Кошмары

      Кристиан болезненно жмурится, стискивая рукой край подушки, на которой лежит. Он снова там, снова чувствует тепло и холод одновременно — тепло своей крови и холод снегопада, — видит свет фар, бьющих по глазам, слышит их голоса, чувствует хватку сестры. Страшная авария снова преследует его, не давая нормально отдохнуть после насыщенного дня. Маг сжимает уголок подушки сильней, кусает собственные губы, не осознавая этого, лишь бы только проснуться, не видеть развязки. Почему-то он знает, что в его сне присутствуют вороны — много, много пернатых черных вестников смерти, ждущие, знающие, предсказывающие. Они кружат и кружат, их черное оперение сливается в одну ужасную растущую точку, которая пожирает все. И тепло, и холод, и прикосновения, и боль, и крики, и стоны.       Монтроуз дергается, когда на его плечо ложится маленькая ладошка, сжимает его, тормошит в попытке разбудить. Он едва ли слышит как испуганный голос зовет его, но распахивает глаза, встречаясь взглядом с Кити. Шмыгает носом, резко садится, еще больше пугая девушку, которая сидит рядом, бледная как мел и холодная как лед. Как снег… Она снова касается его плеча ладошкой и Монтроуз вздрагивает, поворачиваясь к ней, тяжело глядя своими черными глазами. Не будь она его, то вряд ли смогла понять этот взгляд. Но она чувствует — чувствует животный ужас, дикую боль и тошнотворную тоску. От этих эмоций в горле застревают все слова, которыми Кити хотела бы его успокоить. Но Кристиану не надо слов. Он сгребает девушку в охапку и целует. Отчаянно, жадно, грубо, пока легкие не начинают гореть от недостатка кислорода, а губы не пощипывает от поцелуя. А Фелесите дрожит, но отвечает на поцелуй, не в силах противиться ему. Прижимается к магу, то ли в попытке успокоить его, то ли чтобы согреться самой.       И это именно то, что нужно. Эта малышка рядом, в его руках, с такой открытостью целующая, жмущаяся, испуганная. Она успокаивает его — отчасти — и разделяет его эмоции на двоих. Помогает справиться со старой болью, которая никогда не утихнет, будет гноиться как не зажившая рана, снова и снова напоминая о себе. От этого тошно, но маг пытается, хватается за соломинки, вытягивает себя и фамильяра из омута своей горечи. Целует, обнимает, укладывает обратно на кровать и нависает сверху. Это нужно. Нужно знать, что она рядом, что она здесь, что с ней все хорошо и с ним тоже. Нужно чувствовать ее. Или его? Эмоции путаются так тесно, их личности переплетаются настолько сильно, что трудно понять, где же начинается Кристиан, а где заканчивается Кити. Ее страх, его боль — больше нет разделения, есть только они, вместе. Нужно чувствовать Их. Необходимо быть одним целым.       Фелесите не противится этому, не противиться тьме, которую несет в своей душе Монтроуз. Лишь принимает это, стараясь заглушить, уменьшить, спрятать подальше, чтобы не тревожить лишний раз. Девушка вздрагивает, когда длинные пальцы мага касаются ее живота, скользя под задравшуюся пижамную майку. Невольно выгибается навстречу ласке, которая ярко вспыхивает в их эмоциях, как маленький фейерверк. Вспыхивает и гаснет, чтобы вспыхнуть снова, более ярко, более открыто, более сокровенно. Доступное только им, разгоняющее их тьму, скрывающее их страхи. Кристиан невольно рычит, когда девушка так явно отзывается на его прикосновения, впивается пальцами в его плечи, чуть болезненно царапая ноготками кожу. Но боль не отрезвляет, наоборот, захватывает еще больше, заставляет желать сильней. И он целует ее — не грубо, наоборот нежно, вкладывая в поцелуй все, словно бы она и так не знает, что именно он испытывает. Удовольствие набегает как волна на берег, стирая остатки кошмара, возвращая к реальности, которая так до безумия притягательна. Когда Кити снова выгибается под его прикосновениями, позволяя стянуть с себя майку, Монтроуз едва ли может полностью вспомнить свой кошмар. Его отголоски еще откликаются эхом на затворках сознания, но едва слышны за шумом других, более приятных, эмоций. И прикусывая нежную кожу на шее Фелесите, слыша ее протяжный стон, маг понимает, что это его лучшее лекарство. Эта маленькая фамильярка, в которой он отчаянно нуждается.       Потому что она часть его самого.