***
К сожалению, Стайлзу не предоставляется радостная возможность поворчать о плохих манерах Джексона в лифте, потому что когда он добирается до главного офиса, Скотт уже ждет его у входа: руки скрещены на груди, а глаза темнее, чем обычно. Он сухо приветствует Стайлза и ведет его по коридору в сторону морга. Стайлз молча следует рядом. Стиснутая челюсть Скотта и то, как он смотрит прямо перед собой, моргая слишком редко и при этом очень медленно, говорит ему всё, что он должен знать. — На нее наткнулся прохожий. Буквально, — говорит наконец Скотт. Он дышит глубоко, но его лицо постепенно начинает терять ту стойкость, минутой ранее поддерживаемую яростью и полным отвращением. — Этот ублюдок оставил её посреди пешеходной зоны прямо напротив торгового центра. Когда мы туда приехали, место преступления уже было более чем загрязнено. Ох. Так вот почему Джексон сказал Стайлзу приехать прямо в штаб-квартиру, даже не упоминая о месте преступления. А не упоминал, потому что его как такого и не было. Уже не было. — Он становится умнее. Скотт вздыхает. — Я знаю. Через несколько шагов они уже останавливаются около морга. — Это знак, предупреждение. Нам нужно работать быстрее. — Я знаю! От того места, где кулак Скотта столкнулся с бетонной стеной, лениво оседает на пол пыль, а по некогда ровной поверхности распространяются трещины слишком реальной и неизящной паутиной. В хорошо освещенном коридоре Стайлз прекрасно видит цвет глаз Скотта: трепещущий, будто погруженный под воду импровизированной неудержимой волной; Стилински знает, что клыки друга сейчас упираются в мягкую винно-красную кожу губ, а когти, удлиняясь, впиваются в ладони, которые он упорно продолжает сжимать. Скотт выглядит как очень тонкая струна скрипки, и Стайлз совершенно не хочет знать, какой будет последняя нота. — Эй, — он всё же пытается поговорить с другом. Потому что именно им Скотт, прежде всего, и является. Он всегда будет Стайлзу братом, которого у него никогда не было и которого ему посчастливилось встретить на своём пути. — Скотт, послушай меня. Я знаю, что это ужасно, как и знаю, что ты всё это ненавидишь. Мы все это ненавидим, — он делает шаг вперед, стараясь двигаться медленно, даже когда его рука касается плеча Скотта и ложится: теплая, твердая и такая реальная. — Но это именно то, чего добивается этот ублюдок. Он хочет, чтобы мы ослепли от ярости, хочет смотреть, как ФБР бегает по всему городу, гоняясь за ним и даря ему кайф, которого он так сильно жаждет. И поэтому мы не можем терять контроль и внимание, мы и не будем. После этого Скотт явно начинает расслабляться, но Стайлз продолжает говорить, зная, что он должен закопать свои слова глубоко в груди друга, где ни один больной ублюдок не сможет их откопать и сжечь, подобно тому, как растворяется туман под солнечными лучами. — Мы не позволим ему устанавливать свои правила, мы не позволим водить нас по сраному городу, как чертовых собак за поводок. Не позволим. Мы поймаем его, чувак. Я обещаю. Когда Стайлз снова моргает, в глазах Скотта уже не остается ни единого признака его дикости. Он наконец-то вернул себе контроль. — Знаешь, — говорит он, кладя ладонь поверх руки Стайлза и сжимая её, — иногда я чувствую безумное желание тебя поцеловать. Стайлз усмехается. — О, детка, я думал, ты никогда не попросишь. Он на секунду задумывается, не стоит ли ему заключить Скотта в одни из тех неловких мужских объятий, о которых они больше никогда не будут говорить, когда дверь морга открывается, и из неё высовывается светловолосая голова Эрики, довольно очаровательно выделяясь на фоне серо-стальной дверной рамы. Они словно две вещи, соперничающие за трофей «самая блестящая штучка» или что-то подобное. — Если вы, дамы, закончили, то у нас тут есть над чем поработать.***
— Кислота была введена в брюшную полость с помощью подкожного шприца, — говорит Лидия, изящно порхая руками в латексных перчатках над грудью жертвы — Мэнди, согласно идентификационной бирке, прикрепленной к пальцу её ноги — и останавливаясь прямо над её пупком. — В результате этого её внутренности очень быстро начали растворяться, вызывая обильное внутреннее кровотечение. Что, естественно, и стало причиной смерти. — Есть шанс, что она уже была мертва до того, как это произошло? — спрашивает Эрика с места, где она стоит, прислонившись к прилавку, на котором стоят несколько флаконов лака для ногтей, красными, синими и даже зелеными пятнами резко контрастирующих с общей бесцветной и стерильной атмосферой комнаты. Своим собственным необычным способом Лидия попыталась добавить крошечный кусочек нормальности даже сюда, где спят мертвые, а воздух неподвижен, холоден и молчалив. Стайлз находит это странно успокаивающим. — К сожалению, нет, — говорит Лидия, склонившись над девушкой, её длинные рыжие волосы спрятаны под операционной шапочкой в горошек. — Посмотри на это, — она жестом показывает на экран на стене, по-прежнему двигая камеру над телом Мэнди. — Её лицо было очищено от крови, но внутри носа всё ещё остались следы. Кроме того, на животе и спине имеются обширные гематомы. Скорее всего, перед смертью она упала в обморок из-за сильной боли, но мне нужно ознакомиться с ней поближе, прежде чем я смогу сказать вам что-либо ещё. Это означает, что Лидия как раз собирается использовать на девушке свои очень блестящие и очень острые игрушки. Нечто, возможно, болезненное любопытство, хватается лапами за ребра Стайлза, удерживая его на месте, в то время как Скотт и Бойд быстро покидают помещение. Эрика также остается там, где стоит. Она, вероятно, видела это уже множество раз за всё то время, что провела здесь вместе с Лидией. Девушка, Мэнди, выглядит настолько хрупкой на этом столе, что кажется намного моложе своих двадцати трех лет, до сих пор являясь не более чем распускающимся цветком, и… подождите-ка. — Что это? — спрашивает Стайлз, нахмурившись. — Что именно? — уточняет Лидия, не отрываясь от проделывания скальпелем глубокого длинного разреза на груди жертвы. — На её руке, смотри. С того места, где стоит Стайлз, это похоже на выцветшую татуировку: просто несколько соединенных вместе коротких линий. Он делает шаг ближе, будто в голове внезапно что-то щелкнуло, подтолкнув его вперед. Однако поднятая рука Лидии его останавливает. — Не приближайся к моей девушке, Стилински, — предупреждает она и сразу же наклоняется к руке Мэнди. — Похоже на печать. Эрика тут же встает рядом со Стайлзом. — Это похоже на клубную печать? На что-то, с чем мы можем работать? — Да, — кивает Лидия. — Половина практически не видна, вероятно, кожа впитала чернила. Но, если предположить, что печать должна была быть симметричной… я бы сказала, что это, скорее всего, восьмиугольник. Это занимает всего секунду, чтобы всех поразило осознание, и три сердца одновременно пропускают удар. — Черт подери, — бормочет Стайлз. Этого не может быть. Не под его носом. Не во время его… — Стайлз, — голос Эрики отвлекает его от размышлений. — Если это восьмиугольник, то нам нужно поговорить с Дереком. Это может ничего и не значить, но мы не будем оставлять что-либо на волю случая. На другом конце помещения Лидия уже пришла в движение, выбросив свои перчатки и схватив со стола бумагу и ручку. — Перед ней были три другие жертвы. Я могу провести парочку тестов, чтобы проверить, впитала ли их кожа чернила, как в данном случае. Люди Криса не заметили бы этого, они даже не знали, что им следует искать. Восьмиугольник. «Октагон» [2]. Перед смертью эта девушка была в том же клубе, где Стайлз находился под прикрытием вот уже почти год. Убийца, возможно, танцевал прямо напротив него, а он его не заметил. — Мне нужно поговорить с Дереком, — слышит Стайлз свои слова, и собственный голос кажется ему слишком дрожащим даже для собственных ушей. Он вдыхает раз, второй, пока его легкие не перестают ощущаться слишком большими для груди. — Лидия, мне нужно, чтобы эти тесты были для тебя задачей приоритетной важности. Если все жертвы связывает хоть одна красная нить, то мы должны это знать. — Уже занимаюсь этим. — Эрика, возьми с собой Бойда и навестите семью жертвы и её парня, если таковой имеется. Спросите, можете ли вы заглянуть в её комнату, компьютер, библиотеку, куда угодно, что посчитаете важным. И после того, как все фигуры расставлены на доске, нет иного выхода, кроме как играть. Эрика выходит из комнаты с коротким кивком и твердым «Конечно», с телефоном в руке и поступью тигрицы, только что нашедшей свою следующую жертву. Стайлз тоже не теряет времени зря и, в последний раз взяв с Лидии обещание держать его в курсе, отправляется на поиски Дерека.***
Кабинет Дерека больше подходит под определение «темная пещера», из-за чего несколько молоденьких новобранцев даже боялись проходить мимо него, будучи предупрежденными об опасном волке, что руководит Сверхъестественным Отделом, его «железном кулаке» и могучей силе его непобедимых бровей. Дэнни иногда рассказывает обо всем этом Стайлзу во время их кратких «давай держаться вместе из-за нашей общей любви к кофе» встреч. Стайлз не смеётся, нет, потому что он, конечно же, выше и профессиональнее этого, но парочку раз он всё-таки чуть не захлебнулся, когда из его носа полился кофе. Случайно. Вообще-то, всё это не имеет ничего общего с невероятно нежным Дереком, который «я не колючий, я просто притворяюсь перед толпой» выставляет себя монстром. А ещё, вне зависимости, находится там Дерек или нет, его кабинет — это счастливый островок покоя, а его абсолютно комфортный и роскошный диванчик — безопасное убежище, на котором кто-то, скажем, Стайлз, вполне может вздремнуть, не будучи побеспокоенным… Ну, так даже забавнее. Или полезнее. Зависит от продолжительности сна Стайлза как такового. Дело в том, что Дерек никогда не использует свой диван, чтобы на нем вздремнуть. Должно быть, это какой-то данный самому себе запрет или что-то подобное, а может, Дерек просто жадный волк и не хочет его испортить. Никогда не знаешь, что от него ожидать. Всё вышеперечисленное — это причина, по которой Стилински с абсолютной уверенностью может сказать, что, хоть Дерек и напоминает очень запущенный случай не выспавшегося зомби, он всегда будет там, где Стайлз ожидает его увидеть. А именно — за его рабочим столом. И, конечно, это — тот самый единственный раз, когда Дерек хочет доказать обратное. Надо же. На самом деле, Стайлз находит его сидящим за своим столом; ну, конечно, он не против делиться своей собственностью и не иметь каких-либо секретов от других членов команды, но… — Прямо над кабинетом Криса прорвало трубу, — объясняет ему Дерек, как только подходит Стайлз, — и я одолжил ему свой, пока всё не исправят. — Мне нужно с тобой поговорить, — напрямую говорит Стайлз. Ибо то, что Крис трется в кабинете Дерека, в то время как Дерек трется здесь, за столом Стайлза — это тема, которую можно обсудить позже, возможно, по-пьяни и с парочкой трезвых людей, которые снимут все эти рассказы для потомков. А сейчас они в кои-то веки должны очень серьезно поговорить. Дерек резко отрывается от документа, который читает, тут же сосредотачивая свой напряжённо-внимательный взгляд на Стайлзе. — О чем? — рычит он. И тогда Стайлз, будто бы не в силах себя остановить, кладет ладони на ровную поверхность стола, столь знакомую под его пальцами и одновременно такую чужую, и всё говорит, говорит и говорит, рассказывая Дереку обо всем, что они обнаружили, и даже больше. Про все «если» и «возможно» и про то, как Стайлз не хочет слишком сильно цепляться за эту слабую искорку надежды, ведь она может раствориться, как дым под дождем,и всё же. И это «всё же», свернувшееся внутри груди Стайлза ленивой тихой змеей, нашептывает ему, что это правильный путь и им всего лишь нужно проползти немного дальше, вонзить свои зубы и позволить яду просочиться… Дерек довольно долго молчит, наблюдая за Стайлзом из-под длинных темных ресниц. — Это может иметь большее значение, чем мы думали раньше, — бормочет он наконец, растягивая слова, будто смакуя их на языке. А затем он встает, будучи теперь со Стайлзом одного роста. — Мне нужно поговорить с Крисом об этих новых продвижениях в деле. — Нет, — говорит Стайлз прежде, чем успевает даже подумать об этом. — Нет, я могу сделать это за тебя, — под глазами Дерека слишком большие и слишком темные круги, а по белку глаз расползлись кроваво-красные жилки, представляя собой самое жалкое произведение искусства из всех. — Я поговорю с Крисом, а ты иди домой и выспись, как следует. — Стайлз, я не могу… — Даже не начинай свою «быть здесь — мой долг» речь, я слышал её уже слишком много раз, чтобы она по-прежнему была убедительной, — перебивает его Стайлз, кладя поверх ладони Дерека свою руку и позволяя их пульсам говорить первобытным, гораздо более действенным языком. — За последние дни ты проделал чертовски хорошую работу. Поэтому сейчас ты отправишься домой и проспишь как минимум восемь часов подряд, а я поговорю с Крисом. Хорошо? Рука Дерека — большая и горячая — по-прежнему прикрыта ладонью Стайлза. Парадокс: Стайлз чувствует, будто хочет его защитить. — Хорошо, — неохотно кивает Дерек. Он и сам должен понимать, что так продолжаться больше не может. — Но если что-нибудь найдешь. Что угодно. Я серьезно, Стайлз… При других обстоятельствах Стайлз бы пошутил и, возможно, запросто бы пропустил серьезность Дерека мимо ушей, попытавшись заменить её легкой улыбкой. Но не сейчас, не сегодня. — Не выключай телефон, — говорит ему Стайлз. Они достигли взаимного соглашения. Медленно, как будто груз всех ночей, которые он провел за работой, вместо того, чтобы отдыхать, наконец, стал ощутим, Дерек хватает свои вещи с рабочего стола Стайлза и собирает какие-то бумаги в кучу, прежде чем унести их обратно в свой кабинет вместе с сумкой, ноутбуком и парой монблановских ручек [3]. Поверьте, Дерек может быть тем ещё снобом, когда дело касается таких мелочей. — Спасибо, — произносит он глубоким, рокочущим голосом, когда заканчивает. И, прежде чем Стайлз даже может это осознать, он оказывается припечатанным к груди Дерека, чьи пальцы вжимаются в позвоночник, а рот буквально на расстоянии дыхания от уха Стилински. — Терпеть не могу, когда ты мной командуешь. Этот низкий усталый голос Дерека посылает по его спине крупную дрожь, и Стайлз улыбается, закрывая глаза. На часах всего лишь четыре часа дня, но этот момент заставляет его думать, будто впереди бесконечная ночь. — Иди уже домой, — говорит он Дереку сдержанным голосом, открывая глаза. Дерек отпускает его, но ощущение прижимающегося к нему тела сохраняется даже после того, как он отходит. — Иду, — и с этими словами он уходит.