность движений и головную боль; и даже несмотря на то, что ранение от боукастера в условиях интенсивной терапии не успело полностью затянуться, этот юноша выглядел значительно лучше, чем его товарищ по несчастью, который пришел в себя несколькими часами ранее. Что совсем уж странно, если учесть, что Финн возвратился в сознание точно в срок при полноценном вмешательстве врачей, почти без риска, да и ранение его было гораздо легче. Лея опустила голову, стесняясь своей загадочной улыбки. Окружающим впору начинать шептаться о «каких-то джедайских штучках». — Вы можете быть свободны, майор, — сообщила она. — И вы, господа, — кивок в сторону охраны. Когда слова матери достигли его слуха, юноша отчаянно сжал кулаки, сцепил зубы — так люди готовятся терпеть пытки. Грудь распирал страх, и Кайло был почти уверен, что генерал чувствует его состояние. — Вы уверены? — с беспокойством спросила Хартер. Она понимала, что такой вопрос грубо противоречит уставу, запрещавшему подвергать сомнению приказы старшего по званию. Но как человек, достаточно близкий Лее, Калония не решалась оставлять ее один на один с опасным пленником. А как врач, боялась еще и того, что нервное напряжение может негативно сказаться на состоянии больного. Однако генерал была тверда в своем решении.***
Когда они остались один на один, в боксе как будто разом стало холоднее. Кайло сел, потом и вовсе поднялся на ноги, чтобы стоя, как подобает, принять новый вызов судьбы. Лея стояла напротив, сложив руки на груди, и изучала внимательным, оценивающим взглядом его долговязую фигуру, которая и сейчас, к двадцати девяти годам сохранила подростковую угловатость. Глядя теперь на мать и сына, ни одна душа не усомнилась бы в том, кто из них хищник, а кто — загнанная в угол жертва. — Генерал Органа, — начал Кайло, словно выставляя перед собой невидимый щит, — я ждал встречи с вами. — Я тоже, — бесстрастно ответила она. — Вам наверняка известно, что я убил генерала Хана Соло, вашего давнего любовника. — Известно. Он отвернулся с вороватой поспешностью. — Если вам угодно знать, почему вы до сих пор живы и находитесь в медицинском центре, а не в одной из правительственных тюрем, я могу ответить. На то есть две причины. Во-первых, мне известно, что хуже, чем вы сами, уже никто вас не накажет. Стало быть, с воздаянием по закону можно не спешить. А во-вторых, мне угодно узнать наконец, что стало с моим сыном, который исчез шесть лет назад. Вы знаете о нем, Рен, не так ли? Дыхание пленника стало тяжелым, глаза заблестели. — Так вот в чем дело! Вы до сих пор не догадались? — его голос горчил злой иронией. — Что ж, нет ничего проще, чем сообщить вам правду. Вашего сына нет в живых. Его я тоже убил. Лея едва слышно выдохнула. Что-то у нее внутри истошно вскрикнуло, и на долю секунды мир перед глазами потух. — Как это случилось? — Это было легко. Даже очень легко. Глупый, тщеславный юнец возомнил себя великим бойцом, рыцарем-джедаем. А на самом деле он был ничтожеством, ничего не стоящим сыном вора, жалким и слабым. Много лет его водили за нос самые близкие люди. Родители, учитель — все утверждали, будто желают ему добра, а на деле попросту опасались живущего в нем дара Силы. Конечно, мать также обладала этим даром, но она почти не пользовалась им. Отвергала свои способности, воспринимая их как запретное наследие ушедшего врага. Пребывая в унизительном неведении, Бен Соло, этот глупыш, покорно делал все, что говорили ему родные. К двадцати двум годам чего он достиг? Все еще падаван, задержавшийся в ученичестве. Он готов был собрать собственный меч, пройти испытание и стать рыцарем. Но что толку от его готовности, от его искреннего стремления, от его знаний и навыков, от того, что малолетки-юнлинги в новом храме джедаев толпой бегали за ним и голосили наперебой, прося показать то-то и то-то? Раз за разом, год за годом его готовность встречалась с глухой стеной, с ужасной, тупой невозможностью идти дальше, таящейся в одной фразе гранд-мастера Скайуокера: «Еще не пришло твое время». — Кайло Рен презрительно усмехнулся. — Вашему сыну, генерал, попросту не хватало духа узнать правду, которую он подозревал, чувствовал много лет, не хватало силы воли, чтобы сломать замки и уйти, взять судьбу в свои руки. Потому он и погиб. Если вам станет от этого легче, Бен умер быстро, почти без мучений. Он сам желал смерти. Я лишь завершил то, что начали вы сами. Лея слушала с каменным лицом. Но те, кто хорошо ее знали, не пожелали бы и врагу встретить у нее такое холодное, непроницаемое выражение. — Что ж, Рен, я благодарна за то, что вы сообщили мне все это. — Что теперь вы намерены делать со мной? — глухо спросил Кайло. — Для начала — позволить вам окрепнуть. — Вам ведь прекрасно известно, что, восстановив силы, я попросту уйду отсюда и убью каждого, кто встанет у меня на пути. Среди вас нет никого, кто мог бы остановить меня; даже ваша одаренная девочка, которая завладела мечом Энакина Скайуокера, вряд ли сумеет одержать надо мной верх во второй раз. — Рей? Ее здесь нет. «Значит, ее имя — Рей? Забавно…» Внезапно рыцарь понял, что до этого момента не знал, даже не задумывался, как зовут девчонку, ставшую его глупым наваждением. Рей… это имя плескалось в ее мыслях, время от времени показываясь наружу. Это имя выкрикивал штурмовик-предатель над ее бессознательным телом. Но почему-то до него, Кайло, оно дошло только теперь. Такое краткое, хлесткое... — Все равно, — сказал он, — никто, и даже она, меня не остановит. — Это вряд ли. Вы, безусловно, способны в Силе и крайне усердны в оттачивании своих навыков, Рен. Но вы ведь сами чувствуете, что с вами происходит. Не обманывайте себя, вы ослабли. И продолжаете слабеть. Разве вас не разрывают на части противоречия? Не разрывают на части? В вашей душе не живет мука, от которой вы мечтаете избавиться любой ценой, пусть даже это будет стоить жизни дорогому вам существу? — она говорила почти с удовольствием, без страха бросая ему в лицо слова, произнесенные им же в роковой момент над пропастью. — Разве это не вы позволили юной девочке, впервые взявшей в руки сейбер, одолеть вас и ранить? Если ей удалось, то, возможно, старухе вроде меня тоже следует попытаться?.. Договорить она не успела. Толчок телекинеза отбросил ее назад, едва не впечатав в стену, и слух заполнил крик ярости. Высокая, грозно сотрясающаяся фигура, нависла над нею. Генерал подняла голову. Ее глаза — изумительный темный бархат на белом снегу лица — спокойно встретили его бессильный вызов. Вот он — тот, кто убил ее любимого! Тот, кто похитил — в самом деле похитил — ее ребенка и держит Бена в плену собственных страстей, истязая день ото дня! Он вскинул руку. Лея отвечала тем же, как бы перехватывая его удар. Со стороны могло показаться, словно оба они натолкнулись на что-то невидимое. Так они и застыли в беззвучном телекинетическом противостоянии, не желая уступать. Пока юноша, страшно покрасневший, не подался назад, скрипнув зубами и устремив на мать взгляд, полный свирепого бессилия. Лея победоносно улыбнулась. — Видите, до чего вы докатились. К чему вас привел путь Тьмы, который по своей природе является путем обмана. Вы, быть может, и получили доступ к могуществу Темной стороны. Но обуздать себя, свои страсти вы не в силах. Стоило ли это жизни вашего отца, Рен? Не отвечайте мне, ответьте только себе самому. Вы не выдержали экзамен. Темная сторона заставила вас заплатить требуемую цену, но она не дала и не может дать того, что вы ищете. Не может по одной простой причине: вы ей не принадлежите. А что же Кайло? Мысль о том, что генерал Органа забралась в его голову, пока он спал, и беспрепятственно выведала его самые глубинные страхи — иначе как может быть, что она сейчас стоит перед ним в позе беспрекословного торжества и говорит все это? — стала для него верхом стыда. Растерянный, подавленный, он застыл у стены со стеклянным взглядом и, похоже, вовсе не слышал ее голоса. Он лишь произвольно тряс головой, повторяя себе под нос: «Нет, неправда… так не может быть…» И чем чаще и громче его губы произносили это бесполезное заклинание, тем яснее он понимал, что все сказанное матерью — правда от начала до конца. — Сядь, — грозно приказала Лея. Он покорно опустился на край койки. Теперь уже она возвысилась над ним — крохотная пожилая женщина над молодым и сильным мужчиной. — Послушай, мальчик, — сказала она холодно и, ухватив его за подбородок, заставила смотреть на себя. Такие же глаза; такой же взгляд. Лея, словно в зеркале, видела себя саму. — Уж кому-кому, а мне хватит твердости, чтобы совладать с тобой. Я потеряла родителей, множество друзей, родного брата и единственную свою любовь, но последнее, что у меня еще осталось, я никому и ничему не отдам. Даже тебе, Палач Первого Ордена, внук и последователь Вейдера, хорошенько это запомни. Я вырву из тебя зло, чего бы мне это ни стоило, вытравлю, выжгу его! Ты вернешь мне сына, даже если вернуть других, вернуть Хана, уже не в твоей власти. — Как вам угодно, генерал, — собрав остатки гордости, Рен попытался взять себя в руки. — Я вынужден признать, что нахожусь целиком в вашей власти. Пока ваше правительство не знает обо мне — а оно, очевидно, не знает, иначе нам с вами не пришлось бы так живо беседовать сегодня, — вы вольны поступать с пленником по своему усмотрению, без оглядки на законы Республики. Но запомните и вы хорошенько, если только мне доведется выйти на свободу, я убью вас. Не успокоюсь, пока не убью. Сам, своими руками. Она невозмутимо кивнула: — Не сомневаюсь. Это война, которую она обязана выиграть. Или проститься с жизнью. Любой ценой, любыми усилиями изгнать из его души беса, пока он без своей маски, без своей силы — обнажен, открыт, беспомощен и отдан судьбой ей на милость. Она не заметила, как, склонившись над самым его лицом, уже занесла руку для удара. В темноте ее взора сверкала чистая, как хрусталь, ненависть — не к юноше, сидевшему напротив, но к тому, что глядело на нее его глазами. Секунда — и в холодной, стерильной тишине медицинского бокса раздался резкий звук пощечины. Кайло, до последнего не ожидавший удара, даже не попытался отстраниться. Его голова откинулась в сторону, волосы разметались по лицу. Лея, ошарашенная своим поступком ничуть не меньше, заметила, что его бледная щека покраснела, и что Кайло почему-то улыбается, хотя на ресницах его и блестят слезы обиды: «Браво, генерал! А еще говорят, что среди Сопротивления не принято избивать военнопленных». Мать в страхе отпрянула. Ей стало не по себе, словно она увидала призрак. Однако прежде, чем просьба о прощении сорвалась с ее губ, Кайло вдруг промолвил тихо, даже жалобно: — Оставьте меня. Его руки дрожали, прикрывая место удара, как нечто постыдное. — Умоляю вас, генерал, уходите! Убирайтесь отсюда прочь! Вдруг он взметнулся на ноги. Только теперь мать к своему ужасу заметила, что уже не только пострадавшая щека, но и все его вытянутое, изуродованное красновато-черным ожогом лицо полыхает. — Уходите, ну! Вон! Пожалуйста… Он и молил, и приказывал одинаково исступленно. Трудно было понять, чего больше в его словах — душевной боли или бешенства. Попятившись, Лея оказалась у двери и попросила охрану выпустить ее. Она еще не знала, не могла понять, чего добилась таким внезапным нападением — приблизилась ли она к своей цели, или наоборот, только больше отдалилась от нее. Но сердце болело невыносимо. И вместе с этой болью внутри крепла изумительная уверенность, что если ей удалось всколыхнуть у Кайло Рена чувства, хотя бы отдаленно напоминающие те, что сейчас испытывает она сама — значит, все, что она сделала, было правильно.