***
Немногочисленные члены командования Сопротивления на Эспирионе тоже держали совет. Их состав после отлета коммандера Дэмерона (поскольку генерал так и не изменила решения на его счет) был совсем уж скудным: сама Лея, майор Иматт, лейтенант Бранс и майор Калония. Среди них не было подчиненных Хартер, которые занимались делами в медицинском центре, и Финна, который к этому сроку порядком оправился, однако к делам его еще не допускали. И вообще окружающие по-прежнему старались (хотя сейчас уже больше по привычке), чтобы парнишка поменьше волновался. Они заняли кают-компанию на борту «Радужного шторма» и не выходили оттуда уже четвертый час, посему каждый был порядком вымотан. — Итак, — сказал Бранс, когда их совещание в очередной раз зашло в тупик. — Противник вооружен гораздо лучше, чем мы. У него больше людей, больше техники и, следовательно, больше возможностей. Кроме того, Терекс, похоже, хорошо осведомлен о наших действиях. Наверняка, на Корусанте у него немало шпионов. А что имеем мы? — Заносчивость победителей, порядком выцветшую за тридцать лет, и остатки республиканского флота, которые по тем или иным причинам уцелели после взрыва системы Хосниан. Плюс собственные корабли Сопротивления, большинство из которых достались нынешним пилотам в наследство от бойцов Альянса, — хмуро отозвался Иматт. — Как ни крути, — подытожил лейтенант, — а выходит игра в одни ворота. Лея молчала. После нескольких часов волнения и споров она была вконец опустошена. Накануне она получила голосообщение от своей хорошей подруги и кузины, живущей на Набу — Пуджи Наббери. Оно стало одним из последних сообщений, полученных с Набу. Вскоре Первый Орден перекрыл связь. Пуджа Наббери была чрезвычайно похожа на Лею — и упрямым характером, и твердостью, а подчас и вовсе суровой категоричностью суждений. Обе эти женщины начали политическую карьеру в имперском сенате и одинаково попортили кровь высокому сословию прихлебателей Палпатина. Быть может, поэтому ни одна из них особо не удивилась, когда стала известна правда об их родстве (Сола Наббери, мать Пуджи, приходилась Амидале старшей сестрицей). Сейчас отошедшая от дел Пуджа жила в семейном именье Наббери «Варыкино» на одноименном острове в Озером краю и свой непростой нрав вот уже сколько лет как направляла сугубо на семейные, светские и отчасти общественные дела. Однако в политику больше не совалась, тем более, после скандала, устроенного центристами несколько лет назад, который возмутил ее и потряс до глубины души. Трудно сказать наверняка, что изумило ее в большей степени — отвратительные нападки на ее подругу и кузину, об истинном происхождении которой она уже знала к тому времени несколько лет, или решение нескольких радикально настроенных членов партии центристов покинуть сенат. Пуджа, не церемонясь в выражениях, назвала этих смутьянов «кучкой недорезанных сепаратистов», и очень жаль, что на ее слова было всем наплевать. В своем послании Пуджа сравнила последние события на Набу с битьем палкой по мешку с конфетами — рано или поздно мешок будет поврежден, и конфеты проспятся наружу. Кузина уверяла Лею, что клан Наббери будет стоять до последнего. «Даже если мне самой придется с бластером наперевес выступить против захватчиков», — утверждала она. Их семья, как и вся планета, довольно натерпелась в годы власти Палпатина. Пуджа сообщила Лее о своем завещании, копия которого хранится на Корусанте, в архиве ее личного душеприказчика. Пусть в самом плохом случае кузина проследит, чтобы ее последняя воля была исполнена. Осознание того, что осада коснулась близких ей людей, ее родни, еще больше давило на генерала Органу. Но худшую муку доставляло ей ощущение, словно все присутствующие в это время думают об одном и том же... — По большому счету, у нас всего две выигрышные карты, — рассудил Иматт, нахмурив брови. Он решил высказать напрямую ту мысль, которая витала уже давно. — Первая — это недавняя победа и взрыв «Старкиллера», не случись которого, нас всех уже не было бы на свете. Впрочем, сейчас это — так себе козырь, учитывая, что противник и без своей смертоносной станции обскакал нас по всем фронтам. Вторая известна вам, генерал, лучше, чем кому-либо. Лея побледнела. — Вы говорите о моем сыне? — осведомилась она, поджав губы. Конечно, речь шла о Бене, и ни о ком другом. Под боком у Сопротивления был еще Ро-Киинтор, с которого молодцы из здешней службы безопасности по-прежнему не спускали глаз, и сама Лея всякий раз при случае интересовалась «беженцем с Хевуриона» (как они с Райлой в шутку называли Эрудо). Генерал Органа уже дважды говорила с бывшим сенатором, однако обе эти беседы не принесли никаких результатов. Эрудо не представлял, где притаился Сноук, да и мог ли он это знать? Тогда с большой долей вероятности этот жулик давно был бы убит тайными агентами Первого Ордена. Самое дельное, что Лея от него добилась, звучало примерно следующим образом: «Сноук — не дурак, генерал. Он, судя по всему, наделен прекрасным аналитическим умом и давно понял, что класть все яйца — то есть, все имеющиеся у него военные ресурсы — в одну корзину не самое лучшее решение. Как раз это правило, я уверен, и помогло ему так быстро восстановить силы после потери «Старкиллера». Наверняка у него должна быть еще не одна столь же мощная флотилия». Эти слова были похожи на правду, хотя оптимизма не вызывали. — Я говорю о ценном военнопленном, который наверняка располагает информацией, способной помочь в разрешении нового набуанского кризиса, — отчеканил майор без каких-либо эмоций в голосе. — Впрочем, теперь он, кажется, уже не пленник, коль скоро вы позволяете ему беспрепятственно разгуливать по территории медицинского центра? — Только в сопровождении охраны, — напомнила генерал. — Все равно, — фыркнул Калуан. Он никак не мог уложить в голове, как у Леи хватило духу выпустить этого сумасшедшего мальчишку из заточения. — Заключенным полагается сидеть взаперти. Если же вы выдали ему определенный кредит доверия, значит, у вас были на то причины, не так ли? Органа ничего не ответила. Она и сама не понимала, почему вдруг решилась на такой опасный шаг, движимая только интересами сына. Если бы Калуан видел, каким разбитым был Бен в тот вечер, когда бессилие, гнев и страх опустошили его душу и оставили его задыхаться. Каким жутким огнем полыхали его бархатные глаза, когда юноша молил выпустить его, иначе он сойдет с ума. И как былая обида, которую его больной рассудок сумел наконец облечь в слова, выходила из него, сводя горло судорогой... Если бы только Иматт мог видеть все это; если бы мог понять то, что видела и понимала Лея своею чуткостью матери, то друг, конечно, не осудил бы ее за безрассудный поступок. Но у Калуана, как и у других присутствующих здесь, своя правда. И эту правду генерал Органа, как глава Сопротивления, обязана была разделять. — Как бы то ни было, — добавил майор, — вашему сыну пора определиться раз и навсегда, на чьей он стороне. Если все же на стороне Республики, то пусть он поможет нашему общему делу. А если нет, разве не является прямой обязанностью Сопротивления добыть у него сведения любыми разрешенными средствами? Собравшиеся изумленно и испуганно вздохнули. Роковое, тяжелое слово «пытки» еще не прозвучало, но определенно именно оно и подразумевалось Иматтом. И от этого каждому из участников совещания стало не по себе. — Опомнитесь, Калуан, — выдохнула Лея. — О чем вы говорите? Или вам напомнить, что еще Верховный канцлер Мон Мотма подписала документ, запрещающий использование дроидов-дознавателей и многие методы применения физического насилия для получения информации. Лицо Иматта отразило досаду. — Похоже, это вам следует напомнить, генерал, что идет война. А в военное время никто не станет всерьез придерживаться пустого закона, который и в мирные-то времена не соблюдали. Это была сущая правда. Закону о запрете пыток следовали в той же мере, как и законам Республики, воспрещающим рабство, которые отнюдь не мешали существованию огромной индустрии работорговли во Внешнем кольце. Подобные законы издавались исключительно для того, чтобы правительство Республики нельзя было обвинить в попустительстве жестокости и насилию. Зачастую сами формулировки этих законов допускали великое множество разнообразных лазеек, которые позволяли их обойти. Так было удобно всем — и в первую очередь, тем, кто все же прибегал к пристрастным допросам, ведь их действия не ограничивались официальными рамками. Лея знала все это не хуже Иматта, но не желала признавать очевидного. — Послушайте, генерал, — сказал майор немного тише и мягче. — Как человек я понимаю вас, и до сих пор руководствовался лишь сочувствием к вам и к вашему сыну. Но как военный и как член Сопротивления я вынужден задать вам вопрос и настаивать на ответе, причем правдивом. Окажись на месте этого мальчишки любой другой военачальник Первого Ордена, стали бы вы сейчас препятствовать допросу, руководствуясь лишь собственными представлениями о гуманности? Органа смущенно молчала. Она не решалась говорить неправду, да и Калуан сразу распознал бы ложь в ее словах. Но признать истину сейчас было для нее равносильно признанию поражения. — И не забывайте, — напомнил Иматт, — на Набу остались наши бойцы, которым сейчас всерьез грозит смерть. — Я помню об этом, — глухо отозвалась Лея. Она бросила полный отчаяния взгляд на Калонию, почему-то уверенная, что, по крайней мере, глава медиков должна быть на ее стороне. Ведь Хартер всегда отличалась чуткостью и участливостью. Та промолчала. Как медик, она тоже была против того, чтобы выпускать заключенного на относительную, но все же свободу. Физически молодой человек оправился от ранения довольно быстро. Однако Калония наблюдала за ним достаточно долго и готова была поклясться, что психологически парень не здоров и, следовательно, опасен для окружающих. Лея вздохнула. Похоже, что все эти люди, которые назывались ее друзьями и которые прежде готовы были — хотя бы ради их дружбы — покрывать Бена, сейчас единодушно ставили вопрос ребром: если генерал не желает неприятностей для своего сына, ей лучше уговорить его сотрудничать. Это было проблематично, даже несмотря на недавнее объяснение между ними. Хотя Бен выполнял обещание и не пытался сбежать, он не шел и на сближение, продолжая держаться с матерью, как пленник со своей тюремщицей. Они не говорили ни разу с той поры, как Кайло вышел из-под стражи. Хотя его новая комната примыкала к апартаментам генерала Органы, и мать с сыном могли видеться (и виделись) каждый день. Кажется, юноша даже не слушал, если генерал что-нибудь говорила ему — видимо, на его взгляд, они и так уже сказали друг другу слишком много. Он проводил практически все свое время в медитациях, упрямо надеясь восстановить утраченные силы. Случалось, что под вечер Лея находила его в том же положении, что и с утра. Иной раз, войдя к нему в комнату, мать видела стулья, подушки, одежду парившими в воздухе. Похоже, что Сила, пусть и с неохотой, через раз, в самом деле еще подчинялась ему. Сын не разговаривал с матерью, и зато по-прежнему обращался в своих молитвах к кому-то незримому. К тому, кого Лея ненавидела — хотя бы потому что тот занимал в жизни Бена более высокую нишу, чем она сама. Однажды она услышала его молитву — слова, обращенные в пустоту. И те порядком ее озадачили. Бен говорил: «Эта маленькая гадина… она чувствует, что я слабею. Она хорошо видит, что наделала. Теперь она чувствует меня постоянно, а мне не хватает сил изгнать ее из своего сознания. Сила пробуждается… это правда, я оказался в центре бури. Что мне делать? Помоги…» Лея сразу угадала, о ком он говорит. И не знала, как отнестись к своему открытию. Ее сын по-прежнему уходил в себя, будто испуганный зверь, который прячется подальше в нору. Пустота его взгляда все еще граничила с одержимостью, и приступы ярости чередовались с апатией. Его душевные силы были на исходе. Лея видела это. — Я поговорю с Беном, — пообещала она своим соратникам. Однако сказала это таким голосом, словно заранее давала понять, что их разговор будет, скорее всего, пустым и бесполезным. Когда совещание завершилось, Иматт подошел к генералу, чтобы попросить прощения. За то, что развернул обсуждение так круто, смущая Лею, как мать, хотя это было с его стороны преждевременно, а может быть и вовсе совершенно напрасно (ведь еще оставалась надежда, что юноша пойдет на мировую без дополнительных убеждений). — Тебе не за что извиняться, Калуан, — Лея печально покачала головой. Ее глаза блестели слезами. — Я восхищаюсь твоей способностью не мешкать и выкладывать все, что ты думаешь, друг мой. Такой восхитительной откровенности часто не хватает каждому из нас. Она подумала сердито: «Неужели он полагает, что мне самой не приходило в голову использовать осведомленность Бена? Неужели считает, что родительские заботы затмили для меня дела Сопротивления?» Но что она могла сделать? Ее сердце вновь разрывалось между гражданским и родительским долгом, и это было так тяжело, что хоть плачь. Она знала, что не позволит никому и пальцем коснуться своего дитя. Но как тогда помочь Набу? — Послушай, Лея, — Калуан вдруг понизил голос до шепота, такого для него несвойственного, что генерал разом напряглась. — Может быть, есть другой путь? Если мальчишка откажется рассказать все добром, не обязательно выпытывать у него нужные сведения варварскими методами, вроде химии. Помнишь, ты как-то рассказывала, что сумела прочесть его мысли, пока он находился без сознания? Генерал недоуменно кивнула. — Я использовала Силу, — ответила она, — но не причиняла ему страданий, не подавляла его волю. — Но ведь можно попытаться опять? Ты сама говорила, что между тобой и твоим сыном существует крепкая ментальная связь? Попробуй использовать ее. Можно спросить Хартер, наверняка есть какие-то легкие, не причиняющие вреда снотворные препараты. Если незаметно подсыпать ему что-нибудь в еду или питье, твой парень даже не будет знать о том, что произошло. Ведь нужно-то совсем немного. Сведения о расположении резиденции Сноука — попробуй узнать только это. Органа широко моргала, чувствуя, что не узнает старого друга. Впрочем, она видела, что Иматту самому глубоко противно все то, о чем ему приходится сейчас говорить. — Ты хочешь, чтобы я обманула родного сына, сломила его, — заключила генерал. — Это низко. Если Бен узнает, он возненавидит меня до конца дней. К тому же, — прибавила она с иронией, — разве я с теми обрывочными знаниями, которые успели отложиться у меня благодаря брату, могу всерьез рассчитывать на то, чтобы успешно допрашивать Кайло Рена? Того, кто годами применял ментальные техники для получения информации и преуспел в этом больше, чем кто-либо в галактике. Тем более, что его способности к телепатии всегда были куда больше, чем у матери. — Всего лишь опоить его и ослабить бдительность. — Нет, — решительно сказала Лея. Однажды она уже имела несчастье жестоко предать Бена, и никогда больше не позволит себе ничего подобного. — Как бы то ни было, по сути, это — насилие, Калуан. Ничем не лучше, а возможно, что и многократно хуже обыкновенного физического насилия. Я не смогу… — ее голос сделался хриплым и начал прерываться. — И не допущу этого, пока жива. Уловив глухую боль в ее словах, Иматт почувствовал себя так скверно, что заботы о военных делах и даже несчастье жителей Набу — все это на какие-то секунды отошло на второй план. — Прости… — вновь сказал он. Не нужно ему было затевать этот разговор. По крайней мере, сейчас. Лея горько улыбнулась. Она будто стараясь убедить сама себя, что ее друг просто хотел, как лучше, однако чувство тревоги и омерзения никуда не делось.***
Как и предполагала генерал, уговоры не возымели действия. Стоило ей заговорить с сыном о событиях в секторе Чоммел и о том, почему им срочно нужны сведения о противнике, Бен стал отворачиваться и злиться. А когда мать напрямую спросила, знает ли он то, что может помочь делу, юноша, даже не дослушав, горько рассмеялся. — Я так и знал, — его губы уродливо скривились. «Так и знал, что ваших материнских чувств не хватит надолго». — О чем ты? — генерал непонимающе нахмурилась. — О том, что вы остались все той же мерзкой, ограниченной, жестокой дрянью, все той же добродетельной идиоткой, одержимой идеей всеобщего блага, что и двадцать лет назад, — выпалил он на едином дыхании — с болью и почти с торжеством. Его глаза лихорадочно блестели. Услыхав эти слова, этот ужасный, несоответствующий действительности упрек, Лея вздрогнула, словно от пощечины. — Как ты можешь так говорить? — изумилась она. — После всего, что я сделала, спасая тебя. После того, через что мне пришлось переступить, чтобы только ты находился в безопасности... Органа тяжело вздохнула и резко умолкла, исходя негодованием. В какой-то момент ей — и ее сыну тоже — показалось, словно она вот-вот вновь ударит его по лицу. Однако высшая степени материнского гнева не испугала Кайло,он и сам сейчас был не в себе. Юноша снова и снова усмехался. Его ноздри дико раздувались. На лице играла острая улыбка. — Что, хотите снова меня ударить? Так давайте! — бросил он с вызовом. Надо же, ведь этой отвратительной женщине почти удалось убедить его в искренности своих намерений! Он был готов поверить, что она изменилась. Что в самом деле намерена пожертвовать всем, и даже собственной жизнью, чтобы искупить свою вину перед ним. Вот уж воистину, наивный дурак! Слабый и глупый, как отец. Хан Соло тоже в свое время повелся на пылкие убеждения прекрасной принцессы Органы — истинного украшения Альянса повстанцев. Променял свою привычную жизнь на бесполезный героизм и революцию. И только со временем он, должно быть, понял, что за горячностью Леи скрывается лишь тупая спесь и набор догм, с рождения вбитых ей в голову приемным отцом. Юноша прикрыл глаза на миг, собираясь с мыслями. Нет, Лея Органа — вовсе не его мать, и никогда не была таковой. Кто угодно — героиня Альянса, принцесса, сенатор, генерал, глава Сопротивления, возлюбленная Хана Соло, одна из первых леди Чандрилы, Корусанта и Хосниан-Прайм — но только не жена и не мать. — Вы лгали мне всю жизнь и сейчас продолжаете лгать, — проговорил Кайло, констатируя факт, который в его глазах не подлежал сомнению. — Вы говорили, что мое смирение — это поза? Так вот, генерал, ваше — тоже. Вместе со всеобъемлющей и самоотверженной материнской любовью, которую вы отчаянно демонстрировали мне все это время. Поза, не более того. На самом деле все имеет свою цену. Даже родительское прощение, не правда ли? Лея упрямо тряхнула головой. — Все не так… Сын поднял на нее страшный взгляд. — Не смей лгать мне снова! Это был не его голос и не его слова. Они принадлежали существу, в котором растворялся истинный Бен Соло. Переведя дыхание, он добавил — на сей раз с глубокой усталостью: — Ваша цена — сведения, которыми я располагаю? Что ж, я не готов уплатить ее, и вы об этом прекрасно знаете. Можете делать со мной, что хотите. — Бен, пожалуйста… — прошептала генерал ломающимся голосом. Каждое его слово беспощадно ранило ей душу. — Пожалуйста, выслушай… там, во Внешнем кольце гибнут люди, и в твоей власти помочь им. — Я не разделяю вашего воинствующего идеализма, генерал, — саркастически напомнил юноша, — и вовсе не стремлюсь помогать всем вокруг. На войне гибнут люди — это истина, не подлежащая обсуждению. Припомните Гражданскую войну, развязанную террористами, вроде вас и ваших приятелей. Сколько народу погибло в ней с обеих сторон? А сколькие еще умрут, если вы вторгнитесь в систему, где расположена основная база Первого Ордена? Нет, матушка, не стоит пытаться задеть меня вашими жалобными агитационными речами. Вы будете выполнять свой долг, а я — свой. На долю секунды генерал Органа погрузилась в абсолютную тишину. Раздавленная услышанным, она просто не знала, куда себя деть. Потеряв всякий интерес к матери, Кайло прошел мимо нее и встал у окна. — Я прошу исполнить только одну мою просьбу, — произнес он, не поворачивая головы. — Когда мне придет срок отправиться к вашим умельцам, извольте хотя бы предупредить об этом заранее. Я хочу быть готовым. Лея издала болезненный стон. Новое «пожалуйста» так и застыло на ее губах. Задевая все на своем пути, словно слепая, она почти бессознательно двинулась к Бену. У нее дрожали ноги, в горле стоял ком. Встав рядом, Лея судорожным движением ухватила сына за руку. Его кожа была холодной. Кайло, не моргая, посмотрел ей в лицо. Вдруг ему подумалось — всего на долю секунды, — что сейчас, кажется, их прежнее соглашение (к слову, и добытое-то весьма неоднозначным путем) уже не действительно. Ведь мать не была до конца искренней с ним. Да и он сам, не вмешайся голос Верховного лидера (хотя о причинах этого вмешательства Кайло даже не решался гадать), неизвестно, как поступил бы. Но если они оба обманывали друг друга, и узы их договоренности могут быть разорваны, отчего бы не закончить дело прямо сейчас? Вот окно, которое легко разбить. Снаружи не поджидает вооруженная охрана, и наручники больше не ограничивают его движений. Удрать из медицинского центра будет не такой уж трудной задачей. Можно даже попытаться разжиться оружием. А дальше — в порт, взять первый же сносный корабль и улететь прочь. Назад к учителю, к его ногам. Чтобы просить у него совета, как совладать со своей слабостью... Верховный лидер не позволил ему убивать генерала Органу. Видимо, он считает, что она еще может каким-то туманным образом — вольно или невольно — послужить интересам Первого Ордена. Что ж, тогда Кайло ничто не мешает оглушить ее Силой, или, если Сила подведет и на этот раз, просто как следует приложить затылком о стену — уж с этим-то он должен справиться. Учитель ведь не упоминал, что он, магистр рыцарей Рен, обязан торчать на этой забытой всеми силами планете и раз за разом выслушивать насквозь пропитанные ложью речи прославленной главы Сопротивления, плотью от чьей плоти он является по воле слепой судьбы. Треск разбивающегося стекла, резкий ветер и отдаленный гул вечерней улицы за оградой медицинского центра вернули мать и сына к реальности. На них обрушился град из осколков. Кайло воскликнул: «Ложись!» и рывком прижал тело матери к полу. Мгновение спустя плазменный заряд ударил в то место, где они стояли только что. Следующий выстрел юноша отразил, выставив вперед руку на манер щита. Другой рукой он интуитивно держал Лею, укрывая ее за своей широкой спиной. Перед лицом опасности он совсем не думал о концентрации и не беспокоился о том, поможет ли ему Сила. Все его действия были продиктованы подсознательно. И на удивление работали так, как надо. Две фигуры в мандалорской броне мелькнули в оконном проеме, поддерживаемые реактивными ранцами. Что-то тяжелое и, судя по звуку, округлое, звякнуло об пол в дальнем углу комнаты. Угадать, что это, не представляло труда. Времени на раздумья не было. Развернувшись к Лее, Кайло изо всех сил прижал ее к себе, словно родитель — малое дитя, хотя крохотная пожилая женщина и выглядела на фоне статного, высокого и широкоплечего молодца практически как ребенок. Со знанием дела он обхватил руками ее плечи и шею, и сложил ладони так, чтобы они прикрывали ей затылок — самые уязвимые зоны. Он рассчитывал таким образом смягчить удар, если приземление выйдет неудачным. Странно, но он ни мало не колебался. Не спорил с собой, гадая, верно ли он поступает, спасая в первую очередь мать. Им руководила бессознательная отточенность движений и заранее знакомый порядок действий, которые не оставляют простора для рассуждений. Но за этим, так сказать, солдатским наитием, возможно, скрывалось нечто другое, о чем не положено говорить, чтобы не спугнуть эти хрупкие и робкие чувства. В жизни случаются обстоятельства, когда человек, ранее зависящий от каких-то непреодолимых условностей, которые и устанавливают ход его жизни, вдруг вынужден забыть об этих условностях и действовать целиком в соответствии с природой своего характера. Подбежав к самому краю, юноша оттолкнулся ногами от остатков оконной рамы и прыгнул вниз. Прогремел взрыв, и разрушительная волна вместе с пламенем и обломками стен ринулась им вслед... ... Какое-то время Лея просто лежала на земле, не двигаясь, с закрытыми накрепко глазами и, кажется, не верила, что осталась жива. Дыхание давалось ей тяжело, с болью. Сверху ее придавило что-то тяжелое. И не просто придавило, а как бы обволакивало собой, защищая. Так продолжалось, пока свет фонарей и людские голоса все-таки не заставили ее расщепить веки. С нее стянули тяжесть, оказавшуюся бесчувственным телом Бена, и Лея испуганно вскрикнула, увидев, что его голова разбита, а из затылка хлещет кровь. Подоспевшие медики во главе с Хартер уложили раненого на носилки, и майор принялась хлопотать вокруг раненого, то проверяя пульс, то спешно накладывая на голову повязку. В это время пара помощников Калонии занялись генералом Органой, которая, очевидно, пострадала меньше. Толпа из нескольких человек разделила их, и на какие-то секунды мать потеряла сына из виду. Лее помогли сесть. Перед нею показалось ярко освещенное, обеспокоенное лицо Иматта. За его спиной стоял Финн, а чуть дальше — Бранс и ребята из местной охраны. Генерал почти не чувствовала рук. Ее тело дрожало, в голове стоял гул. Мышцы болели так, словно пожилую женщину только что беспощадно избили. На скуле чувствовался ушиб. Из рассеченного лба на переносицу стекала тонкая струйка. Кто-то из медицинских работников вытирал кровь с ее лица сложенным вдвое и сбрызнутым антисептической жидкостью ватным тампоном. Другой наскоро проверял, нет ли переломов и внутреннего кровотечения. Медленно, насколько позволяла боль в теле, Лея оглянулась, пытаясь вновь отыскать глазами сына. Трава кругом была смята, а кое-где и вовсе выжжена. Всюду лежали куски каких-то вещей, искореженных взрывом. Местами еще тлели слабые огоньки. Темнота глубокого вечера превращала картину перед глазами Леи в сплошное месиво из лиц и голосов, из световых бликов, скачущих от одной фигуры к другой, из остатков огня и хаоса. Обнаружив Бена неподалеку, Органа рванулась туда, оттолкнув руки медиков. На ходу она старалась восстановить ясность мысли. Она еще робела признать невероятный факт. Ее сын — ее потерянный сын, который считал себя ее врагом — внезапно спас ей жизнь. И сделал это, судя по всему, вполне сознательно. Когда осколки памяти начали складываться в общую картину, Лея быстро поняла, что Бен использовал левитацию — один из самых древних и известных джедайских трюков, чтобы приземлиться немного подальше от взрыва, среди густой травы и кустов. Выходит, он обратился к Силе — и Сила не отказала ему, когда он нуждался в ней по-настоящему. Это Сила помогла им остаться в живых. А когда они оказались на земле, юноша закрыл ее, Лею, от летящих вниз обломков... О Сила! Он спас ее. Это ли не доказательство, что он никогда не хотел ей смерти? Спас. Несмотря на то, что всего за несколько минут до нападения мать, фактически, открытым текстом угрожала отдать его палачам.