Кошмары

      Кошмары Дэймона обширней, чем кошмары его сына. В них присутствуют люди, животные, звери, монстры, существа, оружие, смерть, магия. Все это крутится, словно в мясорубке, смешивается, получаясь на выходе в ужасную отвратительную смесь, от которой пахнет гнилью, смрадом, кровью, потом. Горло першит, а нос закладывает, а через несколько долгих минут, кажется, что запахов нет. Что он сам стал запахом — мерзким, тошнотворным, без мысли о том, что когда-то он был другим, что до сих пор в нем есть что-то другое. Его колют, режут, рвут, кусают. В него стреляют, вонзают ножи, колы. Его взрывают, распиливают, разрубают. Его травят — аконитом, вербеной, цианидом, калием, всем, что только можно, включая отвары некромантов и яды ведьм. С ним говорят, на него кричат, о нем шепчут, зовут, проклинают, молят. Все смешивается и он не более чем один из кусочков в гигантской мясорубке, которая скоро смолит его в порошок, смешает с остальным, не оставит личности.       А Эмералд знает. Она знает, что испытывает в кошмарах ее друг. Знает, потому что сама была на его месте, пусть оно звалось по-другому, пусть было в другом месте и времени, но было. Такое же. И когда она будит Дэймона, сильно, до хруста, до сломанных костей, впиваясь пальцами в его плечи, его взгляд безумен. Как у нее, когда она просыпается после подобных снов. Сияет алым, как и ее глаза сияют холодным синим. Его лицо кривится, искажается, выявляя его суть, как и ее тело, когда ноги превращаются в сгусток ледяного пламени. И они мечутся по кровати, в попытках одолеть друг друга — чтобы убить, чтобы спасти. А когда вампир затихает, прижимаясь к джинну, шумно дыша, Дэвис успокаивается. Да, они знакомы меньше, чем могли бы быть. Да, многое в их жизнях неизвестно другому. Но то, что они знают, достаточно. Он все тот же разгульный вампир, с вечной лукавой улыбкой, с блеском в глазах, с бутылкой в одной руке и чьей-то глоткой в другой. За всем этим скрывается израненная душа, ищущая покоя, понимания, капельки любви. Она все та же веселая джиннша, со смехом на губах и от которого искрятся глаза, с кулоном, зажатым в ладонях. Скрывающая за всем этим испуганную маленькую девочку, которая ищет защиты, поддержки, спасения. Они разные, но похожие. И это роднит их.       Сальваторе замирает, укладываясь на кровать, а Дэвис ложится рядом, кладя голову на его грудь. Она слышит, как тяжело бухает его сердце, перекачивая кровь — бум, бум, бу-у-ум. Кладет ладонь, ощущая едва заметную мелкую дрожь, то и дело пробегающую по его руке. Она могла бы с легкостью вырвать это измученное сердце из его груди, сжать его в кулаке, залить вампира его же кровью и плотью. Могла бы свернуть ему шею, оторвать голову. Лишить этот мир зла, мерцающего в этих ясно-голубых глазах. Могла бы. Но никогда не сделает, никогда не позволит, защитит, будет оберегать, как свое сокровище. И он мог бы. Мог разодрать ей глотку, выпить ее кровь, проломить грудную клетку и раздавить ее маленькое трепещущее сердечко. Мог бы. Не сделает. И Дэвис знает это, как знает и Сальваторе, глупо шутящий и разрушающий трещащую от напряжения тишину между ними.       Потому что они похожи.